Седобородый Гизатулла, спозаранку, которое лето подряд, как на работу засобирался.
- Опять копать? Ну, сколько можно, бросил бы ты это. Ну, совсем извёл же себя, - привычно заворчала стареющая Фатиха, убирая со стола нехитрый деревенский завтрак.
- Да будет тебе, - который раз успокаивал и её и себя упрямый старик, - вот помру скоро, не раз ещё вспомнишь
Через картофельный огород, по утоптанной тропинке, через благоухающую полянку, что на околице деревни, дошёл до места. Вытащил из-за кустарников ольхи лопаты, с черенками до блеска отшлифованными его руками, лом, топор. Привычно поплевал на свои твёрдые, как броня, от мозолей ладони и стал копать.
Вся деревня дивилась его упрямству. Пробовали помогать, но через день, два, не выдержав, уходили. И без того в деревне работы хватает. Учитель труда перед летними каникулами приводил целые классы, как он говорил, «на практику». Но эти шумные и бестолковые дети, кроме головной боли, ничего полезного и не могли сделать. И старик, от души поблагодарив учителя, вежливо отказался от помощи.
Поработав час-другой, присел отдохнуть, посмотрел в сторону дома, - вот ещё с полверсты, если б не огибать огороженный покос соседа, было б ближе. Но сосед и слушать не хотел о вторжении в его угодья.
- Дед, если ты на старости спятил, то мы ещё нормальные. Зачем тебя в своё поле пускать. На этом месте я три добротных копна беру, а ты хочешь мне изрыть её, испоганить. Не-е, сосед, не обижайся.
И придётся теперь на пару недель дольше копать. Но всё равно самое трудное позади. Прошлое лето потратил на вырубку и корчевание прибрежных кустарников. Да ещё у реки земля каменистая, трудная. А теперь полем копать легче - земля мягче.
Когда старик, передохнув, взялся за лопату, позвякивая уздечкой за спиной, подошёл погрузневший с возрастом, мастер столярных дел, Якуп.
- Ассаля-магалейкум, Гиззат ага, как здоровье, как поясница? - и достав папиросы, присел в тени ольхи.
- Магалейкум-ассалям, спасибо, пока ещё дышим. Одна цыганка нагадала, мол, будешь жить до самой смерти. Вот я и не боюсь ничего, тружусь.
Якуп вежливо подхохотнул известной шутке старика и чтоб завязать разговор проговорил:
- Копаешь прямо как траншею, ага, как на фронте.
- Э-е, Якуп. Разве ж это траншея. На родной то земле, под родным небом. Вон и кладбище с могилами родителей рядышком, помру, так спокоен, что рядом с ними буду лежать. А там, на Дону земля степная - каменистая, жаркая. Пули вокруг свистят, бомбы. И чем глубже траншея, тем больше шансов увидеть вот это небо, эти горы... Так что, братишка, это ещё не траншея, а так, баловство одно, - и затуманились его глаза, задумался, ушёл в себя, как будто увидел лица однополчан, гибнущих под градами пуль, бросающихся из траншей на штыковые атаки. Сколько их полегло, сколько спешных могилок он вырыл на той войне... Ему повезло, выжил.
Якуп почувствовал, что задел больные воспоминания старика, досмолил папиросу, прокашлялся и, вставая, кинул:
- Ладно, ага, пойду я поищу своего Орлика. Надо б брёвна из делянки повозить.
Короткий разговор вызвал череду воспоминаний. Гизатулла опёрся об черенок лопаты, посмотрел на тропинку, по которой только что удалился в глубь кустарников в сторону реки Якуп и увидел себя в молодости и свою юную, красивую Фатиху, ещё до этой проклятой войны.
Поженились они, едва зная друг друга. Отцовский дом тогда стоял на отшибе, это сейчас деревня разрослась и новая улица соединила их дом со всей деревней. А тогда они были пришлыми, перед всеобщей коллективизацией им удалось благополучно перебраться в эти лесные края, где о колхозах знали только по газетам. И как чужакам им пришлось строиться отдельно, далеко от реки поившей деревню. Гизатулла как самый старший сын в большой в семье вместе с отцом валил лес, и всё хозяйство держалось на плечах стареющей матери.
Ему нравилась юная, стройная, глазастая Фатиха. Несколько раз они встречались у реки, он поил лошадь, она с вёдрами за водой. Если с другими девушками деревни он мог поозорничать, загнуть сальную шуточку, то при виде её терялся, как девушка краснел. И замечал, что и она быстро и с любопытством стрельнёт по нему и тут же прячет искристые, карие глаза.
Но шила в мешке не утаишь. Мать Гизатуллы давно мечтавшая о молодой снохе стала часто прикидываться больной, невзначай говорить о женитьбе, о свадьбе и между делом разузнала всё о Фатихе. Оставшись довольной выбором сына, стала претворять в жизнь свои планы.
Самой трудной работой по хозяйству была носка воды, за которой нужно было идти чуть ли не за версту. Мать изнемогала от бесчисленных ходок за водой и стала хитрить. Как только у Гизатуллы появлялось свободное время, притворно охая и хватаясь за поясницу, всучивала ему коромысло и вёдра и, не слушая его доводов, что, мол, вся деревня над ним смеётся, отправляла за водой. А когда сын всерьёз обижался - не мужское это дело за водой ходить, вставляла:
- Ох, какой мужик, стыдно ему. А старую, больную маму за водой гонять не стыдно! Если стыдно - женись! Вон полдеревни невест, одна другой краше, выбирай любую, завтра же сосватаем!
- Да не нужна мне любая, мама, - говорил, краснея Гизатулла.
- А кто нужен, говори, - не унималась мать, - вот мне Фатиха нравится. Умница, работящая, родители, уважаемые люди, - как будто читая его мысли, ещё больше вводила его в краску расчётливая мать.
Так и добилась своего. Гизатулла помучался, помыкался и осмелился с ней заговорить. Несколько раз тайком встречались у этой самой реки, не смея посмотреть друг другу в глаза, бродили вдоль извилистых берегов, благоухающих зарослями цветущей черёмухи, и скоро довольная мать снарядила сватов за молодой невестой.
Хоть и любили они друг друга, и мать была довольна скромной и работящей снохой, но досталось шестнадцатилетней девчушке в большой семье. Суровая свекровь не давала ни минуты передышки. Гизатулла с отцом уходили на работу, а Фатиха весь день по хозяйству - коров подои, кур, гусей, утят накорми, обеды, ужины приготовь, между делом постирай, затопи баню, всё было на её хрупких плечах. Все уже засыпали, а она, помыв за всеми посуду, усталая, разбитая последней ложилась спать.
Особенно донимала вечная нехватка воды. В день до пятнадцати, двадцати раз спускалась она, с двумя огромными вёдрами к реке Зилим. Неудобное коромысло натёрло мозоли на плечах, походка стала семенящей, придавленной к земле. Она уже наизусть знала каждый поворот тропинки, каждую выбоинку, ямку на ней. Её ступни укатали тропинку, как каток укатывает тёмный асфальт.
Единственной радостью в её жизни был любящий, заботливый муж. В редкие свободные часы они ходили в лес, взявшись за руки, на реку купаться тоже ходили вместе, обнявшись... И все повседневные трудности скрадывались ожиданием тех редких, счастливых уединений. Вскоре Фатиха забеременела. Их радости не было предела. Теперь он сам частенько стал ходить за водой, хотя мама и ворчала:
- Чего цацкаешься, зачем балуешь, я всех вас за работой родила, вот и ты на покосе родился, и ничего не случилось
И даже сейчас от воспоминаний тех счастливых минут старик Гизатулла, как будто сбросив с себя груз шести десятков лет, стал ещё энергичнее, ещё глубже вонзать лопату в тёплую от летнего солнца землю. Но где ж та сила, где та лёгкость, с которой он свою юную Фатиху, на руках, как пушинку, нёс на вершину отдалённого, затерявшегося среди могучих сосен и кудрявых берёз, пригорок. Где они, никем не видимые, предавались, горячим, ненасытным ласкам. Тогда казалось, что этой энергии, этой распирающей всё тело силе не будет предела, а, поди же ты, сейчас как-нибудь самому бы дойти до того леса, а не то что…
Но во всю их жизнь внесла свои жестокие поправки беспощадная война. Гизатуллу призвали впервые же дни войны. Весь тяжкий труд лёг на плечи женщин и несчастье, легшее тяжёлым отпечатком на всю её оставшуюся жизнь, случилось в жаркий июльский день.
Уже на последнем месяце Фатиха, едва переставляя ноги, несла к дому уже десятую за день пару вёдер воды. У калитки отступилась, не смогла удержать равновесие и, вёдра увлекли её за собой вперёд, и она упала... Ребёнок, их маленький сыночек, родился мёртвым. Все их мечты, все планы о счастливой жизни в большой своей семье, полной любимых детей рухнули в этот несчастливый день.
Ей, как и всем женщинам, девушкам и мальчишкам тех лет, пришлось выйти на работу, заменить в лесоповале мужчин. На морозе, по пояс в снегу, ручной пилой валить деревья. От тяжкого труда она раньше времени состарилась, как мужик стала сухой и жилистой. Но, как и раньше, выживать помогала любовь, надежда на то, что вернётся Гизатулла живой и здоровый, и они заживут сытно и счастливо, как до войны.
О том, что произошло дальше, Гизатулла вспоминать спокойно не мог. Вот и сейчас, боль, стыд пронзили его и он, охнув, присел на край канавы. С войны то он вернулся, но какой...
Ожесточилось сердце, привык к фронтовым ста граммам и как все ветераны считал, что они имеют право на всё. Стал пить, а когда понял, что Фатиха больше не сможет родить ему детей, стал гулять, а, вернувшись ещё и избивать свою покорную, тихую жену.
***
Уже совсем состарившаяся Фатиха иней, давно уже живущая одна, взяв маленькое ведерко, через наполовину заросший картофельный огород, по утоптанной тропинке спустилась за водой, к ручейку-речушке, которую деревенские прозвали протокой Гизатуллы.
Добился своего старик. Довёл до огорода траншейку, повернул обратно к реке. Пустил таки воду по искусственному руслу. Но не так то просто было приблизить её к дому. Вода сначала бурно потекла, как будто радуясь новой дорожке, но через день сник грязный поток. Вода стала застаиваться и растекаться по овражкам, образовывая лужи и болотца. Потом и вовсе, русло на поворотах забилось, нанесённой грязью и илом, и поток остановился.
Понял старик, и ещё, предупреждал его учитель географии, что грунт не будет удерживать воду в русле, она будет просачиваться в рыхлую землю и может заболотить эту полянку. Потому старик заново запрудил вход в новое русло и с прежним упорством стал вёдрами таскать речную гальку и песок на дно канала. Часами утрамбовывать камушки в землю. Глиной укреплять рыхлые стены русла, править неудачные изгибы.
Уже совсем больной и постаревший снова пустил воду, и она нехотя пошла, постепенно очистилась и стала делать непривычный крюк, чтоб потом снова влиться в родное русло. И пока не освоился поток с новой дорожкой, он каждый день, как на работу выходил к ручью. Заботливо подправлял, прочищал заторы, всё подтаскивал гальку. И лишь, когда водичка потекла полновесным потоком, и все соседи стали брать с неё воду, старик, как будто почувствовав свою теперь ненужность, слёг и к осени помер…
Теперь, седая и слепнувшая Фатиха, черпала воду из этого ручейка, протекавшего у самого порога; и вспоминала прежнюю жизнь, вспоминала своего Гизатуллу.
***
В детстве мы тоже пили воду из этой речушки. Казалось, что она здесь протекала всегда. Её искусственность выдавал лишь непонятный угол, огибающий бывший здесь некогда огород. У самого края огорода Фатихи-иней речушка образовывала заводь, здесь она была широкой и глубокой. И мы часто видели седую, почти ослепшую Фатиха-иней, подолгу сидящей на бережку речушки. О чём она думала, что вспоминала под журчание холодной и чистой воды, уже никому, никогда не узнать.
2. 03. 2006
