Забормочешь капустой в желудке, мухомором в заварке – чай,
первородный червяк, поцелуй же пельмень в моей дикой печени!
Невозможный боже, брежу ведь, – выручай!
Состояние – стабильное. Словно мёртвая – и смотришь в мёртвую,
словно в собаку, которую расчленяешь в видеокамеру.
Будто молишься: боже, если меня съедят – так пусть хоть икнусь им тортово,
если меня переедут – так пусть хоть танком наводным, так хоть не хаммером!
Мамочка, твои расстрелы – уборкой плановой…
Папочка, твоя защита – от шахов шейховых,
Дяденька, зачем мне душу под быт выламывать,
боженька, зачем – шампанским – меня по шейкерам,
а не – льдом-льдом – в макдональдс, травой – баранчикам,
и не всенужным маслом (толста!) – на бутрики?!
А не – простынкой в пятнах – да в слёзки прачкам, а
не яйцом – да в воду, чтоб крепко-крутенько?..
… гадкий утёнок в мыле, да с пивом – в заднице,
скользкий плевок в окраин высотный пепельник,
горькая, чай с медалью, любовник – всадница,
пыль, таракашка в вазе чаклует стеблями
высохших…
Как же душно в утробе собственной!
Где ж тёмноглазый бог мой, где танго моё, хлоп-хлоп…
Тонкосчастные девочки в окна пялятся нежной костностью.
Золотой червяк утепляет морозом супружий гроб.
Голоса нерождённых колосьев, как тот наркотик,
прорастая в башке, говорят, что горит Париж….
И болит голова.
Через силу ты давишь в ротик
лунный сок из пробитых кошками рёбер крыш.
Вечера сначала длиннее, потом просто длинные.
Сквозняк.
Состояние слёзности – стабильное.
