За последнюю неделю город был выстужен дождями и пасмурными, непогожими днями не до полного окоченения, но всё же довольно основательно. Потому уже под вечер, чтоб немного согреться и обсохнуть, я зашёл в столовую и купил себе горячего чаю. До этого почти час просидел в нише какого-то заброшенного крыльца, укрывшись кое-как от мелкого и холодного дождя, который зарядил сегодня почти с утра.
Когда я сидел в нише и зябко поглядывал на лужи, мимо проходила очень немолодая и седая женщина в длинном дождевике. Заметив меня, она подошла, неожиданно сказала мне:
- Не горюй ты так, сынок. Не надо тебе. У тебя всё будет хорошо. Потерпи ещё немного. И ты, деточка, судьбу свою не кляни. Она - все, что у тебя есть, милый. Я точно знаю.
Женщина внимательно и добро глядела мне в глаза, наклоняясь всё ближе и ближе. Я кивнул. Когда отошла прочь, я подумал, что, наверное, она городская добрая ведьма. Ещё я подумал, что она, по крайней мере, права: сейчас я переживаю не самый удачный период моей жизни, что осталось только ждать, пока всё это кончится.
Мелкий и холодный дождь тут же перестал. Я, чтоб немного перевести дух, зашёл в столовую, выпил чаю и скоро согрелся. Когда я шел к выходу мимо стойки, где брал давеча чай и платил, женщина-буфетчица внимательно глянула мне в глаза, кивнула. Я кивнул ей в ответ.
Выйдя из общего зала, я краем глаза заметил смутное, но настороженное мельтешение где-то у самого выхода на улицу, рядом с рукомойником: какие-то два типа, очень похожие на городских блатных, маячили, глядя искоса на меня, делали вид, что моют руки. Я сразу определил, что это просто парочка случайных городских отморозков. Когда я выходил из двери, один из них, растрёпанно-заспанный и крайне неряшливый блондин в синей рубашке и мятых чёрных брюках, деловито произнёс мне в спину: «Хрю-хрю». Я смутно почувствовал тревогу. Именно такие опустившиеся, незнакомые и случайные ýрки любят портить мне жизни, когда им удаётся взять меня на прицел где-нибудь в городе. Видимо, так случилось и в этот раз.
Пока я шел от той случайной столовой на проспекте и почти до самой площади Калинина, они продолжали скрытно и грозно двигаться за мной: следили за мной, «выпасáли», настойчиво пытаясь «ливернýть» наверняка. Видимо, думали, что живу где-то здесь, в районе «Калининки», и меня при случае можно будет после разыскать, чтоб устроить охоту, сделать без спешки и всласть мне «ремонт». Я давным-давно уже знал, что такими вещами обычно любят заниматься опустившиеся вконец блатные из «сук» и «чýшек». Было досадно снова почувствовать себя жертвой, удобным «кабанчиком» для уголовной падали. И я юркнул, как крыса, с проспекта куда-то во дворы, и там привычно оторвался от неприятной парочки.
На Красный проспект я вынырнул уже перед самой площадью.
На улице как всегда играл старик, уличный гармонист. Послушав немного его мелодию (он играл «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг»), я захотел дать ему денег. И даже потянулся рукой в карман своей куртки за мелочью, чтоб бросить ему в кепку, лежащую на тротуаре, но старик внезапно заиграл «Лунную сонату», неумело, напыщенно. Седой уличный музыкант задвигался вычурно, видимо, подражая исполнителям симфонической музыки. Меня так и прошибло омерзением. Круто повернувшись, я двинулся прочь. Слепо пошёл дальше, смешавшись со спешащей толпой.
К этому времени я не спал уже около пяти суток. (Короткие передышки, полудрёма на столешнице у стакана чая где-нибудь в кафе не в счёт.) Площадь по вечернему была переполнена, особенно много людей было у выходов метро.
Нынче утром, совсем перед тем, как я отправился в район Городского Аэропорта и площади Калинина, ко мне на лестничной площадке обратилась соседка из квартиры №36. Женщина спросила, отчего я нынче такой белый, «ну, просто белый, как мел». Я ответил, что у меня сильные головные боли. Она сказала, что даст мне хорошее болеутоляющее, и пригласила к себе в гости. Соседка напоила чаем, а после разговора по душам накормила ещё и борщом. Как только я съел борщ, она сказала:
- Ты не бойся, Гена, я помогу. Я в курсе всех твоих приключений.
Она налила ещё чаю и рассказала, что работает администратором гостиницы цирка. (Я тем временем думал о её дорогой квартирке с аляповатыми, розовыми шёлковыми обоями.) Я мигом прикинул, о том, что, вероятно, администраторы очень неплохо зарабатывают. Ещё я подумал, что не зря к ней пытались залезть в квартиру. А она ещё раз повторила, что знает о моих незадачах. Когда я спросил, о чём это она, она сказала, что хорошо знает о моих делах с Барсуком и с милицией. Она сказала:
- У меня очень хорошие знакомые в районной прокуратуре, на участковых и этого урода Барсука они мигом найдут управу. Я тебе помогу. Теперь ты со мной. Знай об этом. Ты хоть где-нибудь спишь?
Я сказал, что иногда удаётся поспать в библиотеке. «А ты в какую ходишь?» - спросила она. Я ответил, что бываю на Советской 6. Cоседка была явно не то обеспокоена за меня, не то расстроена. Она то и дело деловито шмыгала носом, оглядывая мою фигуру.
- И всё это из-за Барсука? – спросила она. Я ответил, что очевидно, это так. И что из-за милиции тоже.
С милицией у меня начались проблемы, когда квартиру соседки пытались вскрыть, сработала сигнализация: пришли участковые, следователи, стали проверять паспорта у всего подъезда. У меня нашли нарушения с временной регистрацией иногороднего. В тот самый неудачный день, когда записывали в протокол мои данные, участковый сержант сказал:
- Вам, гражданин, уже почти сорок пять лет, а Вы ведёте себя до сих пор, как маленький. Непорядок. Кстати, Вы ничего не можете сообщить по поводу попытки взлома? Может, замечали чего-нибудь, может подозреваете кого-нибудь?
Я ответил, что ровным счётом ничего не знаю.
Участковые взяли с меня для первого раза полторы тысячи - и пригрозили: если ещё раз увидят на участке, оштрафуют ещё или посадят без лишних хлопот и шума в кутузку. Потому я и бегал с того дня от любого милиционера, попадающегося мне на глаза в Шевченковском микрорайоне. И был подавлен нешуточно.
Проблемы же с Сашей Барсуком начались ещё раньше, почти как год назад. Пару лет назад его, этого моего пожилого соседа из квартиры №38, изнасиловали за небольшой карточный долг какие-то подростки. На некоторое время старик упал духом, никак не мог прийти в себя поначалу - целыми днями пылесосил свою квартиру №38, звонил кому-то по телефону и всё говорил, что его на этот раз «опустили». Мне было всё слышно через стенку из моей квартиры №37. Потом Барсук взял себя в руки, справился с собой и решил жить по-новому. Завёл себе новых дружков, чаще всего это были блатные из гомиков. Другие друзья в квартире Барсука теперь не приживались.
Я жил всё время на Шевченко 14, крайне тихо, стараясь никого не беспокоить, но с некоторых пор дружки Саши Барсука стали караулить меня у подъезда, в районе у продуктовых магазинов, где я покупал себе поесть на вечер, у станции метро «Октябрьская», когда я возвращался из города домой. Они ждали везде, где придётся. Я был взят в безжалостные тиски городом: с одной стороны – участковыми, с другой – Барсуком и его дружками.
Как-то однажды ко мне в дверь постучалась подруга Барсука, попросила соли. Мне не оставалось ничего, как только открыть ей. Я дал ей соли, а она завела со мной разговор. Когда мы говорили, я заметил, что грудь её около шеи вся в засохших и неряшливых струпьях, ранах от ожогов, сделанных видимо, окурком зажженной сигареты. От неё пахло валерианой. Вероятно, она, перед тем как прийти ко мне на разговор, выпила настойки валерианы, чтоб «отбить» запах дешёвого алкоголя. Разговаривала нетрезвым голосом и развязно. Взяв соль, сказала, масляно поблескивая чёрными глазами:
- Парень, а ты чего не заходишь к Саше в гости? Он тебя ждёт. Не уважишь, обидишь его – наживёшь врага. И не одного: у Саши кореша - все поголовно после лагерей. Им тебя на ножи поставить – раз плюнуть. Смотри, малыш.
- Я такими вещами не интересуюсь, - сказал я, стараясь по возможности скрыть, что мне страшно. - И, пожалуйста, не называйте меня «малыш».
Так ответил ей я. И дёрнул плечом, когда она не сдержавшись, прижимисто погладила его своей пухлой рукой, на одном из пальцев которой бы надет массивный, тяжёлый золотой перстень с красным камнем. Я ещё подумал, что цвет его точь-в-точь идёт к цвету её накрашенного пухло-извращённого рта. Она мигом оценила мой взгляд на её губы, усмехнулась:
- Ой ли, малыш. Такой правильный, что ли? А я вот, что тебе скажу: вот такие, как ты, мальчишки, как раз в моём вкусе. И я тебя предупредила.
И добавила с прищуром:
- Подумай хорошенько, тебе здесь жить. Гляди, как бы тебя здесь ненароком не порезали. Ты же здесь неместный. Наши про тебя уже всё давным-давно узнали: ты – из залётных. Так что, гляди.
Она ещё раз умудрилась погладить меня где-то по спине, повернулась и скрылась за дверью. Я поспешил спрятаться за своей.
Один из дружков Саши Барсука пару дней назад попытался напасть на меня с ножом. Это случилось прямо в подъезде. Мне удалось увернуться. Он не попал в меня, и удар пришёлся в стену. (Удар был такой силы, что рука нападавшего, сжимавшего нож-финку, соскользнула с рукоятки на лезвие, отчего он очень сильно разрезал руку.) Когда я, убегая вниз по ступеням, обернулся, напавший корчился, а пол у его ног был густо залит лужей крови, бьющей фонтаном из его располосованной ладони. Теперь я не часто отваживался показаться на своей квартире и ночевал где-нибудь на одном из городских вокзалов. Дома же появлялся крайне редко: когда было необходимо помыться, побриться, сменить бельё, словом привести себя кой-как в порядок.
Сегодня утром, когда я выходил давеча и прощался с соседкой-администраторшей, она вдруг потянулась к моим губам своими. Я почувствовал запах её очень немолодого тела и запах туалетной воды. Отпрянув в сторону, я успел уклониться, и меня вырвало на пол. Женщина ласково гладила меня по шее и шептала: «Ничего-ничего, это у тебя сильно болит голова. Когда всё успокоится, я приду. Или ты ко мне придёшь - опять попьём чаю. С тобой приятно говорить обо всём: ты умненький. И я тебя в обиду не дам. Ты пока поправляйся, а затем мы займёмся прокуратурой, участковыми, Барсуком и его дружками». Уходя, я отчётливо заметил, что она, как и я, напряжена и крайне возбуждена, но в то же время несколько не так как я. Немного по-другому, иначе.
Мне опять стало не совсем хорошо. Я почувствовал приступ дурноты.
Когда я проходил у Большой Арки старого дома, выходящей на Красный проспект, там как обычно стояла старушка. Она как всегда протягивала сухую маленькую руку и тоненько пела. Я подошёл и дал ей пятьдесят рублей. Увидев такую большую для неё сумму, старушка заплакала. Я, стоя перед ней, маленькой седой и жалкой, заплакал тоже.
Мы стояли с ней друг перед другом у стены огромного дома и плакали. А мимо шли и шли люди. Наконец, словно очнувшись, я быстро пошагал в арку, почти бегом забежал во двор. Сел куда-то на ступеньки крыльца чёрного хода магазина, где обычно разгружают привезённые для дневной продажи продукты.
Я никак не мог успокоиться. Густо пахло молоком и лежалыми овощами из приоткрытой «чёрной» магазинной двери. У меня как от озноба тряслись плечи.
Какая-то черноволосая девочка лет пяти подошла откуда-то сбоку и не очень громко сказала:
- Не плачь, мальчик. Ну, пожалуйста, а то у тебя всё лицо сильно мокрое.
Она подёргала меня за рукав.
Я вдруг испугался, что она примется вытирать слёзы с моего лица, и перестал плакать. Утёрся наспех, поднялся, кивнул ей коротко. Отряхнув зачем-то брюки спереди, кивнул ещё раз девочке и быстро пошёл прочь, назад в арку, а из неё – шагнул на Красный проспект.
Когда я снова оказался на проспекте и двинулся в сторону центральной площади, уже начинало смеркаться. Зажигались вечерние огни: уличные фонари, огромная разноцветная реклама торгово-развлекательного центра «Ройял-Парк». По улице ехали машины с зажжёнными фарами. Народу заметно прибавилось. Слышался смех молодёжи, музыка.
С неба вдруг стал падать редкий и крупный дождь. Очень редкий и очень крупный. Но в отличие от дневного моросящего изнуряющего и холодного дождика, в этот раз он был - тёплый.
И я уже не стал прятаться от него под навесом, а просто уходил, оставляя за спиной площадь Калинина. Я окончательно решил идти прямиком на Центральный Железнодорожный Вокзал, чтоб на это раз уехать из города. Пусть на какое-то неопределённое время, но всё же - уехать. Также я подумал, что всё-таки здешние дни были не самыми плохими из дней моей жизни.
Новосибирск - Горный Алтай, декабрь 2010
© Олег Юрьевич Косарев 2010
---------------------------------------------
Примечания автора:
ýрка, уркаган (жаргон) – преступник.
«Сýки», «чýшки» (жаргон) – одно из самых низших сословий преступного мира.
«Выпасáть», «ливернýть» (жаргон) – выследить.
«Кабанчик» (жаргон) – потенциальная жертва.
«Ремонт» (жаргон) – преступление, связанное с вымогательством, на почве тех или иных слабостей или пороков жертвы.
Отморозок (жаргон) – крайний девиант.