В безволвном дне, затерянном, осеннем,
Оставив в прошлом песни и веселья,
И что-то, что покрыто стаей тьмы
ВорОн угольных, как глухие шторы
Беспамятства и безнадежды стынь,-
Не значимы ни мольбы, ни укоры,
И воет день беспомочну волынь…
Лишь только сон мой будоражит зренье,
И вижу, что не сбылось насовсем;
В ночи летят ко мне стихотворенья,
А утром строчек пляшущая тень
Вильнёт, и ускользает в забытьё…
Рассвет на чистом небе пьёт своё,
Дома зеркалят, наклонившись вправо,
Настанет день без обещаний. Право,
За обещанья не берут здесь мзду,
В тела нас заточили, как в тюрьму:
Кому – комфорт, кому и карцер светит,
Но полуслЕпы все кошачьи дети;
Прозрев инстинкт, скорее когти точат:
Охота ждёт их под покровом ночи;
И шерсть летит, и ярость бьёт канканы,
Инстинкта жажда – до смертельной раны,-
Так милостив закон у кошек бога
В сравнении с законом осьминога,
Тем более, кальмара, - эти стаи
Своих соседей в щепки раздирают…
Из моря-океана вышли всё же,
И нарастили собственную кожу,
Вокруг которой строятся дома,
Бетоном приращаются тела,
Взывая, как сакральная забота:
Кипит в три смены, ухая, работа,-
Фундамент, цоколь, стены, переплёт,
А где-то их сейчас запал взорвёт,
И крыша, стены, цоколь и фундамент
Осыпятся в исходну пыль и камень…
Круговорот осмысленных тел-дел
Свой обрезает вымученный смысл,
И белый лист, как изначально, бел,
И снова пряник есть в руке, и новый хлыст.
На завтра обещают массу зрелищ,
И шум объемлет и сплотит в гурьбу,
А через час – счастливый, ты поверишь
В единственную лучшую тюрьму.
И ополчишься на чужие тюрьмы.
На бой зовут воинственные сурмы:
Бери доспехи, меч и автомат,
Рули на взлёт с обвязкою гранат,
И целься с птурса точно…в глаз синичке…
Чу! Прилетела утром на крылечко,-
Кормушку ей повесил я под вечер.
На небе – совсем юный рыба-кит,
Подул рассвет на городской гранит,
Качнулась ветка, обронив росинку,-
Упала, не нарушив тишины,
И солнце в ней – мигающей искринкой…
Росинки, интересно, видят сны?
