Бах прожил размеренную провинциальную жизнь, порою откровенно потакал внутрисидящему обывателю, однако ручей стал океаном, а универсальность произросла из мелкого течения, неиссякаемого потока мелоса. Иммануил Кант явил пример доведения до абсолюта размеренного (идиотического по Марксу) образа жизни, оставив после себя беспомощное и одновременно вечное учение. Гоголь, тот вовсе есть олицетворение местечковости, Малороссия сыграла с ним презлейшую шутку, наигралась с гениальным ребёнком, да и бросила. Бедный Гоголь вечно бежал, но даже Рим его не мог спасти. А ведь письмо Н. В., пожалуй, ни с каким другим несопоставимо по литературной мощи. Слабость Гоголя-мистика в ином: его близкое к совершенству версификаторство не содержало внутреннего гармонического контента. О великом и ужасном Гофмане умолчим. Дисгармония (провинциальная либо надмирная), исторически так сложилось, разрушала приближенных к Аполлону и музам. Пугающее число трагедий, возникших на почве авторского неузнавания себя и диктовавших искусство муз, лишний раз свидетельствует о роковой силе обстоятельств и слабости абсолютных титанов. Их атлантизм сам всегда нуждался в фундаментальных подпорках. Только где их взять? И вновь – есть литература (в том числе беллетристика), а есть пророческое письмо. Оно, повторим, было характерно для части религиозных сочинений. Пророк может молчать и ему лучше молчать, нежели речь несовершенное. Отсюда – истинно говорю вам сына Марии, отсюда и вековое смущение любого пророка перед желтоватым пергаментом.
Насквозь провинциальны Бабель, вся литературная Одесса, её гениальные дети легкоуязвимы. Что Одесса, сама юна до неприличия, ей ли защищать сыновей и пасынков! Почему опубликованный в Интернете «Космополис архаики» первоначально возмутил (читай, завоевал) две столицы? Объяснение простое. Столичные территории не то чтобы присно страдают, они формально склонны к универсальности. Как раз универсальность письма отличает книгу. В русской поэзии вообще аналогии искать бесполезно, её смутные, часто иллюзорные вершины продолжают обманывать зрение новых и новых поколений читателей, поскольку мы сами обманываться рады. Есепкин совершил лексическую революцию, а её не замечают. В чём здесь подвох, сюрреалистическая ловушка? Лексика «Космополиса архаики» естественнее современной, на неё и нельзя обратить внимание, как на чистый воздух. Дыши, наслаждайся озоном гения, в нём нектарные ароматы благоуханней. Вся аура книги пьянящая, в таких аркадиях возможно забыться. Между тем писатель (он же фантомный мраморный Улисс) использует строго ограниченный объём слов, по сути молчит. Мистика пророческого слова настолько велика, насколько и убийственна в эстетическом давлении на читателя, выдержать это давление космополисных атмосферных «огненных столбов» тяжело, словно космические перегрузки. Важна, кстати, следующая знаковость. Случалось, сила пророка обращалась в слабость, т. к. смотрел он на мир н е о т т у д а . Автор «Космополиса архаики» создал безукоризненно объективную новую реальность, значит, смотрел с нужного очарованного места, с вершинной высоты, под геометрически обоснованным углом. Очарование места происходит скорее всего от отсутствия здесь тех самых малоросских провинциальных черм (ведем), а точность, детальность картин обусловлена взглядом ниоткуда. О местности, Мастером избранной, лучше не говорить всуе, благо, взгляд его холоден, а язык универсален.
Анна ГОРНОСТАЕВА