... Да приидет царствие Твое...
Прихожане, старые, помоложе и совсем еще юные, следуя течению службы, как одно многорукое, многоголовое и многоглазое существо с общей душой, в едином порыве опускались на колени, поднимались, крестились, подпевали и шептали слова знакомой молитвы.
Открывались и закрывались врата иконостаса, свечи чуть трещали, истекая воском, фимиам воскурялся, следуя звукам псалмов. Суровые лики святых смотрели на это со стен, крылья ангелов трепетали, а старец со своей вышины, казалось, даже наклонял голову в знак одобрения.
Общему движению не следовал лишь человек в порваных и заплатанных джинсах, линялой футболке и стоптаных кроссовках на босу ногу, одиноко стоявший в полуосвещенном приделе. Скорбно сжаты были его тонкие губы, и грустью полны его глубоко посаженные глаза, будто искал он и не мог найти что-то, лишь ему одному ему ведомое.
Что искал он? Наверное, он и сам бы не смог сразу ответить. Столь многое изменилось с тех пор, как он был здесь в прошлый раз. Стены, одежда, жесты, язык... Кажется, самый воздух стал иным. И только люди остались теми же, как прежде, и все так же темны, как прежде, были глаза их.
Служба продолжалась. Время, секунда за секундой, приближалось к последней черте, а он все ещё надеялся, не в силах изменить предначертанное тем, кто был и есть и пребудет вечно.
И тут... Тень улыбки пробежала по его худым щекам. Свет озарил его глаза, и лицо его – лицо нищего бродяги – преобразилось. Он нашёл то, что искал с тайной надеждой. Вздрогнув, он отступил в глубь придела. Зазвенел, падая на пол, забытый служкой подсвечник.
Грузный господин в хорошем чёрном костюме-тройке, в очередной раз поднявшись с колен и крестясь, повернулся в сторону придела, где укрылся неизвестный, и укоризненно покачал головой. Нет, это совсем не дело так вести себя в столь важный момент. Снова покачал головой и отвернулся к иконостасу, где как раз начиналось следующее, еще более трогательное и возвышенное действо.
...Хлеб наш насущный даждь нам днесь...
Человек еще раз оглядел пространство перед собой и людей, наполнивших его, беззвучно, одними губами, прошептал что-то, чуть заметно провёл рукой сверху вниз и из стороны в сторону и, повернувшись, направился к боковому выходу.
...Имеющий ухо да слышит...
Будто эхо далёкого водопада пролетело над склонёнными головами. Затрепетали язычки свечей и лампад. Скрипнула открываясь и закрываясь дверь, и всё стихло, будто и не было, до нового всплеска певчих и новой молитвы.
Церемония продолжалось своим чередом. И только мальчик лет пяти, которого впервые взяли в церковь на такую длинную и торжественную службу, ухватился крепче за мамину юбку: он увидел, как потемнели лики святых на стенах, а добрый дедушка в вышине повернулся к боковому выходу, будто пытаясь что-то сказать вослед уходящему.
...Он шёл все дальше и дальше от храма, и четыре тени скользили за ним по щербатой мостовой и зашторенным окнам, по пустынным в этот час улицам города. Серебряный перезвон колоколов и голоса певчих становились всё тише, а воркование голубей, напротив, громче и громче.
...Альфа и Омега?..
Человек достал из кармана горсть хлебных крошек и кинул их прямо в птичью толчею. А потом раскинул руки, запрокинул голову и взмыл вверх, туда, где с края белого облака на него смотрел всё понимающий отец...
...И был вечер, и было утро...
Назавтра, когда малыш поведал об увиденном своим родителям, они улыбнулись и посоветовали ему поменьше придумывать, а получше учить молитвы. Ведь он уже большой, и, скоро, будет совсем взрослым. А это – так непросто в наше трудное время.
09/10..1/13 Ред 1.2
