Рассказ
Холодным октябрьским днём 1947 года по улице посёлка Ртищево шел солдат в старой длинной шинели, в выгоревшей пилотке, в изношенных до предела, со сбитыми каблуками кирзовых сапогах. За плечами у него висел тощий вещмешок.
Солдат остановился возле дома Цибизовых, рядом с которым стояла их дочь Маня и с любопытством рассматривала его.
– Здравствуй, хозяйка! Покажи, какой тут дом Калинина Михаила Ивановича?
– Михаила Ивановича? – удивилась Маня. – У нас таких нет.
– Как же так нет, – усмехнулся солдат. – Что же ты своих соседей не знаешь? У него отец Иван Федотович.
– Так это ты о Мишке Зоткине говоришь? Да вот их дом, – Маня показала рукой на избу, стоящую напротив её дома. – Погиб Мишка, не пришел с войны.
– Живой он, – солдат неотрывно, с неподдельным любопытством смотрел на дом Калининых, которых по-уличному звали Зоткины.
– А ты откуда знаешь, что он живой? – с подозрением смотрела на солдата Маня. Она до пятого класса училась вместе с Михаилом и хорошо его знала.
– Я вместе с ним в госпитале лежал. Живой он. Скажи его родителям, чтобы ждали, скоро придёт. – Солдат увидел молодую женщину, вышедшую из дома Калининых и поспешно пошел в сторону сельсовета.
– Да куда же ты пошел-то? – взволнованно зашумела Маня. – Ты к ним в дом иди, радость им такая!
– Некогда мне, тороплюсь в военкомат. На обратном пути зайду, – крикнул солдат, всё дальше уходя от неё.
– Феколка, да что же ты стоишь, догоняй солдата, он сказал, что Мишка ваш живой! – от волнения махая руками, шумела Маня соседке, стоящей возле своей избы и с тревогой смотревшей на уходившего солдата.
Феклаша продолжала ждать своего мужа Алексея, хотя и получила от него только одно письмо. А в начале 1947 года свекровь прислала копию извещения, что он пропал без вести, в письме же писала, что вернулся из госпиталя сосед, уходивший на фронт вместе с Алексеем. Рассказал он, что их прямо из вагонов отправили в бой. Проходили по ночной затемнённой Москве и не рассмотрели ничего. Много сибиряков полегло в боях за столицу, а они с Алексеем продержались до самой погрузки в вагоны, когда их перебрасывали под Сталинград. Но состав тронулся раньше времени из-за налетевших фашистских самолётов. И оказались друзья в разных вагонах. На глазах соседа одна из бомб угодила в вагон, где был Алексей. На том месте осталась глубокая воронка – ни живых, ни мертвых не было.
Но Феклаша не поверила в эту бумажку, и при виде каждого солдата сердце её замирало. А на брата Михаила была похоронка в 1942 году, но всё равно верили в чудо. И потому, услышав, что брат живой, она сразу поверила в это и побежала за дом к отцу, чтобы скорее сообщить ему радостную весть. А позже, когда выбежала на дорогу, надеясь догнать солдата, того нигде не было.
Феклаша пробежала весь свой посёлок, большой мост, и остановилась далеко за селом на дороге, ведущей в райцентр. Местность была ровная, видно всё как на ладони почти до самого горизонта, – так ей казалось. Но солдат как испарился. Она долго стояла на дороге, смотря по всем сторонам, а потом пошла домой, понуро опустив голову. Но ноги не хотели идти, и она то и дело оглядывалась назад. Вернувшись, виновато посмотрела на отца.
– Нук, что, не догнала? – строго спросил Иван Федотович.
– Нет, папаня, не догнала. Как сквозь землю провалился.
– Дак, не сквозь землю, а спрятался в какой-нибудь скирде: отсидится часа два, а потом пойдёт дальше. Сразу бежать надо было, а ты, голова садовая, ко мне пошла, время провела.
– Да зачем же ему прятаться, папаня? – удивилась Феклаша. Её почерневшее под летним солнцем лицо казалось сейчас землисто–черным. От непонимания её густые брови взметнулись встревоженными воробышками, а карие глаза от обиды стали совсем тёмными.
– Вот и я думаю – зачем? Если ты честный человек, то зайди в дом, расскажи обстоятельно, тем паче, что с хорошими вестями идёшь. А этот, значит, худой человек.
– Да может быть, он и в самом деле спешил в военкомат? – возразила Феклаша. Ей так хотелось верить в то, что брат жив.
А мать не дождалась Михаила – как получили похоронку, так и слегла совсем. Старый фельдшер Аверьяныч сказал, что печень больна, сахар нужен. Отец объехал все близлежащие и дальние базары и только на станции Соседка, что была за двадцать километров от их села, сменял свой новенький тулуп на головку сахара. Колол её и поил свою Акулину Родионовну сладким чаем, но не спас, угасла она, как лампада без масла. Вот если бы письмо с фронта пришло, может быть, и поднялась бы. Уж очень желанным, ласковым был сын Михаил.
– Вот и поглядим, вернётся ли солдатик, – задумчиво произнёс Иван Федотович, теребя густую седую бороду. – А ты, Феклаша, приготовься к встрече, мало ли что, вдруг и в самом деле зайдёт?
Наутро стол был выскоблен до желтизны, сверху застелен белой самотканой скатертью, разукрашенной сухариками и гусинками, посреди стола парила стопка только что напеченных пышных блинов.
Спозаранок Миша Норкин, племянник Михаила Ивановича, встал на дежурство на краю села, чтобы первому встретить солдата. Отец у Миши погиб на фронте, а он с 11 лет начал работать в колхозе. А дядя Миша писал с фронта наказ племянникам: «пусть «студенты» учатся хорошенько». Но не до учебы было, кому-то и в колхозе надо работать, заменять ушедших отцов. А дядя был кумиром и для него, и для двоюродных братьев Валентина и Лёни Фирюлиных. Ещё бы – офицер, старший лейтенант, да ещё к тому же и артиллерист! Вот и стоял он целый день, то один, а то с тётей Феколой. Стояли дотемна, но так и не дождались солдата.
Уже затемно, зайдя в избу, Феклаша увидела отца, сидящего за столом. Перед ним лежала увеличенная фотокарточка сына. К горке блинов так никто и не притронулся – ждали гостя.
– Папаня, что же это? Насмешка что ли? – Феклаша устало присела на скамью, в глазах стояли слезы, голос от обиды дрожал.
– Да как тебе сказать? Я всю ночь и день-деньской думал об этом. По всем видам Миша не мог остаться в живых: в похоронке сказано, что у него было множественное ранение в ягодицу, а это значит, что много крови потерял. Я таких раненых солдат видел – не жильцы они. И ты вспомни карманные часы, которые прислали – без крышки, без стекла и без стрелок. Это как же надо было шандарахнуть, чтобы так покорёжить металл?! Но кто этот человек? Откуда он знал Мишу? Как он мог остановиться именно напротив нашего дома? Выходит, что Миша рассказывал о селе, о доме своём, о нас?
А может быть, это какой шпион? Забрал Мишины документы у мертвого и пошел делать черные дела, но уже под его фамилией? Чего только не лезет в голову. А может быть, в госпитале Миша встретил земляка и попросил его зайти и сказать, что сын скоро придёт? Чтобы мы ждали, чтобы надежда не покидала нас? У него такое доброе сердце, он такие заботливые письма писал. Надо сходить в военкомат, узнать у них, что это значит.
Через день Иван Федотович пошел в райцентр в военкомат узнать о солдате. Но там сказали, что за это время никого не было. Вернулся он мрачнее тучи. Сначала молчал, только украдкой вытирал глаза. И лишь через месяц обмолвился:
– Они там сказали, что кто-то пошутил. Да разве ж такими вещами шутят? А солдат-то куда подевался? Ну, как ты могла сразу за ним не пойти?
Феклаша виновато опустила голову. Так до самой смерти отца она чувствовала свою вину перед ним. Да и после того саднящая заноза не выходила из ее сердца. А в то время только смогла спросить:
– А что же этот солдат так долго шел с войны? Или прятался где?
– А с войны путь долог. Кое для кого он растягивался на долгие годы. Я шел целых пять лет.
Да, путь с войны долог. Иван Федотович знал это по себе. В 1914 году он ушел на Империалистическую войну. Тогда воевали с немцами однолинейными винтовками. Сходились в бою и в рукопашную. У немцев оружие лучше было. И газовые атаки проводили, после которых если не успевали убежать, то ложились замертво. Довелось ему сражаться и с австрийцами. Вот к ним-то почти весь их полк угодил в плен. Целых пять лет пробыл за колючей проволокой. Покормили австрийских вшей. Хотя они во всех странах одинаковые. И в царской армии они были такие же.
А в австрийских бараках осенью и весной воды по колено, грязь, вонь. Хорошо тем, кто на верхних нарах захватил места, а на нижних почти в воде лежали. Смертушка своей косой во всю ширь размахивалась, но бараки не пустовали, регулярно пополнялись.
Отогревались, сушились возле буржуек, железных печурок, сделанных самими пленными с согласия лагерного начальства. Только тепло шло от них до тех пор, пока они топились, но быстро остывали, и холод моментально выстуживал бараки. Потому возле печурок дежурили по очереди.
В одно своё дежурство Иван Федотович примостился возле печурки, поставил свои замёрзшие ноги поближе, чтобы отогреться. Видно, тепло сморило его, и он задремал. Проснулся от дикой боли: штанина истлела от огня, а колено чуть не до кости сварилось. Спасибо у них знающий фельдшер был, вылечил его, рана затянулась. Вот только ревматизм домой привёз. Когда был в плену, скучал по дому, по жене. Девять детей было у них с Акулиной, а выжили четыре дочери и ни одного парня. А он так мечтал о сыне, о помощнике в хозяйстве.
А хозяйство до войны у Ивана Федотовича было справным: корова, телок-годовик, овечки, поросята. О курах и говорить нечего, они у самой захудалой хозяйки были. Но как говорят в народе – «Без хозяина и дом сирота»: за годы его отсутствия хозяйство захирело, скот извели, осталась коровка одна. И потому после возвращения из плена он с большим энтузиазмом взялся за восстановление хозяйства.
Всякая работа спорилась в его умелых руках: и лапти получались словно игрушки, и валенки так подошьёт, что в любые галоши влезут. Сам забивал скот, разделывал шкуры, дубил их, да еще и подкрашивал то в черный цвет, а то в красноватый для женских шубеек. Сам и кроил, и шил шубы да тулупы. И всё вручную. А получались вещи ловкие, что многие завидовали.
Уже после плена ездил на заработки на Губаху, в Златоуст. Сначала один, а потом с подросшими дочерьми. Сам работал каменщиком на стройке, а дочери кашеварили. Но с особой гордостью Иван Федотович вспоминал о работе в Москве, как он вместе с сельскими мужиками в молодости мостили брусчаткой улицы. Мостили они и Военно-Грузинскую дорогу. Да где ему только не пришлось поработать, ведь Дмитриевка славилась своими каменщиками, которые ежегодно отправлялись на заработки в отхожие места.
Из плена Иван Федотович вернулся в начале 20 года, а в конце родился их последыш – сын Михаил, их несказанная радость, их надежда. И таким послушным и работящим он рос – во всем помогал пожилому отцу. И очень смышленым был – учёба давалась ему легко. После окончания пяти классов в своём селе он два года ходил за пять километров в соседнее село Глуховка. Закончил там семь классов и поступил в педучилище г. Моршанска, а после был направлен в село Рудовка, где работал учителем начальных классов в школе. Но была у него мечта стать военным. И в 1940 году по набору военкомата поступил учиться в Ростовское артучилище – сбылась его мечта!
В 1941 году в июне окончил училище, и отправился в свою часть, но на одной из станций узнал о нападении гитлеровцев, о всеобщей мобилизации, и маршрут его следования резко меняется: из ближайшего военкомата он попадает в 150 танковый батальон 89 танковой бригады. И началась его суровая солдатская жизнь на полях сражений.
А душа болела о своих старых родителях – им уже по 63 года. Как они там? Фронт стремительно приближался к Тамбову: бои шли в соседних областях – Воронежской, Орловской. И летели письма, полные тревоги, заботы о родителях. Он старается писать письма весёлыми, ничего не рассказывая о тяготах армейской жизни, о кровопролитных боях, и потому письма получались немного бравурными.
20/IХ – 41 – «Дорогие родители папа и мама!
Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания.
Сообщаю, что пока жив и здоров. Письмо получил и посылаю вам ещё письмо, телеграмму и 800 рублей 15 сентября. Ещё вам посылаю 700 рублей и полторы тысячи.
Папа, дайте всем сёстрам рубле по 200. Папа и мама, я очень рад, что вы живёте спокойно, хотя слышал, что Тамбов, вроде, бомбили. Правда или нет? Я сейчас опять в Орловской области. Отдохнули, а теперь с новыми силами будем бить германских сволочей.
Передавайте привет всем родным и знакомым.
До приятного свидания!
Крепко жму руки, горячо целую вас.
Миша».
«г. Елец
20/I – 42.
Здравствуйте, дорогие родители!
Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания в вашей жизни и в вашем здоровье. Ещё горячий привет шлю всем сёстрам, зятьям, племянникам и всей родне. Передавайте привет тёте Василисе.
Во-первых, сообщаю, что нахожусь в г. Елец Орловской области. Жив и здоров. Вчера я был очень рад, когда мне принесли письмо от вас. Я узнал, что вы живёте хорошо и всем обеспечены. Но меня интересует ваше хозяйство. В своем ли вы доме живёте или у Мити? Что у вас есть из скота? Как вы питаетесь? А то ведь вы, как и раньше, всё есть, а кушать не кушаете. Вы хотя бы под старость живите, как вам хочется. Хлеба и денег у вас достаточно.
Вам двоим надо немного, а мне сейчас кроме жизни ничего не надо, а хлеба и денег у вас хватит, так помогайте всем сёстрам, особенно Феклане, а то ведь она одна в городе, где всё очень дорого. Я под Новый год выслал вам ещё 1000 рублей – 500 на вас и 500 на Мишу. Числа 5 ценным письмом тоже из Ельца выслал денежный (аттестат–авт.) на 400 рублей ежемесячно на весь 1942 год, начиная с января месяца. Так что, я думаю, вам денег хватит. Живите пока сейчас.
Я сейчас пока отдыхаю. Живём весело. Разместились по квартирам по несколько человек. У нас есть свой патефон, было даже два, но один сломали. Так что веселимся. Сейчас мы ездим на машине, самим носить не приходится. С машинами хорошо.
Скоро опять поедем на фронт, будем бить фашистов. А весело воевать, когда враг в панике отступает и бросает трофеи. Едешь по дороге и смотришь по сторонам: там машина, там танк разбитый, там пушка, повозка и так далее. Трофеев очень много и смотреть весело на них.
Пока писать больше нечего.
До приятного свидания.
Крепко жму руки и горячо целую. С приветом ваш сын Миша».
«Привет с фронта!
Здравствуйте, дорогие папа и мама!
Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания в вашей жизни и в вашем здоровье.
Ещё привет сестрице Феклане. Я очень рад, что она теперь вместе с родителями. Передавайте привет Степану Ивановичу, Марусе, Насте и Оле. Я очень благодарен Степану Ивановичу за то, что он регулярно пишет мне письма от имени родителей. Письмо от вас получил на днях. Очень хорошо, что очень часто получаю письма: то от вас, то от друзей старых и новых.
Получаю письма от Лёни Калинина, и получил одно от Мити.
О себе писать нечего. Живу хорошо, воюю тоже не плохо, а жив буду, тогда всё расскажу: и где был, и чего видел, и как фрицев убивал. А сейчас всего не опишешь, а мало – не интересно.
Пишите вы мне больше, как живёте, как работаете, какие новости в селе?
Меня очень интересует вопрос: кто же дома из старых друзей парней или девушек? И о ком известно из моих товарищей.
Пишите обо всём.
Очень жаль, что поганые фрицы топчут золотые хлеба Воронежской области. Но мы им сделаем так, чтобы они не топтали землю нигде. Недостойно им на золотую землю ступать грязными и погаными ногами.
Я даже жалею, что это поганое мясо будет преть в Советской земле. Но мы перетерпим, пока оно сопреет, чтобы потом больше никогда не загноить землю.
Папа и мама, как ваше здоровье? Если есть возможность, прислали б мне фотокарточку всей семьи.
Фекланя пусть напишет, как жила там, как доехала, как сейчас живёт?
А как там «студенты»? Кто и в каком классе учатся? Передайте, чтобы Миша и Валя сами написали мне письма и отдельно прислали. Как они там «воюют»?
Пока писать больше нечего.
Остаюсь жив и здоров.
Передайте привет всем племянникам.
Привет Дмитрию Кузьмичу (председателю сельсовета). И передайте привет от меня старым товарищам, если кто дома. Пришлите адрес Михаила Кузьмича, или мой ему отошлите. Передайте ему горячий привет.
До свидания!
Крепко жму руки и горячо целую.
С приветом Миша.
Адрес: 697 полевая почта
Противотанковая батарея
Калинину.
20/VII – 42.»
«Здравствуйте, дорогие родители папа и мама!
Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания в вашей жизни.
Письмо ваше от 16/VII – 42 получил, за что сердечно благодарю, Я пока живу хорошо. Получаю письма от Мити.
Очень жаль Палагина Фёдора. Хорошие друзья были с ним. Вспоминаю все те каникулы, которые мы вместе хороводили.
Ну, ничего не поделаешь – война. Я вам посылаю фото. Я фотографировался на партийный билет. Эта фотография в июне месяце.
У меня была в мае, но не хватило выслать, те были лучше.
Пока больше писать нечего. В моей жизни всё по-прежнему.
Передавайте привет всем родным.
Маме надо выздоравливать и ждать моего возвращения с войны.
До свидания!
Привет всем, всем!
Миша.
31/VII – 42»
Сколько же было радости, когда он получал письма из дома! А отец в каждом письме просил писать подробнее о службе. А что можно написать, когда отец предупреждает, что его письма во многих местах зачёркнуты.
Да и зачем им знать о порой бессмысленной крови, о той боли в сердце, которую испытывал всегда при потере друзей, своих солдат. А уцелеть в Воронежском котле было ох как не просто, когда фронт со скоростью ветра то откатывался назад, то продвигался вперёд. Сколько раз их батальон разбивали, отправляли на пополнение.
Михаил готовил к 20 августа новое письмо родителям. Он взял за правило: в дату своего рождения 20 числа каждого месяца, чтобы не пропустить, отправлять весточку родителям. А если случалось внеочередное послание, то он был доволен, что смог лишний раз порадовать родителей. Но ему не довелось это сделать: 14 августа в очередной жестокой схватке с танками противника, когда немцы взяли в кольцо их батарею, он получил множественное осколочное ранение в ягодицу. Медсестра смогла вытащить его из кольца и доставить в медсанбат, а оттуда отправили в полевой госпиталь. Но от большой потери крови на следующий день 15 августа старший лейтенант Михаил Калинин скончался, и был захоронен в братской могиле на территории госпиталя № 4390, располагавшегося на тот момент в селе Тюнино Кашарского сельсовета Липецкой области. После войны – это дом инвалидов «Скит».
А Иван Федотович, даже получая за сына пенсию, в глубине души продолжал надеяться, что Михаил вернётся. Он продолжал жить со средней дочерью Феклашей и её двумя дочерьми.
Частенько по ночам, лёжа на кровати с соломенным матрасом под самотканой дерюжкой, не спал, ворочался, а, засыпая, вскрикивал, кого-то звал.
Утром, после одной из таких ночей, Феклаша спросила:
– Папаня, а ты чего так во сне шумел?
– Да с австрияком в рукопашной сцепился, никак разойтись не могли.
– А кто же верх взял? – Феклаша улыбнулась, глядя на смущённого отца.
– Как это кто? Раз с тобой говорю, значит и верх мой, – гордо произнёс Иван Федотович. Его две длинные волосинки на правой брови, как бы разделявшие её надвое, зашевелились и будто взметнулись вверх.
Иван Федотович, не смотря на преклонный возраст, так и оставался непоседой. И продолжал ездить на базары, хотя уже реже, чем в молодые годы. Уезжал за 20–30 километров то в Синявку, то в Софьино, но чаще на станцию Соседка.
Однажды вернулся с базара через день к вечеру. Феклаша стала ругать его:
– Ты где же пропал, папаня? Хоть в розыск за тобой посылай. Я уж все глаза проглядела.
– Так я там коровку привёл. Ты пойди, покорми её.
– Папаня, да зачем же нам ещё одна корова? – Феклаша непонимающе смотрела на отца.
– Дак, мужичонка один плохонький продавал её: сына женит, с госпиталя тот только что вернулся. Вот я и пожалел его. Да и коровёнка-то истощала вся, корм у хозяина кончился, нечем кормить. Жалко животину. А мы её откормим, и я продам подороже, – успокоил он дочь.
Через месяц корова раздобрела, набрала вес, молока. стала давать хорошо. Повёл её Иван Федотович на базар. Вернулся один, без коровы, но смущённо улыбается. А улыбка у него бесхитростная, совсем как детская, обезоруживающая.
– Ты что, или за так отдал? – забеспокоилась Феклаша.
– Да как тебе сказать – барыша нет, старую цену взял. Мужичонка с ребятнёй подошел, а их у него целый пяток, и все мал мала меньше. Ну, как им без коровы? Вот и отдал подешевле, пожалел детишек.
– Чудишь ты, папаня. Это ты после Мишиной гибели таким стал. Пора тебе прекращать ездить по базарам.
– Так я же надеюсь узнать что-то о Мише. Народищу там тьма-тъмущая. С одним поговоришь, с другим. Каких только историй в жизни нет. На одного две похоронки пришло, на другого три, а они живыми вернулись. А один сам рассказывал: живёт год дома и вдруг получает письмо: вскрывает, а там похоронка на него. Он в военкомат: «Как понимать это? Вот он я – живой стою перед вами!» Оказалось, что отчество перепутали. Чего только не бывает в жизни.
А что касаемо чудачеств, так ты тоже чудишь: ты зачем пленным мадьярам ведро картошки отдала? Наверняка ты подумала в тот момент, что может быть, и твой Лёня где-нибудь скитается голодный. Разве не так? – он увидел смущение на лице дочери, усмехнулся добродушно. – А ты говоришь – чудишь.
Как-то раз после очередного возвращения с базара Иван Федотович обошел весь огород, что-то переставлял, подправлял во дворе и время от времени тяжко вздыхал.
– Ты что весь измаялся, папаня? Как будто лошадь и телега целы, я отвела их на колхозный двор. Что-то стряслось в поездке? Чего ты маешься?
– Дак, ты знаешь, Фекола, я, наверное, переберусь жить на станцию Соседка – там одна женщина сватает меня. У неё муж умер, а она пускает на постой приезжих. Одной ей никак нельзя, – смущённо, с чувством вины произнёс Иван Федотович.
– Да ты, похоже, из ума выжил. Тебе семь десятков, а ты жениться собрался. Да ей ты ли нужен? Ей твоя пенсия нужна, какую ты за Мишу получаешь, – возмутилась Феклаша.
– А ты не шуми, а рассуди по уму: девчата подросли, вам, троим, на печке не уместиться. А другого места нет в зимнее время. Это летом вы в сени переходите спать, а зимой? Если бы не разломали дом в конце двадцатых годов – боялся, что раскулачат. Вот и стоит как комолая сирота: без крыльца, без палисадника. Руки не лежат переделывать, да и силы нет. А у Василисы дом большой, двор огромный…
– Вот – вот, ты и поедешь спину гнуть на Василису.
– Да не шуми ты, Феклаша. Может, сама за кого замуж выйдешь – вон сватались к тебе мужики, а ты отказываешь. Может, из-за меня? Вот я и не хочу тебе мешать.
А на станции хорошо, она совсем близко живёт от вокзала. Поезда то и дело ходят, столько народу проезжает. А вдруг я Мишу увижу? – из глаз Ивана Федотовича выплеснулась неувядаемая надежда
– Да откуда он возьмётся? Столько лет прошло. – С сожалением и грустью произнесла Феклаша.
– Нет, я до последнего своего часа буду ждать. Да и ты ведь тоже ждёшь, я знаю, что ждёшь: и брата Михаила, и мужа Лёньку. Потому и отказываешь всем.
– Да, так долго идут с фронта наши солдаты. Где-то и потерялся их след, – тяжело вздохнула Феклаша и смахнула набежавшую слезу.
– Ты права. Путь с войны долог. Может быть, и дождёмся их когда-нибудь. Должно же нам улыбнуться счастье.
2003 г