* * *
Жизнь едва началась. Невесомые будни. Воронеж.
А недавно разрушен, растоптан и выжил едва,
но приходит весна – не уймешь ее, не похоронишь,
ей седьмой скоро год, а тебе исполняется два.
Жизнь казалась теплом, фонарями оранжевых комнат,
сапогами отца, оренбургским прозрачным платком,
голубеющим утром и синих ночей глаукомой,
фотографией в рамке и лампочкой под потолком.
. . . . . . . .
Мы приехали в Курск. Я еще говорить не умею.
Но сирень за окном шелестит в щебетании птиц –
прилетели скворцы! откипели капели апреля,
и в серебряном зеркале два превращается в три.
И по лестнице шаткой как шлюп и как мачта скрипучей
я спускаюсь на берег, на птичий куриный базар –
от щеколд и дверей, от дверных полированных ручек,
от молчания стен в неожиданный возглас – Тарзан!
А Тарзан языком мельтешит и виляет колечком,
тем пушистым, собачьим, порой заменяющим речь.
Мы еще не друзья, но как люди немного беспечны
и верны как собаки, и дружбу умеем беречь.
Нам бы дом сторожить! Нам бы клад отыскать в огороде!
Есть рогатка и лук, и пчелою гудит тетива –
мне четыре на вид, мы друзья и ровесники вроде,
я пойму по глазам, ну а ты понимаешь слова…
Окунуться как в озеро
в воздух поющий шмелями,
пробежать по траве, по тропинке в саду босиком,
где с шиповником розовым
небо менялось ролями,
как на сцене внезапно, и как в акварели легко...
Просвистит соловей ли,
красный дятел стучится?
Нам с тобою поверили
эти умные птицы.
От московских высоток
до самой российской глубинки
было небо для сотен глаз
галочьим и голубиным...
Это май на земле, это яблони снег осыпают,
разлетаются грозы как зеркало на огоньки.
Надвигались дожди, но мы все-таки не отступали,
пили чай на веранде и малые, и старики.
А гроза творожилась и пенилась под облаками –
сколько слез и угроз! и на ветер растраченных слов!
Не спешили волхвы, даже ангелы не окликали
и носило ковчег в океане видений и снов.
. . . . . . .
1
Не унывай, не спи читатель,
поэта стол – не аналой!
Когда и где веселый шпатель
не спорил с ловкою иглой?
Когда еще искусный мастер
не усмехнется невзначай,
смешав и гипс, и алебастр,
и гладь прохладного плеча?
В какой момент спадают струи
с плечей туникой золотой?
У чьих колен звучали струны,
и музы плакали: постой...
не уходи, не все беспечно
мы растеряли на пути
до миража чье имя Вечность,
а больше некуда идти.
. . . . . . . .
Спеши, строка моя, не прячась,
не воздыхая о былом –
пером поскрипывай подьячий,
сопя над липовым столом,
пером поблескивайте гуси,
блистая в блюдечке пруда –
не жди, мой паровоз, не дуйся,
я не уеду никуда,
ведь ты, строка моя, не лента,
удавка Мёбиуса и
не плеск волны аплодисментов,
но, что поделаешь – твори!
. . . . . . . . .
Казалось, лето на исходе
и ночи долгие черны
в плаще второго полугодья
под белым глобусом Луны,
в цилиндре иллюзиониста
под парусами шапито,
где площадь шумная как пристань
оделась в летние пальто,
где дяди курят папиросы,
а тети нюхают цветы,
где тигры важно как матросы
глядят на первые ряды!
Где пахнут елками опилки
и карамельками мечта,
и твой восторг в свою копилку
бросает рубль, а не пятак.
. . . . . . .
