когда попросят умереть,
и с гневным видом отречения
не станешь ни об чём жалеть.
Но в целом мир арабский – мир,
для правды создан он и света,
блестит персидская монета,
цветёт пылающий имбирь.
Хаджар меня душой встречал,
с хрустальной битвой водопадов,
на вольных скалах привечал
лань искромётную, чудных гадов.
Я пил у пламенной скалы,
из родника, в тиши рассвета,
глядели зоркие орлы,
искали над Хаджаром ветра.
Как тонок он, арабский мир,
как шёлк – с кашмирского базара,
я здесь когда то тоже жил,
душа мне нынче подсказала.
Наверное, я был слепым,
а может – циркачом площадным,
а может – воином скупым,
до милости всем беспощадным.
Когда вдруг запоёт мулла
хвалу согласия с мечети,
а чую мир и гимн тепла
на обезумевшей планете.
Тепло чудесное ловлю
в палящем воздухе пустыни,
в давно оставленном краю,
где камни живы и поныне.
Вон, белые кости ишака,
служил он нам, дехканам, верно.
Вон, брошенная мной кирка,
у штольни, что долбилась скверно.
Тогда ступаю я в кишлак,
потом - иду к каменоломне,
там, где когда-то подлый враг
поджёг рудник от крайней кровли…
17 августа 2010 г.
С-Петербург
