Перекрестным огнем бьют по спинам, по душам, по лицам
свет и снег, низвергаясь, не то с фонарей, не то с крыш.
Время - строгий старик, промелькнёт в этой взвеси провидцем,
но проявится клоуном... Наше смятенье - барыш,
или (что вероятнее) пища к его представленьям:
на поверхности злым... (Дай вам Б-г расположенность зреть).
Эти встречи сродни незнакомым природным явленьям
(низведённым поэтами к строчкам "рождение – смерть")
В его странных репризах молчанье - основа дольменов.
Их порядок, похоже, из среза иных величин.
Отражаются звуки от дальних границ Ойкумены,
отставая от света созвездий, сердец и лучин.
Он возникнет и скроется, нам оставляя сомненья,
недовольство и жгущее чувство непонятых слов.
Ветер свежий подует. Вокруг фонарей, словно семя,
завихрятся снежинки, как светоч, втыкаясь во зло.
Промелькнёт и исчезнет листом календарным последним.
Снег, с кудрей осыпаясь, расправит морщинки у глаз.
Он последний магнат, он последний великий наследник,
он следов затихающий скрип... в полутьме у угла...
Седину отряхнет и рукою он дёрнет рубильник,
на котором начертано: "Снег в Новогоднюю Ночь".
Кто бы, право, поверил, что, с детства весьма щепетильный,
он хотел бы, но собственный ход изменить он невмочь.
Кто-то скажет: мы всё это раньше уже проходили.
Ойкумены границы расширить? Не стоит мечтать.
Если б только снега нас порою слегка холодили...
Вам сегодня пришлют поздравленье на главный почтамт.
Он покрасит под утро бесцветные волосы краской
Л’Орель (рыжий цвет), и в будильники наши звеня,
вдруг захочет проверить, кто верит ещё его сказкам,
и увидит средь прочих, ну кто бы подумал – меня.