Мы понимали: для кота возраст в пятнадцать-шестнадцать лет крайне почтенный и достичь его многим из его сородичей удается не всегда. Друзья и знакомые говорили - это обычный порядок вещей, такова жизнь, да и многое другое из того, что говорят в подобных случаях, но вносил свои серьезные коррективы факт нашего вмешательства в естественный ход событий.
Заяц, привезенный из Рязанской губернии еще маленьким котенком на второй год нашей совместной жизни с Теткой, сразу же стал полноправным членом семьи. А поскольку семья наша на тот момент была ещё бездетной, Заяц в первые годы своей жизни вполне успешно занял вакантное место ребёнка. Когда же, наконец, у нас появился малыш, мы с удивлением для себя стали замечать ревность со стороны нашего кота. Она проявлялась буквально во всем - от простого игнорирования самого факта существования ребенка до демонстративного справления малой нужды в коляску. Со временем Заяц свыкся с появлением нового члена семьи, неприятие прошло, но остался холодный нейтралитет. Привязанность же к нам с Теткой со временем все более росла. Обычным явлением стало сопровождение нас в перемещениях по окрестным территориям или дому и обязательное ожидание на улице моего полуночного возвращения домой, связанного со спецификой образа жизни, который я сам себе выбрал.
С годами к нему пришла мудрость. Создавалось впечатление - вот пройдет еще совсем немного времени, и он заговорит. Да и по большому счету он уже говорил! Правда, на своем языке, одному ему понятном, но отзываясь на любое обращение в свой адрес, а часто и просто по собственной инициативе рассказывая нам о своих проблемах. Он понимал все наши интонации, и даже перед тем, как занять свое любимое место для сна у меня между ног, обязательно просил разрешения. В последние годы нас просто поражало то безоговорочное доверие, с которым он относился к любым нашим действиям, направленным в его адрес. Зачастую возвращаясь с улицы домой подранным, либо принося на себе клеща, он совершенно безропотно и не вырываясь из рук, что ранее, в более юные годы непременно наблюдалось за ним, переносил все наши часто небезболезненные медицинские эксперименты ветеринаров-самоучек.
Сначала мы не обратили особого внимания на небольшую опухоль, появившуюся у Зайца за правым ухом. Но через некоторое время, отметив тенденцию к ее росту, решили на всякий случай провериться в ветеринарной лечебнице. Это не дало результата, правда, в тот раз вся проверка заключалась в простом осмотре и консультации без проведения каких-либо анализов. Когда же прошло еще несколько месяцев, и стало понятно, что опухоль уже мешает Зайцу ходить, он постоянно трясет головой, будто бы пытаясь избавиться от какого-то паразита, мы приняли решение более основательно провести исследования.
На этот раз подход к нашей проблеме был намного серьезнее. Нам предложили взять пробу тканей опухоли. Для этого пришлось ее вскрыть, а на образовавшуюся рану наложить повязку. Анализ на онкологию дал отрицательный результат, но потревоженная рана никак не хотела заживать, поэтому Тетке пришлось каждый день возить нашего больного в ветеринарную клинику на перевязку. К тому же специфика расположения раны не способствовала надежности наложения повязки, Заяц постоянно срывал бинты, а саму рану с завидной настойчивостью раздирал когтями. Специалисты из клиники порекомендовали нам использовать защитный пластиковый воротник-экран, застегиваемый на шее и крайне неудобный для самого больного, но закрывающий доступ к перевязанному месту. Это в какой-то степени уменьшило проблемы, но сам процесс затягивания раны вовсе не радовал нас своими темпами. Тем не менее, был даже момент, когда врач нас успокоил, пообещав заживление раны и последующее выздоровление, пусть и не быстрое, принимая во внимание немалый возраст пациента.
Однако в предшествующий развязке день Тетка позвонила мне на работу и тихим безжизненным голосом сообщила: сегодня Зайцу сделали рентген, неожиданно показавший практически полное отсутствие легких – все ткани были поражены метастазами. Оставлять животное умирать в безумных мучениях от удушья жестоко, врач же готов пойти нам навстречу и назначает на завтра последнюю «процедуру» - усыпляющий укол. В сумасшедшем ритме моей работы я мог только ответить, что понял и по приезду домой мы поговорим на эту тему.
Поговорить толком нам, конечно же, не удалось, поскольку на конец этого дня была намечена вечеринка с шашлыками, приуроченная к открытию летнего сезона, и мы вместе с многочисленными друзьями выезжали на дачу к одним из них на специально нанятом для этих целей лимузине. Поскольку я лучше других представлял дорогу до места назначения, мне пришлось сесть рядом с водителем. Крайне забавно было наблюдать за другими участниками движения, интересующимися нашим транспортным средством. Одни из них оглядывались с каменными лицами, другие с недоумением, третьи с широко открытыми глазами и ртом, удивляясь, что за олигарх в рваной майке и с хвостом сидит рядом с водителем. Забавляясь происходящим, одновременно с этим я почему-то чувствовал себя как приговоренный к казне, когда каждая прошедшая минута приближает момент исполнения приговора.
Вечер прошел весело. Было много шуток и, как всегда, строились планы совместного отдыха. Я, не отличающийся особой разговорчивостью и в обычное время, в этот вечер, тем более, не удивил никого своим юмором и красноречием. Из головы не уходила мысль о том, что сейчас дома на диване лежит умирающий, но все-таки еще живой Заяц, а завтра, в это же самое время его уже не будет с нами и не будет в этом мире, о чём сам он даже и не подозревает. В результате я напился в сосисю и умудрился потерять зачем-то взятые с собой ключи от собственного автомобиля, которые, впрочем, на следующий день были найдены хозяйским ребенком. Обратная дорога до дома на том же лимузине оказалась скрыта в тумане алкогольных паров.
Принимая во внимание бурный вечер предыдущего дня, проснулись мы не рано, но сразу же вынуждены были включиться в суматоху дня наступившего. Сейчас мне уже трудно вспомнить, чем таким важным и неотложным был занят тот день, да так ли это важно? Приступить к исполнению самого кошмарного из намеченного пришлось на бегу и как бы между прочим, потому что это дело являлось лишь одним из запланированных, включая день рождения наших близких друзей. С одной стороны, наверное, так было и лучше, поскольку суета не давала возможности сосредоточиться и до конца осознать происходящее, с другой стороны, я ловил себя на мысли о том, что на фоне этой суетливой обыденности происходит нечто невероятное, чего не должно происходить.
Видимо поэтому, когда приблизился назначенный нам час, мое перемещение на второй этаж в целях доставки приговоренного к месту отбытия для меня самого стало проходящим и безболезненным действием, будучи лишь одним из звеньев в цепочке дел, подлежащих исполнению. Заяц лежал на своем обычном в последнее время месте на диване, отвернувшись к спинке, очень трогательный в своем защитном пластиковом воротнике. Услышав мое приближение, он неторопливо повернул голову, увидел меня и, как обычно, что-то тихо сказал. Внешне невозмутимо подойдя, я очень аккуратно взял его на руки, говоря при этом какие-то ласковые слова, и понес вниз, на первый этаж. Бабушка, а в эту категорию имен собственных в России переходят, наверное, все наши матери после появления у них внуков, передала Тетке большую картонную коробку понятного назначения с постеленным на ее дне обрезком мягкого одеяла.
«Зачем?» - подумал я, но ничего не сказал. - «Зачем мертвому мягкая подстилка?»
В предшествующие дни Тетка одна возила Зайца в лечебницу в специально предназначенной для подобных целей пластиковой клетке, чтобы избежать возможных проблем в дороге. Сейчас же необходимость в ней отпала, поскольку мы ехали вместе, и я мог держать Зайца на руках. Да и как мы могли запрятать его в клетку, зная, что последний раз в жизни куда-либо едем вместе в этом составе.
Тетка села за руль, я же – на место пассажира, и мы двинулись. Заяц лежал у меня на коленях очень смирно, изредка вяло возмущаясь и привставая, чтобы поменять позу, хотя раньше при езде на большие расстояния истошные крики и произвольные перемещения по салону автомобиля занимали нас первые два-три часа пути. Лишь иногда делались попытки залезть мне на плечо или на торпеду автомобиля, которые я старался как можно мягче пресекать. Мы ехали молча, да и о чем было говорить?
Приехав в лечебницу, я сел на стул в предбаннике, поместив Зайца на колени, и мы стали ждать, не предпринимая при этом никаких действий. Перед нами сновали какие-то персонажи в человеческом обличье, животные и медицинские работники в белых халатах, но никому не было до нас дела.
Я сидел очень долго. Мне пришлось принять крайне неудобную позу, чтобы причинять Зайцу поменьше беспокойства. Вдруг я поймал себя на мысли: «Когда же все это закончиться и сколько можно ждать?», при этом с ужасом осознавая, что это относится к лежащему у меня на коленях живому существу, полностью доверяющему мне, и которое через несколько минут мы должны убить. Наконец, появился ветеринарный врач, занимавшийся нашими проблемами на протяжении последних дней, узнал нас и невозмутимо пригласил зайти в кабинет.
С наигранной, неестественной решимостью проследовав за ним, я подошел к столу, на котором еще вчера Зайцу делали перевязку, и остановился. Что делать дальше, я не знал и лишь машинально продолжал поглаживать ничего не подозревающего приговоренного, оставшееся время жизни которого отмерялось уже по секундомеру. Но не заставила себя долго ждать поступившая в мой адрес команда оставить «больного» на столе и подождать за дверью.
В состоянии непонятной умственной заторможенности я тотчас же подчинился приказу врача и покинул кабинет. Зачем я вышел? Сейчас я не могу простить себе этого поступка, как бы ни пытался оправдать его своим неадекватным душевным состоянием.
Почти сразу же после моего ухода из кабинета раздался совершенно душераздирающий крик. И откуда у существа, полностью обессиленного, вдруг нашлись силы для такого крика? Ему еще ничего не делали, но видимо он понял: что-то происходит не так, хозяев рядом нет! Ведь все процедуры в предшествующие дни он переносил молча, и не совершая никаких попыток вырваться, несмотря на то, что ему безо всякой анестезии прочищали открытую рану металлическими инструментами. Правда, тогда рядом был кто-то из нас, и он чувствовал на себе наши руки.
Тетка вскрикнула и выбежала на улицу. Я по инерции и как будто на автопилоте последовал за ней.
Тетка не рыдала. Она стояла, отвернувшись в сторону, чтобы не видно было текущих в полном молчании слез. Лишь иногда по ее спине пробегала непроизвольная судорога. Я подошел и тоже молча обнял ее за плечи. Через пару минут на улицу вышел наш ветеринарный врач и попросил, чтобы мы не заходили в кабинет минут пятнадцать - это время необходимо для полного завершения всех физиологических процессов в организме.
К нам подошла незнакомая женщина преклонного возраста и, видимо, искренне пытаясь как-то помочь, поведала историю о своей собаке, пережившей на некоторое время её мужа. Мы услышали, что смерть этого животного стала для нее несоизмеримой ни с чем трагедией, поскольку обрывала последнюю связь с мужем. Конечно же, для нее это являлось непреложной и горькой истиной. Но нам, видевшим впервые в жизни ее саму и не знавшим ни ее мужа, ни ее собаки, в нашем душевном состоянии было очень далеко до ее горя. Для нас в этот момент существовали только наши переживания, и они не шли ни в какое сравнение с переживаниями другого, постороннего человека.
Меня всегда удивляло неосознаваемое обычно самими людьми желание показать свое превосходство в чувствах над окружающими. То есть, если ты чувствуешь что-то хорошее или рассказываешь о чем-то светлом своем, кто-то другой обязательно попытается тебе доказать, что у него было нечто лучшее или более яркое. Как это ни странно, но и наоборот, если тебе плохо, опять же, найдется иной страдалец со своим горем, которое, по его мнению, во сто крат превышает твое. Но пока еще не создан прибор, реально способный измерить истинную глубину испытываемых человеком чувств. Возможно, поэтому, а возможно по причине завышенной самооценки своего духовного наполнения, каждый возводит собственное субъективное мнение в ранг эталона, который окружающие непременно обязаны принять за таковой. При этом почему-то многие забывают или даже не понимают, что подобные ощущения эксклюзивности личных переживаний очень просто объясняются всем известной старой русской поговоркой – «своя рубашка ближе к телу», правда, в этом случае подразумевается «рубашка» духовная, а не материальная.
В конце концов, монолог пожилой женщины был прерван появлением все того же врача, пригласившего меня пройти в кабинет и забрать теперь уже тело того, кто еще некоторое время назад являлся одним из членов нашей семьи. Войдя в кабинет и взглянув на лабораторный стол, я ничего на нем не увидел, но, оглядевшись по сторонам, обнаружил брошенный на полу в углу комнаты предмет своего поиска. Когда я взял его в руки, меня неожиданно и неприятно поразило отсутствие мышечного сопротивления и той упругости, которая является признаком жизни и присуща лишь живому организму. Сейчас же комок плоти, находившийся в моих руках, напоминал в худшем случае - тряпку, в лучшем случае - потенциальный объект применения профессиональных умений скорняка. Наверное, подобное ощущение может быть нормальным, когда ты выбираешь в магазине кусок мяса для предстоящего барбекю, но не тогда, когда держишь в своих руках то, что осталось от близкого тебе живого существа, буквально еще несколько минут назад доверчиво лежавшего у тебя на коленях. Но, вне зависимости от моих чувств, мыслей и эмоций, описанный выше предмет надлежало упаковать, дабы не смущать окружающих при транспортировке, и забрать с собой, что и было успешно сделано.
Тетка ждала меня на улице. Картонную коробку с содержимым, представляющим теперь уже набор неодушевленных предметов, поместили в багажник.
- Тетка, остановись, пожалуйста, у магазина. Сбегаю за пивом, - попросил я, как только мы отъехали от лечебницы.
Вполне определенно, алкоголь даже в ограниченных количествах помогает ослабить внутреннюю душевную боль, но здесь очень важно не переборщить, иначе последующая накладка одного депрессивного синдрома на другой может привести к катастрофически необратимым последствиям. Надо признать, выпитая бутылка пива принесла некоторое облегчение, но, тем не менее, уже подъезжая к дому, я с неожиданным для себя удивлением почувствовал, как по правой щеке стекает «скупая мужская слеза».
Не будет откровением мысль, что мы по-настоящему начинаем ценить что-то или кого-то только тогда, когда теряем. На данную тему существует множество пословиц и поговорок, пожалуй, у каждого из народов мира. В период своего пребывания в качестве атрибута нашего окружения это что-то или этот кто-то – лишь одна из составляющих такого привычного и совершенно будничного нашего существования. Не задумываясь, мы считаем подобный порядок вещей за норму и на бессознательном уровне принимаем как должное, как нечто, призванное существовать для нас вечно. Но вдруг вся эта такая привычная для нас картина бытия, эта идиллия неожиданно рушится, и мы осознаем, насколько мало ценили то, что потеряли, и насколько важным оно было для нас. Отсюда такое поначалу вроде бы необъяснимое чувство растерянности и следующая за ним острая боль утраты.
Разумом я понимал, что мои чувства и эмоции идеально вписывались в мою же теорию эгоизма как свойства личности, определяющего мотивацию поведения и чувств человека в любых, тем более, экстремальных условиях или ситуациях. После того, как кто-то близкий покинул тебя и покинул этот мир, когда он уже оказался избавлен от боли физической и боли присутствия в этой обители духовных терзаний, ему не нужна стала наша жалость, а возможно не нужна была и ранее. Она была и осталась нужна лишь нам самим и на самом деле являлась ничем иным, как жалостью к самим себе, любимым. Как так, мы оказались лишены кого-то или чего-то, что за многие годы стало, казалось бы, неотделимой частью нашей жизни. И теперь, лишенным этой составляющей, нам стало дискомфортно. Но от осознания всего этого легче не становилось, к сожалению, человек так и не научился управлять своими чувствами по собственному усмотрению. В этот момент даже отошло на задний план предчувствие еще более жестокого удара, подготовленного мне судьбой, а пока же коварно затаенного ею в далеком Египте. До его нанесения оставалось всего лишь несколько дней, но это уже совсем другая, да и к тому же не подлежащая пересказу, история.
На текущий же день оставались еще вполне определенные незавершенные дела и обязанности, которые следовало исполнить, чем мы и занялись по приезду домой. Чтобы не наносить ребенку ненужную душевную травму, коробку с ее содержимым доставать при нем из багажника не стали, а его самого отправили гулять с соседскими детьми. Похоронить Зайца решили в лесу, подальше от жилых домов, для чего после недолгих поисков и было найдено место, достаточно глухое и удаленное от многочисленных лесных тропинок. Видимо, по причине того, что до этого момента все манипуляции с объектом, находящимся сейчас в коробке, делал я, мне же и пришлось продолжить начатое дело. Надо признать, я почувствовал в себе не то нерешительность, не то боязнь увидеть что-то страшное, когда потребовалось открыть коробку и извлечь на свет ее содержимое. Но, сейчас в отличие от лечебницы, меня поразило совсем иное. Доставая Зайца из коробки, я ощутил неожиданное тепло и отсутствие окоченелости в маленьком тельце. Конечно же, это могло объясняться стоящей на дворе теплой погодой и предшествующим нахождением коробки в багажнике автомобиля, но даже и сам внешний вид теперь уже лежащего на траве Зайца всё в том же пластиковом воротнике, не снятом до сих пор, наводил на мысли об отсутствии так называемой «печати смерти». Это, казалось бы, подтверждали и такие же, как всегда блестящие, черные глаза, и настолько знакомые отдельные искорки седых волос с серебристым блеском в массе «радикально» черной шерсти, такой же плотной и живой, как несколько часов назад. Неожиданно для себя я почувствовал, что в сознании «объект» снова трансформировался в такое привычное и близкое нам существо.
«Как новый», - промелькнула совершенно идиотская мысль, впрочем, с одновременным пониманием всего ее идиотизма.
Теперь же я долго не мог решиться на действие, прямо противоположное совершенному чуть ранее – взять Зайца, завернуть его в подстилку (вот и пригодилась!) и опустить на дно предварительно вырытой поглубже ямы, настолько его совсем «не мертвый» вид не соответствовал нашим манипуляциям. Но любое дело не терпит остановки и требует либо своей завершенности, либо дальнейшего развития, иначе просто перестает быть делом, превращаясь в предмет мучительных терзаний или же несбывшиеся мечты. Поэтому через несколько минут, успешно довершив начатое, мы направились назад.
Уже дома кем-то было предложено ослабить душевную напряженность старым, неоднократно проверенным методом, и на столе появилась емкость с вполне определенным содержимым.
- Ну вот, теперь мы Боги, - торжественно провозгласил я, поднимая стакан красного вина. – Мы доказали, что в состоянии принимать решение о жизни и смерти и воплощать его в действии.
Мой недобрый юмор не вызвал понимания и какого-либо отклика у окружающих. Я и раньше замечал за собой склонность к подобного рода юмору, практически в обязательном порядке содержащему элементы рикошета по самому себе, иногда просто в виде самоиронии, иногда же в виде осознанного мазохизма. С чем это связано? Я думаю, с внутренней потребностью ставить вопросы, попытки ответа на которые предоставляют возможность произвести оценку собственных моральных установок или же поддерживать чувства в живом, трепещущем состоянии, не давая себе окончательно задеревенеть.
Последовательность пока еще намеченных и уже совершенных дел за последние сутки выглядела определенно циничной: бесшабашный разгул предшествующего вечера, утренняя бытовая суета, совершенное днем убийство и предстоящий день рождения наших друзей. Но, видимо, так и должно быть в нашей жизни, правда, не в таком бешеном темпе чередования настолько разно эмоционально окрашенных событий. Ведь для того, чтобы более полно почувствовать радость, нужно знать, что такое настоящая боль. А чтобы легче переносить горе, полезно помнить, что в принципе существуют и еще могут стать доступными для тебя в будущем (правда, могут и не стать, но есть объект для сравнения) совсем иные, светлые и радостные стороны жизни.
- Я не в состоянии куда-либо ехать, - услышал я голос Тетки. – К тому же у людей праздник, а тут я такая приеду и буду портить всем настроение.
- И что же, будем сидеть дома и думать обо всём этом? Мы с ними знакомы уже столько лет, и ты сама знаешь, что они будут рады нашему приезду даже в подобном состоянии духа и смогут всё понять. Тебе же сейчас нельзя запираться одной, а общение с близкими нам людьми хоть как-то сможет отвлечь, к тому же и выпить тебе в данный момент вовсе не помешает, - ответил я.
Мы все-таки поехали на день рождения к нашим добрым друзьям, и общение с ними позволило нам почувствовать дружеское участие, понимание и поддержку.
Зачем я все это написал? Совершенно ординарная история, какими и так полна наша жизнь, и через это проходили не мы одни. Быть может, причина в необходимости исповедаться в совершенном грехе? Наверное, нет. Для меня, хоть и не воинствующего, но непереубедимого атеиста и сторонника индивидуальных морально-нравственных построений, понятие греха существует как нечто, с чем я должен разобраться внутри себя, а не апеллировать к внешним, несуществующим для меня силам посредством обращения к человеческому посреднику. Наверное, всё дело в другом.
Хотя прошло уже достаточно времени, но я и сейчас не уверен, что более правильно – дать возможность живому существу в страшных муках бороться за свою жизнь, не имея на то никаких шансов, или избавить его от страданий.
И я до сих пор не могу простить себе предательства, позволив Зайцу умереть в одиночестве на лабораторном столе, а не у меня на руках в спокойной уверенности, что ему делают очередную процедуру и хозяин никогда не допустит причинения вреда или неоправданную боль.
И я не хочу быть Богом, принимающим решение - подарить или отнять жизнь.
