ветра развевают твой прах,
буруны шныряют в костях
в далёких Ногайских степях.
Когда-то здесь шёл караван,
погонщиком был Палладин,
отец его ибн Сулейман –
- слепой в Марканде муэдзин.
А мать его – Вия Зухра,
давно от чумы умерла,
забыл их уже Палладин,
родными отверженный сын.
Взамен ему плётка была,
пристроена к лучке седла,
да острый булатный кинжал,
что в ножнах спокойно лежал.
И если входили в кишлак
улыбку дарил Палладин
всем людям, и прятал свой страх,
что в мире остался один.
Он всем говорил, что богат,
что ждут его персиков сад,
дом, дети, и Мирра жена,
кувшин золотого вина.
И даже когда облака
скрывали вдруг солнце его,
не горбился от пустяка,
и верил в чудес торжество.
В такие мгновенья он сам
себя отдавал чудесам,
брал пряны для скорбной души,
и были те дни хороши.
В такие мгновенья Коран –
- бальзамом сердечным для ран,
и миру был рад Палладин,
и к солнцу легко он всходил.
Ах, степи – не всяко здесь сушь,
бывало бьёт в балке родник,
для пылью истрёпанных душ,
и каждый уж к влаге приник.
Бывало и тёпл ветерок,
приносит дыхание трав,
и в сердце стучится намёк
о том, не смирить ли свой нрав.
Жениться, осесть навсегда,
пусть станет земною мечта,
пусть каждый верблюд – на счету,
и каждый твой шаг – на виду.
Средь чёрных холодных картин,
пока не разжёг костерок,
о доме мечтал Палладин
в разгуле пустынных дорог.
Но, чу, запылает огонь,
усядется вкруг голытьба,
и дикое счастье, как конь,
губами жуёт до утра.
В такие мгновенья он вдруг,
любил только всплохи костра,
и ночь, как жена, лучший друг –
- верблюд, два горбатых бугра.
Походный и верный верблюд,
не спутанный волосом пут,
и звёзды – шатром над костром,
что это и есть его дом.
Рассыпаны звёзды, блестят,
в кошму с любопытством глядят,
и каждая следом звезда,
как дева блистает всегда.
Нет, лучше не станется дней,
нет счастия, верно, верней,
лишь стужа Ногайской зимы,
пугала страшней самой тьмы.
То – смерть. Уводил свой в Иран
тогда Палладин караван,
поближе к Персидской земле,
где нежатся пальмы в тепле.
Пустынное золото дней,
то было бесценным, ценней,
чем пышных дворцов красота,
голодной толпы суета.
Однажды в долине Ферган
стоял на ночлег караван,
в долине, где вещие сны,
во снах будоражат умы.
В долине той маки красней,
мерцают, как алая кровь,
а на мушмуле соловей
поёт по ночам про любовь.
И снился там путнику сон,
что он в персиянку влюблён,
что он с ней на ложе лежит,
а их скорпион сторожит.
И молвил тогда скорпион,
женись поскорей – быть беде,
что будто бы вечный канон
прервался, и род твой – нигде.
Проснулся тогда Палладин,
над ним – звезд любовных глаза,
костёр затухал, таял дым,
струилась во тьму полоса.
Пустое, он снова уснул,
и ветер с небесных вершин,
ласкал, песню сладкую дул,
а сон скорпион сторожил.
С тех пор много рек утекло,
пустынно в Ногайской степи,
и корка из снега – стекло –
- изрежет до крови ступни.
27 июня 2010 г.
С-Петербург
