/окончание/
2001 год. День первый
Шени, - пн.
Где-то сразу по завершении первого часа новой эпохи на сквер Сен Симон вступил Хазаров, Князь, — в старинной куртке, старых джинсах и многажды чиненых ботинках. Трезвый и больше мрачный, чем веселый, поднялся к нам и тяжело рухнул мне на колени. Заторможенно, сомнамбулически двигая руками, не глядя на то, что руки творят, безглазо вперив взгляд поверх всего, в далекие дали, набил трубку смесью Choice и Larsen и, косо поднеся зажигалку с рыже-голубым пламенем к кратеру трубки, трижды коротко пыхнул. Трубка отозвалась сразу — уж она-то приручена Князем четыре десятка лет тому обратно, когда тот начинал набираться самостоятельного жизненного опыта, бродя с нефтеразведочной экспедицией по таежным просторам и дебрям, и Хазаров, бесконечно изменяя своей носогрейке с сигаретами различного ранга и достоинства, нет-нет да и возвращался к ней, потускневшей от времени, но по-прежнему прямой, без лукавых извивов, когда очень хотел попижонить или улетал тоскливой мыслью в безвозвратно ушедшее. Вот и теперь… откинулся мне на спинку, легонько посасывал трубку, всякий раз отстраняя ее от губ… Вяло пролистывал в мыслях кое-что из только что завершившегося дня.
Подарков, каких хотел для Норы и Ксюхи, уже здешних и необычных, не получилось, не получилось. Елку в продаже не нашел, а срезать и самую маленькую сосенку на склоне горы Гило что-то там от псевдоправильного воспитания не позволило — елкой в доме назначили напольный вентилятор, приобретенный «на выставке», нацепив на него пяток надувных шариков, цветные бумажные ленты и цветастые рекламные листовки, подобранные с полу у почтовых ящиков.
За, так сказать, праздничным столом собрались семьей в слегка расширенном составе: был еще и Сергей — хавер Ксении и хаяль Страны в одном лице. На столе в сдержанном изобилии апельсины, мандарины, виноград, финики, инжир, орехи трех видов… Ан без традиционных хазаровских холодца и винегрета и без чаще издали обожаемых всеми присутствовавшими застольщиками семги, икры, сухих колбас… Но бутылка винишка из подвалов Кармиеля наличествовала!
Выпили, поминая так и сяк уходящий год, за то и это — по традиции. И еще за местное чаяние — чтобы не было ни войны, ни войнушки. Хаяль Сережа сидел за столом в форме десантника, а рядом — руку протяни — отдыхал, приткнувшись в уголке у «елки», его автомат. Одарили друг друга более чем скромными подарочками, не забыв разыграть восторги по этому поводу, и двинули в Центр — решили сам приход всего и всяческого нового встретить «с народом».
Сергея уже на улице призвали по мобильной связи сигналом тревоги на службу, и он, горько распрощавшись, направился к месту отправки в свою часть — на границу с Ливаном.
В Центре, на Кикар Ционе и прилегающих улицах — тьмы народу, с явным преимуществом молодежи. Тусуются взбудораженные, неприкаянные — нет вокруг чего. Ксению тут же отыскали друзья-подруги и, поприветствовав и наспех поздравив ее родаков, увлекли в водоворот.
В полночь толпы многократно прокричали шутовские «ура!» и еще много чего, поотправляли в небо ракеты и шутихи и как-то сразу поутихли, сникли, поувяли.
Нора с Костей позвонили из автомата на тихой соседней улочке Анастасии Даниловне Браховской — матери и теще, поздравили, изо всех сил изображая собственные радость и восторги. И двинули восвояси.
По дороге потрогали две темы: перспективы отношений Ксении и Сергея и необходимость активизации поисков достойной и достойно оплачиваемой работы. Конечно же, ни одной не только не исчерпали, но и не сделали по ним сколь-нибудь прагматических умозаключений. Дома выпили по глоточку за то, чтобы Бог помог решению этих проблем, выкурили «по последней» и… Нора засобиралась спать, а Князь… Вот он — у меня и киснет…
Хазаров сидит одеревенело, полуприкрыв веки. Руки безвольно расслаблены, соскользнув с его колен, недвижно лежат на моих. Из пальцев правой выпала верная трубка — глухо клокнула об асфальт, трижды неловко перекульнулась, чуть откатившись вперед на дорожку, и тонко змеит сизый дымок. Вот дымок порыжел, набрал силу и стал густыми волнами заполнять все объемы сквера. В мгновение почти исчезла видимость вокруг в клубах оранжевого тумана. Только ближние ко мне фонари, обратившиеся в огромные одуваны, безуспешно силились пронизать волны затмения.
Из-за наших спин, из-за Пальмы, потянуло ветерком, туман поредел, и обнаружилось, что там и там, и там, и там вон по скверу нечетко видимые рои гостей — человеки. Они колеблются, коротко перемещаются в неочерченных пределах своей стаи и все одновременно говорят, гомонят, так что слышны, понятны слова, голоса лишь тех, кто их форсирует. Туман разредился еще, и небо предутренне посветлело — кое-что стало обозначаться более четко, кое-кто стал различим и даже узнаваем.
…там вон, слева, на самой высокой террасе сквера, под единственной на сквере оливой — компания, не худшей частью которой так недавно были Нора и Князь, а сейчас из ее недр прорывается голос Ланы Гарт: «…так вот! нет у меня позывов им писать! Все тогда и кончилось. Очень правильно сказал тот, кто придумал: с глаз долой — из сердца вон. Пусть…»… И ей никто не возражает — кто и слышит…
…а тут вот, справа, у инжира — заседание Ученого Совета, где слово держит Профессор Фэ — Теодор Поликарпович Дорофеев: «…история квалифицируется этически, эстетически, гносеологически как мир неполноценного; но, с другой стороны, история — мир не столько зла, сколько неполного добра, не столько безобразия, сколько неполной красоты, не столько лжи, сколько относительной истины. Это мир, в различных локусах в большей или меньшей степени преобразованный вечностью. Каждый миг несет…» Высокий Синклит старательно симулирует предельное внимание, и Ему это блестяще удается…
…слева, рядом, на соседней, изначально омертвевшей скамейке — одинокий Милорад Павич правит свой «Хазарский словарь» и бубнит: «…Галки на лету замерзали в зеленом небе и падали камнем, оставляя высоко в воздухе свой крик. Язык ощущал лед губ, не чувствовавших больше языка»… Павича только что подразнили Нобелевской премией. Для порядка…
…из-за Главной Клумбы струится аромат хорошего табака и голос Профессора Вай — Самуила Моисеевича Вайс…блюма, видеть которого не позволяет дылда Агава: «…реконструкция психологического пространства провинциальной интеллигенции на переломе веков и эпох… экзистенциальный калейдоскоп, безысходное кружение и неповторимое… неповторяющееся разнообразие сочетаний частей при неизменном целом… Да он же… он же — законченный… патриот»… (Кому он это там? Может, недоперепил и переперепутал «свою» Пальму с той вон, что вознесла метлу свою даже над кипарисами?)...
…а между тем у нашей Пальмы кружит в собольем пальто до пят, в лисьем малахае и собачьих унтах не кто иной, как Ермак Гиршевич Дымшиц. Он похлопывает рукой в оленьей рукавице свою брошенку по чешуйчатому стволу, сопит, отходит на несколько шагов и молча, мысленно пытается исчислить замысловатой формулой нынешние высоты и объемы своей бывшей подружки…
…вокруг Агавы, жестоко хромая, припадая поочередно на обе ноги и опасно раскачиваясь, ходит по десятому уж кругу Пинхас Ильич Ильягуев, с достоинством кланяется и с каждым поклоном изящно скрипит: «Зрасьсьсьте!» Ответных приветствий не слышно…
…из слипвагуадской компании вычленился Мурат Шемаго и, подняв окаймленное библейской бородой бледное лицо с пылающими очами к небу, истошно кричит: «Он — не са-ам! Это-о она-а всё-о! Он-а-а! О-о-о…» Никто не реагирует на крик его души. Разве что — звезды…
…слева и чуть сзади — токовище моложавых стариков и старушек — сокурсники Хазарова из милой их сердцам середины только что канувшего века. И комсомольский голос Толи Ильиченко: «…объевреился! Жидовствующий татарин! Совсем наглость потерял — просит наши интернетовские мэйлы! Явно хочет опоить Москву нашу нью-сионистским ядом! Набивает цену себе, хочет подороже продать своим новым хозяевам свою юдофилию!..»… Саша Бритман тренькает струнами гитары — то ли пытаясь подобрать аккомпанемент оратору, то ли вежливенько ему возражает мелодичными аккордами: …до-ре-ми-до-ре-дооо… Володя Бугрос, грубовато факирничая, снимает у сидящих рядом (и почти невидимо для них) часы, трусы и бюстгальтеры…
…прямо за нами, на взгорке, в узком пространстве меж трех кипарисов — заседание «малого совнаркома», то бишь фракции «За Пчих!» — партиек либерально-социалистического толка того парламента, из той нашей с Хазаровым жизни. Присутствуют: Увиденко Алексей Николаевич, Толковых Олег Иванович, Хлопот Евгений Павлович, Шемаго Алла Дмитриевна. Здесь слово держит Мирослав Борисович Епифанов: «…нацики окончательно приперли нас к стене. Будем пассивничать и дальше — в 2004-ом придется уйти в подполье. Или проводить наши заседания исключительно на их государственном языке. Надо, наконец, оттолкнуться от стены и дать им бой на их территории! Надо…»… Глаза участников сходки горят беспощадным революционным огнем…
…по направлению к Главной Клумбе — Он сверху, Она снизу — медленно движутся те мои давние, из первой ночи только что ушедшего года, знакомые незнакомцы. Оба озираются по сторонам, отчаянно надеясь увидеть один другого. Дурында Агава исключает им это, они не могут видеть друг друга, пока приближаются к ней каждый со своей стороны. Она придерживает обеими руками у горла так и не застегивающиеся с прошлого века полы видавшей многие виды куртёшки и сама от этого вид имеет испуганный, затравленный. Он же держит у груди, на раскрытой левой ладони костяного слоника с обломанной правой передней ногой. Вот они уперлись в края клумбы, каждый на своей стороне, и… пошли ее огибать: Он — по кругу влево, и Она — влево… свое влево… разминулись… не сошлись… Он спустился к дороге и свернул по тротуару вправо, Она растворилась в глубине сквера за нашими спинами…
…внизу, у дороги, перед входом на сквер арабцы-мусульмане развернули лотки и с затаенно свирепыми лицами предлагают на семи языках (с почти рафинированно-чистым произношением) поставленными им муэдзинами голосами товар: металлические, деревянные и пластиковые нательные крестики и Звезды Давида, корявенькие иконки всех святых, церковные свечи… И еще дары природы — великолепные, изжелта-бурые гранаты, потаенно, искусно начиненные рублеными гвоздями и пластидом…
…над сквером, то взмывая над кипарисами, то опускаясь к коврам тамариска, отрешенно-приземленно — марк-шагаловски — парят Марцевичи, Валентин и Нина. Нина русалочьей рукой указует на любые ее взору объекты, Валентин неотрывно вбирает их дигитальной видеокамерой. Ни одно из живых существ, оккупировавших сквер, не удостаивается их внимания. Мелькнули уже зафиксированные планы и панорамы Старого Города — укоряющие Небо персты минаретов, соборы и мечети, тычущие в Небо кукиши-купола …
…над миром… над Миром, распятый на медном тазе Полной Луны, Учитель нетвердо тычет указкой в контур Страны, весьма схожей очертаниями с… Новым Ковчегом…
Внезапный порыв ветра враз выдул со сквера остатки рыжего тумана. Все нездешнее исчезло.
На моих коленях в позе утробного комочка лежит Константин Михайлович Хазаров.
- Князь!.. Кня-ааазь!!..
- …… …… …
Серой не пахнет. Разве — чуть пованивает чем-то похожим из-за горы Гило.
Январь — сентябрь 2000, Двинск;
сентябрь — декабрь 2003, Иерусалим