“Клянусь письменной тростью и тем, что пишут…”
Кур-ан
------------
“Здесь каждый одинок и равнодушен…”
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Нет, - крикнул я, - вовеки не приемлю
Гадючьим семенем отравленную землю!
Где мысли нет, там милосердья нет.
Ты видишь сам – нельзя без человека!»
Фазиль Искандер
Двоим лучше, чем одному.
Ещё и потому это так, что, когда упадёт один… а он упадёт… и не один раз… пока жив… когда его собьют с ног, вышибут из Равновесия… его товарищ поднимет его.
На улице горизонтален человек, которому плохо.
Лежит то есть. И встать не может.
По какой-то причине.
Другой, незнакомый ему, но движимый чем-то, наклоняется, чтобы поднять.
И как-то возстановить то, что было.
Это – в дисгармонии с организованной и привычной уже средой!
На то громко ответствуют.
Голоса Мутировавших спешат вразумить диссидента.
«Да брось ты его, эту пьянь! У нас нет на то времени. Больше делать нечего что ли… спасать кого попало!»
Текст о том, на французском, на неродном ему, читает Художник.
В спартанской, до нищеты, мастерской.
Потом он пишет письмо брату.
В нём – и про то, что Человечность всё же неотъемлема от феномена, имя которому Жизнь.
А если они врозь, то это не жизнь уже.
А бледный мир мёртвых и «одиноких, бредущих зря».
Где двигаются без чувств.
Текст того письма, но уже на немецком… (он был и на русском, потому что Художник, умерев, стал известен) читает, уже лет через сто пятьдесят, ещё кто-то.
Потративший силы своей юности и на то также, чтобы возпринимать на Другом Языке.
Мысли и чувства многих других…!
Некоторые – и с Человечностью в них.
Сейчас они доступны и в сигналах мгновенных.
Почти в любом месте на этой планете.
А может быть, и не только.
Такая вот модификация Письменной Трости.