На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-начальствовед, ответить, но тут звонит Патрон: вызывает в контору немедля – без вещей! А что? Народ должен знать: у него есть начальство и оно каждый день, включая дни выходные и праздничные, проводит рабочие встречи и производственные совещания, на коих загадывает: как им, простым людям, сделать хорошо! Это создаёт в народе необходимое для личного счастья ощущение, что о нём кто-то заботится. И особливо эффектно вносить сиё ощущение по субботам именно и воскресеньям, когда народ законно бездельничает или промышляет. Так что вы, трудолюбивый читатель мой, не думайте, что мой Патрон самодур. Просто, он не работает, а, как бывший военный в чинах, продолжает служить. А коль служишь – какие тебе выходные?!
Глава 1. Патрон
Еду в контору за ЦУ, невольно думаю про него. Редкий, однако же, тип: воинствующий славянский патриот! Русский почвенник новой формации! К земле родной пуповиной намертво прирос и бесноватости обеих наших столиц счастливо избежал. Он почётный гражданин Непроймёнской стороны! От Патрона, бывало, ждёшь даже: вот встанет сей миг и уйдёт, с именным Макаровым, в благородные разбойники – богатства у неправильных олигархов отбирать в пользу униженных и оскорблённых. Высоким штилем утверждаю: мой Патрон - кость и кровь русской нации! Смельчак и умелец, радушный хлебосол и коренник в русской тройке, летящей в разудалом трезвоне бубенцов… – толстовский, одним словом, Жилин, на коих только Россия и держится, кроме газа и нефти, само собой. А на внешность – седовласый гусар, тяжеловатый теперь уже немного корпус с квадратными плечами, внушающий почтение нос, всегда опущенные брови, глаза, естественно, стальные, и три морщины на лбу продольные и две, над носом, поперёк. Патрон - верховод от самого рожденья: при встрече, я замечал, невольно субъект наказанья ищешь в его тренированной руке. В армии, прикидываясь бездумным служакой, он возбуждал в среде отцов-командиров энергию исторической памяти, дабы смести ею всех Мазеп, воров и пораженцев. Патрон упорно искал ответ на гомерический для России вопрос: почему все реформы, кроме петровской, заканчивались неудачей? И, как заправский экономист очередной «новой волны», пришёл к объективному выводу: в России любая реформа если не делается быстро, а значит плохо, то не делается уже никогда! Тогда он вознамерился привнести в текущую перекройку некую самостийную национальную идею, попытался высказать стране, по его выражению, «новое неслыханное слово», с тем, дабы в искомом итоге волнения, охватившие умы услышавших сиё новое неслыханное слово, вскорости принесли Отечеству сладкие плоды. Однако не вышло - опоздал: угар перекройки миновал и не выгорала уже самостийность, а иные «взволнованные» принялись даже требовать отставку Патрона за «разжигание» – печальный факт евразийской незрелости нашего гражданского общества.
Присущи моему Патрону и редкостные пристрастия. К примеру, он, будучи по женеральской должности словоохотливым и крепко пьющим, решил восстановить статус и традиции застольных речей в России конца девятнадцатого века. На них, оказывается, ссылались не только в мемуарах, но и в учебниках для тогдашних ВУЗов, как на труды учёных – во, как! Выпускали даже ежегодники - «Речи». Диктофон, замечу, в те времена не изобрели ещё; значит, полагаю, сидело где-то доверенное лицо и конспектировало, пока все ораторствуют, пьют, едят, флиртуют и танцуют, если мероприятие с дамами, а в завершении, по традиции, морды бьют. Патрон тоже хотел, дабы на него ссылались в учебниках, пока он произносит речи, пьёт, а засим с пышнотелыми дамочками пляшет и в завершение мероприятия всякие неправильные морды бьёт. Но то ли пил не то, не столько или под закуску другую, то ли темы застольных речей под кальку переносил из девятнадцатого века в двадцать первый – и получалось всё больше про южный фланг, сиречь про Центральную Азию, Кавказ, Ближний Восток и Балканы, да про евреев, как они, агенты глобализма, Европу и Россию заедают. Ещё энциклопедист Патрон достал где-то русский перевод средневекового иудейского свода законов «Шулхан Аруха», сокращённого Талмуда, а в нём, кто не знает, допускаются оскорбительнейшие для всех неиудеев галахические указания. Как у нас в тупого женерала все верят почему-то сразу, так и Патрон почему-то всё еврейское племя сводил к нестриженым ортодоксам, сионистам, кои до сих пор пьют кровь обрезанных младенцев и петухов, зарезанных по ритуалу, и для коих заповедь «не убий» истолковывается исключительно как «не убий еврея». Всё бы ничего, однако, после шестого стакана застольные речи Патрона становились уже столь решительны, что приходилось диктофон выключать. На утро, по обыкновению, Патрон осознавал: в России наболевшее, будучи наступательно высказанным, не опубликуют ни в политкорректных теперешних «Речах», ни в учебниках - ни в жизнь! Интересная деталь: в застольных беседах Патрон любил разогреваться дружеским единомыслием, и только как следует накалившись, выносил уже своё «новое неслыханное слово». Причем, в речах Патрона было множество скрытых цитат из древних римлян, что свидетельствует об имперском мышлении женерала. Кроме евреев, доставалось от Патрона также цыганам, кавказцам, азиатам и новым варягам, павшим на наши бедные головы тучам саранчи, казни египетской, а также всему разномастному ворью и татям, безземельным побирушкам, для коих, как писали древние римляне, Uni bene, ibi patria, что в дословном переводе означает кредо космополитов – «Где хорошо, там отечество». Справедливости ради: не захваливал Патрон и русских, коль позволяют, ротозеи, себя обворовывать и с родной земли сгонять. Но особливо Патрон грозился «переделистам мира», исходящих слюною на его любимую Сибирь и Заполярье. «Что, буржуи, нефти-газа маловато! Сибирью-матушкой с вами поделиться? А у России тёплых океанов нет! Подгоняйте нам с юга парочку тёплых океанов - с лагунами и островами, с готовыми курортами, дельфинами, китами… Тогда и мы отрежем вам своей тайги и тундры с вечной мерзлотой, белыми медведями и клюквой на болотах, а комаров и мошек, в придачу, отдадим за так…»
Ещё одно пристрастие энциклопедичного Патрона - сочинять крылатые выражения. Сиё у него осталось ещё со службы в вооружённых силах. Ну, на вскидку… «Юдофоб – это человек, который не даёт евреям пользовать себя». «Русофоб – это человек, который оценивает русского по делам, а не по благим намерениям». Или вот: «Дураки в России – явление литературное». Высокий пафос чувствуете? Нет?! Ну, тогда вам исторический пример: Гитлер, с подачи Геббельса, начитался сатирических рассказов Зощенко о русских дурачках, посмеялся издевательски – на западе-то о своих придурках так беспощадно не пишут – и купился на литературный образ: полез на Иванушку-дурака с мечом… Продолжать? А как вам выраженьице Патрона: «Либералы великую историю России норовят обернуть текущим моментом». «Послушать наших либералов, так уже прогресс – из нищих превратиться в бедных». Или вот моё любимое: «У либералов даже часы политкорректно показывают разное время». А то нет? С их плюрализмом невозможно стало даже читать диссертации – никакой методы! Маша и каша – у них едино! Вот и управляй, начальство, своим народом без методологий - с такой-то лженаукой!
Да, явно засиделся неутомимый мой Патрон в ракетных шахтах: давно тянуло его сделаться самостоятельной наставнической фигурой и, чеканя шаг, отмаршировать примерный для нижних чинов и потомков духовно-философический путь. И то: его речи и записи, по сути, оставляя без внимания церковное, восходят к протопопу Аввакуму – своей обострённой честностью и без всякой интеллигентщины, то бишь со знанием практической, непарадной русской жизни. Случайно ль Патрон так сблизился с местным одним протопопом, бывшим офицером-десантником, и любил откровенные с ним застольные беседы. А когда Патрон вышел в отставку, его крылатые выражения приобрели прямо-таки революционное звучание: «От перемены мест начальников сумма власти не меняется», «Чревато, когда у стихийного народа случайное начальство»… И, конечно, популярнейший среди местных людей рефрен: «В Непроймёнске всего нет».
А чего стоят его парадоксы! Он и армию свою, при удобном случае, воспитывал на парадоксах, то есть, заставлял думать по-русски: остро и быстро. К слову, я заметил: у нас, когда говорят о воспитании, всегда приводят анекдоты - для краткости и остроты, что ли? Вот, рассказывали, прилетит, бывало, Патрон в удалённую заполярную часть, выстроит личный состав на плацу и, после приветствий и злободневных разносов, ну воспитывать:
- Войны нет - армия есть! Бога нет - церковь есть! Губерний нет - губернаторы есть! Кто продолжит?! В награду – мой паёк и уваженье товарищей по оружию!
- Карман есть - денег нет! – кричит из строя бравый соискатель женеральского пайка и уваженья товарищей.
- Отставить! Пошло, рядовой! А пошлость – самый хитрый чёрт! В армии думай о высоком! Уволишься на гражданку – тогда вспомнишь мудрость древних римлян: «Граждане, граждане! Прежде всего надо деньги нажить! Доблесть уж после». Но то, боец, на гражданке, в армии всё как раз наоборот! Ещё!
- Бейсбола нет – биты есть! – это уже, осмелев, прорезался какой-то «возмутитель». С такими Патрон очень строг!
- Отставить! Объясняю, рядовой! В России бейсбольные биты продаются населению безотносительно чужеземной игры, а как холодное оружие – его в свободной торговле для народа остро не хватает. Где же здесь парадокс? Во многонациональной стране все нации, кроме русских, давно с оружием – и мы всё чаще остаёмся биты. Для русского характера такая бита - в самый раз! Как дубина народной войны! Ею и будем гвоздить нашествия непрошенных гостей! Дальше!
- Любви нет - дети есть! – кричит из задних рядов ещё один соискатель.
- Уже лучше! – хвалит Патрон. - А чем отлична любовь к Родине от любви к девице?!
- Любовь к Родине рождает героев, а от баб…
- Отставить продолжение! Метко! Вот вам, бойцы, пример из моей личной жизни: что для женщины значит любовь, а что - армия. Свою дражайшую супругу, по молодости, я уговорил прыгнуть с десантным парашютом. Прыгнула ровно один раз – и уже сорок лет гостям взахлёб рассказывает, что она – десантница! - в воздухе пережила! А о своей первой брачной ночи со мной не вспомнила ни разу! Поняли теперь, как должны писать о женщине поэты?!
- Лих-ко!!! – орёт строй, постепенно заводясь на морозце.
- Тогда ещё! Веселей! В двадцать лет сычами становиться рано! Держите хвосты колёсиком! Больше политики: вы не в пивнушке - на плацу!
- Украиньска мова е - Украины нэмае!
- Кто сказал?! А, взводный атаман Загубыбатько?! Выйти из строя! Получи, сержант, паёк – за политическую грамотность! Даёшь брат-русский и брат-хохол вторую Полтаву оккупанту! Даёшь?!
- Лих-ко!!! – трижды орёт взбодрённый строй.
И, под звуки ора, бравому контрактнику с хутора под Диканькой выдавал Патрон клеймёную гильзу от патрона к Калашу. Предъявив сию гильзу в офицерском буфете, профессиональный хохол получал сто наркомовских грамм, увесистый шматок сала с чесночком и красным перчиком, пучок тепличной цыбули и горячий, прямо с пылу с жару, подарочный каравай дрожжевого, гонящего обильную армейскую слюну, хлеба – всё из стратегически-воспитательного резерва Патрона, созданного на средства его друзей - меценатствующих патриотов. А что это за клеймо на гильзе, броситесь спрашивать вы, заинтригованный читатель мой? Докладываю: одна гильза, как воспоминание о службе, всегда на столе Патрона стоит; на ней, я разглядывал, выбито клеймо: транспарантно изображённое слово «NO» неполиткорректно перечёркнуто крест накрест двумя нашими баллистическими ракетами. Объясняю клеймо Патрона, как сам понимаю: ядерное разоружение – это для зомбированной либеральными СМИ публики, а в наших шахтах и ангарах, дескать, не дремлют! В армии знали: кто наберёт из рук Патрона три такие гильзы – лично с тем он, при всех своих регалиях, сфотографируется на армейскую память!
- Нефть есть – дешёвого бензина нет!
- Отставить внутреннюю политику в строю! Армия должна мужественно разделять бедствия народа!
- Родина есть – границ нет! – тогда продолжит самый дерзкий возмутитель.
- Отставить! Границы примерно есть! В политике главное: своевременно отдать правильную команду! Победа зависит от командира! А какой нам, армии, верхглавком нужен?! Чтобы бросился на мать сыру землю нашу, лёг, обнял её руками и ногами, прижал к себе и зарычал: «Моя! Никому не отдам!». Такому мы поверим! За такого костьми ляжем, защищая примерные наши рубежи! Армия – самая мощная политическая сила! Армия – единственный аргумент в сохранении страны! За такого верхглавкома и народ всегда проголосует! Выполнит армия приказ командира-патриота?!
- Лих-ко!
- Проголосует народная армия за патриота - командующего страной?!
- Лих-ко! Лих-ко!! Лих-ко!!!
Ещё рассказывали: Патрон всегда исподтишка любовался на свою огромную тень в фуражке и, что тебе наш товарищ Ленин, размахивал руками и колотил нещадно деревянную трибунку кулачищами, сам от этих исторических жестикуляций не в шутку заводясь, аж на шее жила вздувалась. Ради тени своей, точно знал, когда ему след взобраться на трибунку перед строем, дабы видеть тень на плацу от низкого солнца. А в полярную ночь включали сзади прожектор, и тогда тень Патрона делалась совсем уж статуйных размеров.
Затем Патрон спускался с трибунки и обходил строй:
- Мы учим вас не стрелять - побеждать! Наш человек с ружьём не пушечное мясо, а защитник народа-победителя! Древние римляне завоевали полмира, и какую оставили формулу победы?.. «В военных делах наибольшую силу имеет случайность»! То есть победу приносит Фортуна - главное их божество в войне. Но как только перестали «стенка на стенку» ходить, древнеримская формула боя устарела. Это жаль, потому что «стенка на стенку» выдерживали только три нации в Европе: русские, немцы и англичане. У остальных, против нас, кишка тонка! Но вчера – не сегодня! Российской армии нужны не герои «стенок», а умные бойцы! Какая война теперь возможна? Из Европы к нам уже не полезут: зачем им сытой жизнью рисковать? Значит, будут палить издалека, свысока, сглубока, исподтишка. Для начала они наслали на Россию социокультурный вирус - постмодернизм! А уж вослед заразному постмодернизму, если прошляпим, ракета может прилететь из-за тридевять морей, посносить нам бошки, чирикнуть не успеем, - и весь наш русский героизм обратится в прах. Умная армия обязана предупредить ядерный удар по своей стране. Сначала думай – отвага потом! Но, бойцы: в армии умные только разведка и штаб - так по уставу! Остальные должны стать умными по радению! Героем и жуликом быть одинаково интересно и выгодно! Только стать героем ещё и почётно! От героя до жулика – один шаг, от жулика до героя – пропасть! Стань и ты, рядовой, героем! Так что, на удачу-фортуну, бойцы, надейтесь всегда, но сами…
И так далее в бодрящем наставническом духе. Вот, мне только интересно, не проговорился ли он: бомбу-то в Россию противник уже вряд ли не бросит, потому что рассчитывает занять нашу территорию и здесь жить?
Да, быть женералом очень интересно: присяга, окопное братство, ордена, именной Макаров, неуставные отношенья, трибунал…
Патрон требовал от личного состава, дабы на вопрос старшего по званию: «Как служится?!» нижний чин с непременной улыбкой и с огоньком в глазах бодро отвечал: «лих-ко!», ибо, по рассуждению Патрона, как ответишь, так и служится – военная психология! Ну, утомили эти кислые физиономии вокруг! Начнём же улыбаться! Пусть военный человек с ядерной боеголовкою под мышкой станет первой в стране улыбчивой структурой. Армия и флот должны своим воодушевлением зажигать гражданское начальство и народ! Патрон всем офицерам строго приказал фотографироваться на воинские документы с бодрою улыбкой! И сия причуда обернулась не пустяшным результатом: начав служить с улыбкой, армия Патрона достигла невиданных показателей в боевой подготовке! В самом деле, находясь в строю плечом к плечу с товарищами по оружию, пусть то в казарме, или на плацу, или на пешем марше, растяни рот в улыбке и рявкни-ка сто раз «лих-ко!» - легко и станет!
Но Патрона одним рявканьем на полярном морозце не проведёшь! Он ещё и задние ряды строя обойдёт и отыщет непременно щупленького новобранца из «дистрофбата» и грозно к нему подступит:
- Как служится, рядовой?! Смотри мне в глаза!
- Трудно, товарищ генерал! – выдохнет болезный, не смея врать.
- Отставить! Родину защищать «лих-ко!». Трудно сыну ухаживать за немощной матерью-старухой. Трудно коку на камбузе маленького корабля обед готовить в штормовую качку, среди летающих тарелок и ножей! А родину защищать легко! Отец-то есть?!
- Никак нет!
- Опять отцов нет - деды учат внуков! Ну, с дедами в вашей роте не пропадёшь! Грамоту знаешь?!
- Так точно!
- Как правильно пишется: «Шинель» или «Шанель»? Отставить! Видел фильм про войну, где советский танк летит вперёд, а на башне белой краской надпись: «За родину!»?
- Никак нет! Я видел кино, где танк с надписью: «На Берлин!».
- Отставить «На Берлин»! Пруссаки впервые после эпохи Бисмарка стали нам друзья. Это зимой сорок пятого у пограничных дорог мы на щитах писали: «Вот она, проклятая Германия!» А сегодня, рядовой, сделанную Красной армией евроисторию вспоминай с умом! Ты субъект, а не объект! Служи Отечеству – а там как кости лягут! Слушай приказ: на корпусе баллистической ракеты напиши красной краской наш ответ-2 Чемберлену: «Враг, смотри и помни: могу перенацелить на тебя!» Это, рядовой, в устрашение спутникам-шпионам. Пусть враг тебя боится! Как пели римские легионеры во время триумфа:
Postquam Crassus carbo factus,
Carbo crassus factus est!
Толстый в уголь превратился,
Уголь толстым сделался.
- Он уже тебя боится, да виду не подаёт! Служи с улыбкой! Держи хвост колёсиком! Получи паёк! Так, как тебе, рядовой, служится?!
- Лих-ко!
Вообще Патрон ненавидел худеньких и маленьких солдат, а офицер-коротышка не имел у него шансов на продвижение по службе. Я, как попал в ЖИВОТРЁП, тоже невольно стал ходить подтянуто и по струнке и, хотя носил ботинки на толстенной подошве, ещё и тщился в присутственный момент подняться на носок. Зато Патрон всегда поощрял редкостные качества у младших чинов. Когда во время трёхминутного солнечного затмения один рядовой, неправильно поняв команду, успел с полигона прибежать в казарму, лечь и уснуть, Патрон тут же произвёл его в сержанты!
- А кто на меня жаловаться хочет, - обращался Патрон грозно уже ко всему полку, вскочив на свою трибунку и размахивая именным Макаровым, - предупреждаю: пишите, блюдя армейскую честь, сразу верховному главнокомандующему, по адресу: «Президент-собака-ру». А то нашёлся один сукин кот, рапорт на меня сочинил: не по уставу, мол, службу несу, а по наитию отца-командира и кормчего, а армия, мол, не народ, а пушечное мясо! И личный состав, мол, заставляю маршировать под нестроевую песню Пахмутовой «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Да под такую песню даже тучи ходят строем! И культурных шоу, мол, не признаю – одни народные гулянья! И армию свою, вопреки указаньям свыше, не даю превратить в коммерческую фирму, чтобы прибыль для бюджета получить. И это написал молодой офицер! Прибыль от армии одна – мир! И, мол, создал я в своей армии натуральный «дистрофбат» для откорма новобранцев. На казённые харчи безотцовщины, сукин кот, позарился! Защитник родины, пацан, ещё расти не кончил! Командарм сначала должен набить едою худой живот солдата-новобранца, чтобы имелось хотя бы у того, что положить за родину! Ладно, написал - коты учёные все пишут! Только направил рапорт не в генштаб, не министру обороны, а в администрацию президента! А это уже политический донос! Такие двурушники и писуны, случись война, предадут всегда! Потеть тебе, сукин кот, кошачьим потом! А то стали набирать в военные училища кого попадло! Теперь, знай, N-ская часть: я вызвал писуна на дуэль – играть в шахматы на раздевание при минус тридцать восемь, на плацу. Теплолюбивый котик отказался, доносчивые лапки поберёг; тогда я так и накатал писуну в характеристику: «Для прохождения дальнейшей службы годен только в должности кота в музее Булгакова!» И поверили - мне! Уволен, доносчик, в запас – пострадал за кривду!
К слову, у Патрона было своё отношение к кошкам – он их терпеть не мог за тунеядство, неблагонадёжность, любовь к комфорту и за слышимые свадьбы без видимых разводов. «Откуда кошки за Полярным кругом?!» - грозно вопрошал он, собственноручно отловив в гарнизоне сплоховавшую кошару. Патрон всегда начеку! Вероятно, он подозревал кошек в шпионаже – нанотехнологии-то вон куда шагнули! И то! Страшно представить: вживит, к примеру, противник кошечке - молодой да ласковой - свои датчики-передатчики и закинет упакованную тварь нам в глубокий тыл, да хоть в ту же в ракетную часть Патрона. Вотрётся кошечка в доверие, естественно, к официанту в офицерском буфете… Чуете, куда шпионский сюжет выезжает? В буфете вечно поддатые, с вечного холода, офицеры вольно меж собой общаются и, заметьте, о женщинах за Полярным кругом офицеры не болтают, ибо там все женщины – их жёны, свободных дам в северных широтах просто физически нет, значит, говорят только о местных особенностях национальной рыбалки и охоты, да об исправлении секретной службы. Вот кошечка-шпионочка, пусть далеко и не пушкинский кот учёный, и даже, может быть, сама того не ведая, будет легко и непринуждённо записывать их разговоры, а пуще того, с немытых рук, коими её будут гладить, датчики-хроматографы в загривке кошечки определят химсоставы веществ, с коими офицеры контактировали по службе. А фишка в том, что кошкам и хвалёных в телевизоре батареек не нужно для подпитки, они сами по себе наэлектризованные: потрутся об унты дежурного офицера или в заброшенном под койку валенке поспят – и вся её шпионская техника заряжена! А как добудет лот служебных данных – влезет на верхушку кривой ёлки, якобы когти поточить, а сама хвост-антенну трубой задерёт и передаст на вражеский спутник все наши секреты. И так может длиться пятнадцать лет к ряду, пока не сдохнет шпионка от старости. Посему и оргвыводы Патрона: отловленных кошек по его приказу бросали в клетки и с оказией, воздухом, переправляли на Большую землю, в лабораторию контрразведки, где следы пленённых кошек покрывались мраком военной тайны… И что вы думаете? За отловленных кошек-шпионок получил-таки Патрон от командования благодарность, с обтекаемой, сами понимаете, формулировкой, дабы никто не догадался…
Где кошки, там собаки - для равновесной оппозиции, без коей нам теперь не разрешают. Было у Патрона своё отношение и к собакам. Именно, к лайкам. Чукотских ездовых лаек Патрон любил за верность, неприхотливость, полезность и непреходящую готовность к службе - что хвост всегда держат колёсиком! У слова «лайка», подметил Патрон, нет даже ничего двусмысленного, в отличие от слов «собака», «пёс», «кобель», «сучка», «ищейка», «бульдог», «болонка»… Это я ещё «моську» опускаю! Патрон свято верил в силу личного примера и, когда поучал нижний чин, всегда, для доходчивости, ссылался на исторических псин и знакомых лаек:
- Что ж ты, рядовой, дурнее пса?! Погляжу: дурней! Твоих родителей ещё на свете белом не было, как Белка со Стрелкой в космос уже слетали! Иди, поучись у завхозовских лаек: спят в снегу, пьют снег, едят всё, что видят, а нарты каюра везут бодро и скоро. И никаких сюрпризов! И перед своим каюром хвост держат колёсиком! Настоящие воины! Герои! О Сотере знаешь? Так ты и школу не закончил?! Сотер - один из пятидесяти сторожевых псов в армии Александра Македонского. Отважный барбос! Выполняя служебный долг, он смог посреди ночи разбудить гарнизон, предупредив нападение врага. Великий Александр подарил псу серебряный ошейник, а позже воздвиг храм во славу четвероногого героя. А ты, рядовой, даже на мой паёк не тянешь!..
Как-то, рассуждая при мне о парадоксах в прогрессе и геополитике, Патрон многозначительно ухмыльнувшись, изрёк: «От собачьей упряжки до межконтинентальной ракеты один шаг – в буквальном смысле!» Зная неутомимого Патрона, я мигом сообразил: на всякий непредвиденный в армии случай, он рассчитал, сколько ездовых лаек нужно запрячь в одну упряжку, дабы поляной ночью перевезти замаскированную под новогоднюю ёлку баллистическую ракету во временное тайное укрытие, и там пережить очередную предательскую волну одностороннего разоружения. А, подсчитав, договорился с чукчами-партизанами на стойбищах - в обмен на пороховой заряд и огненную воду - о мобилизации строевых лаек и, как пить дать, успешно провёл учения! И, если бы не военная тайна, я готов был побиться об заклад: именно за эти учения Патрон получил от командования самую ценимую им награду – медаль «За смекалку в полярную ночь», коей, в расплывчатых формулировках, награждали исключительно за добровольное выполнение неадекватных приказов! Увы, лайки долго не живут!
Всё же, рассказывали, донос того сукиного кота едва не стоил Патрону очередных неприятностей. Из администрации президента сурово так вопрошали: ««Президент-собака-ру» – это намёк или задняя мысль?» «Какие такие ещё мысли у нештабного генерала, о чём вы? – откликнулись из генштаба боевые друзья Патрона. - Тем более, задние! Он двадцать лет в ракетной шахте просидел, в мерзлоте навековечной - и отморозил всё, что имел. Кадровый отморозок! И слегка, вероятно, облучился. Так это и мы все, не исключаем, слегка облучились. На таких чудо-офицерах российская армия со времён Суворова только и держится. Или вы что, в сам деле, взялись условия прохождения офицерами воинской службы на северах к лучшему менять? Может, поднимете до НАТОвских стандартов?» Отвязались сразу…
Но иной раз вечно рефлексирующее столичное начальство открывало-таки ужасную пальбу по воробьям, не давая Патрону головы из окопа высунуть. Ну, это когда, к примеру, на концерте по случаю условного окончания полярной ночи, Патрон развеселился и, дабы служили с улыбкой, приказал спортроте канкан с парадными карабинами и в валенках исполнить. Или, когда, попав, мимоходом, на заполярное телевидение, на вопрос любопытствующей гражданки: «А система ПВО – надёжная защита нашего города от вражеских ракет?», ответил: «Волосики на интимном месте у девушки – это защита? Нет, это прикрытие! Вот и система ПВО – только прикрытие». И тогда, твёрдый по любому поводу Патрон, как хитроумный Одиссей, прикидывался на время смирной овцой и переходил на эзопов язык. К таким временам относятся наиболее замысловатые его крылатые выражения: «Чем дальше можно, тем меньше нужно», «В будущем наши люди сделаются лучше – им и смягчать русский характер»…
А уволили Патрона вот за что. Он, как мог, препятствовал разрезке своих ракет и уничтожению шахт за американские деньги, за что, наконец, был сослан командовать военным училищем. Ab equis ad asinos – «Из коней в ослы», как говаривали древние римляне о резком понижении в должности. Прибыв в училище, весь в праведной ярости, Патрон немедля собрал офицерское собрание и держал перед ним речь. Мол, советской армии СССР уже нет, а несоветской армии РФ ещё нет в помине. Откуда же бардак там, где должен быть армейский порядок? Проясняю, товарищи офицеры и курсанты: российская военная мысль в тупике - классические парадигмы моделей войны себя изжили и сегодня невозможно в большой войне достичь победы чисто вооружённым путём; локальные конфликты не в счёт, здесь ещё можно шашками махать. Советская военная теория скончалась, а новая оборонительная доктрина обеспечит нам заведомое поражение. Почему? Доктрина кремлёвских Нобелевских лауреатов мира подразумевает применение российского ядерного оружия только в ответ на использование против России и её союзников ядерного и других видов оружия массового уничтожения. Но это стратегический абсурд – подставляться, сидеть и ждать, когда тебя прихлопнут, если точно знаешь, что противник уже решил наносить удар. Это что за государственный мазохизм такой?! Одного ядерного заряда хватит, чтобы и Кремль, и Генштаб в Москве мгновенно испарились на радиоактивном ветерке. Кто будет отдавать приказ об ответном ударе? Даже если Верхглавком останется в живых, он после удара способен будет ясно соображать? Ядерный удар приведёт к слому психики людей. Помните, как в Нью-Йорке из-за аварии погас свет на несколько часов? Какие начались повальные грабежи и мародёрство. Помните, что творится после землетрясения, цунами? А тут бомба! Катастрофа для всей инфраструктуры и биологии человека. Не вызовешь «Скорую» по телефону, а всех материальных средств защиты у армии и тем более у ГО – помещений, кожи, крови, лимфы – вы знаете, их куда меньше, чем было на «Титанике» спасательных шлюпок. Ядерный удар не бытовая пощёчина! Это пощёчину обиженный герой не стерпит и сам, вторым номером, шлёпнет противника по щеке. От первой ядерной пощёчины можешь скопытиться на месте - и возмутиться не успеешь. Бесстрашная Япония сразу капитулировала на сорок лет вперёд, как американцы в сорок пятом ей вкатили парочку несильных оплеух. Противник должен знать: мы применим ядерное оружие не в ответ, не в качестве возмездия, а когда сочтём необходимым! Это положение и должно лежать в основе оборонительной доктрины. При нынешней, пораженческой доктрине, невозможно выработать стратегию и тактику победы, а все наши современные экспертные оценки и прогноз – лайке под хвост. Пораженчество должно быть под законодательным запретом, как при Сталине! Наше обычное вооружение уже в прошлом веке устарело, а у нерадивых командиров - ещё и заржавело. Современная российская армия не в силах даже сохранить монополию государства на вооружённое насилие: уже возникла угроза использования армии в неконституционных целях. Засевшие в гражданском начальстве дураки или враги - сам ещё не разобрался - проводят безумную военную реформу: вместо модернизации, сломали надёжную советскую военную машину, убили ВПК, разогнали военную элиту, расформировали училища, даже суворовские, ликвидировали победную государственную идеологию воинской службы, оболгали благородную и непобедимую мотивацию службы в армии, как защиту Родины. Наёмник служит за кусок: завтра наш всегда более богатый противник предложит ему кусок пожирней, и он уйдёт служить врагу – воевать против своей родины. Кремлёвские спекулянты, натворив дел, естественно, не верят в лояльность армии, до смерти боятся её. Они не в состоянии поднять собственный авторитет в глазах народа, потому методично и безотчётно перед обществом уничтожают российскую армию, снижают наш авторитет. Эти брехуны придумали, конечно, объяснение развалу армии: мол, армия является частью общества, а коль общество деградировало, то и армия туда же. Гнусное лукавство! Потому что сразу следует естественный вопрос: зачем народу и армии такое руководство, если при нём общество деградирует? Истина же в том, что армия - особая структура и один из основных институтов и признаков государства. Армия вырабатывает незаменимый продукт - "безопасность", без чего невозможно никакое позитивное национальной развитие страны. Сегодня Россию без боеспособной армии и без союзников ни во что не ставят, а в ближайшем серьёзном геополитической кризисе нас могут попросту смять. Война – это пока что общественное бытие, поэтому нужно к ней быть всегда готовым. К тому же Россия неизбежно находится в состоянии непрерывной войны цивилизаций и войны за наши природные ресурсы. Хочешь выжить, рассчитываешь обеспечить будущее своим детям на родной земле, будь готов воевать с оружием в руках - другого пока что не дано. А в болтовне, в странных «договорах о мире», нас, ослабевших и уже не раз по мелочам битых, традиционно обманут, переиграют или грубо подкупят нашу спекулянтскую верхушку. Договариваться и уповать на мир можно только когда за твоей спиной стоит новая с иголочки армада. Граф Потёмкин в Севастополе во дворце отдёрнул шторку перед Екатериной Второй и всеми иностранными послами, а внизу, в бухте, стоит новенькая с иголочки армада и палит салют из пушек – и сразу вся Европа Россию сильно зауважала. Да и о чём можно договориться сегодня, когда государство идёт на поводу у своры демагогов, корыстных пораженцев, предателей и трусов? Посчитайте на досуге: сколько предателей с верхушки уже перебежала к вероятному противнику! А сколько предателей сей миг собирают чемоданы с деньгами и к вечеру готовы смыться! Надежды на высшее политическое начальство иссякают – и у офицерства, и у народа. Государству армия не нужна. На кого сегодня может опереться офицерство? Офицерство, армия в целом, могут опереться только на патриотов в гражданском обществе, на воинское братство и на собственные семьи. Если уж советская армия не защитила СССР от уничтожения, то нынешняя - люмпенизированная, оболганная – тем более не защитит Россию. Товарищи офицеры и курсанты! Убейте в себе малодушие! Я и генерал-полковник Аршинов, при участии группы старших офицеров ГРУ, разработали проект новой оборонительной доктрины России и сообразный этой доктрине проект военной реформы без всяких парадоксов. Докладываю собранию: сегодня утром, перед вылетом на место новой службы, по электронной почте я отправил оба проекта в Генштаб. Сейчас я впервые озвучу…
Не успел Патрон озвучить и преамбулы своей доктрины в замерший зал Дома офицеров, как включилась громкая связь, и из Минобороны сообщили, что приказ о назначении начальника училища готовила невыспавшаяся секретарша, забила не ту фамилию, а министр, как всегда, не глядя бумажку подмахнул, а только что вышел правильный приказ об отстранении Патрона от должности за «дурной пример» для курсантов и списанию его в категорический запас…
Начальником училища Патрон пробыл неполный световой день – совсем в духе родного заполярья. А «дурной пример» заключался вот в чём. В тот день, прилетев с северов на материк, Патрон взял на военном аэродроме легковушку, дабы самому за рулём прибыть в училище, но, с непривычки, сходу завалил берёзку в перелеске, окружавшем аэродром, и, естественно, в хлам разбил передок казённой машины. Привык он за годы заполярной службы на гусеничных вездеходах и на «Уралах» переть напролом по бездорожью тундры и бампером валить деревца и грядки кедрового стланика: ну привык! На северах, ведь, на легковых не ездят, а на танке объезжать берёзки - стране дороже обойдётся…
Глава 2. Диснейленд-андеграунд?
Но вернёмся к родным осинам. Прибываю я в ЖИВОТРЁП. Поднимаюсь в самые верхи, утопая в мягком и густом ворсе казённой, но ставшей такой родной, ковровой дорожки. Отмечу, как почитатель жизненной фактуры: это самая красивая дорожка! Она уважительна для ступающей ноги. Она новая, заказана Патроном спецом под советское ретро: цвета ярко-красного с полосами тёмно-зелёными по бокам, да в чёрной окантовке. Сия краса через все коридоры и лестницы тянется прямиком к столу в кабинете Патрона. Всяк посетитель досужий, на неё ступивший, пренепременно задаётся праздным вопросом, даже двумя: «Почему она к начальству проложена не от парадного входа, а от служебного выхода? Почему вдоль неё, на уровне подмышек среднего роста военного мужчины, крепко натянут на стойках-якорях поручень из морского каната?» Охотно, без интриг, почемучкам отвечу: служебная тайна!
Захожу в приёмную. Секретаря нет, значит, это не совещание, а вызов на задание. Надо собраться! А то с последнего задания еле живым вернулся! На двери кабинета Патрона висит грозная объява: «Без стука могут входить только Верхглавком ВС РФ, если в парадной форме, и мой лепший друг, протопоп Савель Савелич, если в чернильной рясе». Стучу, захожу в кабинет, вытягиваюсь в струнку и, пристукнув каблуками, докладываю, как учили:
- Товарищ женерал-полковник в отставке! Секунд-майор запаса Бодряшкин по вашему приказанию прибыл!
- Вольно, Бодряшкин! – Стриженый ёжиком и без лампасов Патрон, отечески просияв, выходит из-за стола навстречу; здороваясь, трясёт и дёргает мою руку, едва ни отрывая с корнем. – Проходи! Веселей, Бодряшкин! Держи хвост колёсиком!
Я, честно, люблю Патрона и даже, навроде той чукотской лайки, сильно-пресильно к нему привязался! Сколь далёк он – при своих-то чинах! – от напускной олимпийской важности и всяческого чванства! Уж Патрон мой, изображая занятость, не станет в присутствии подчинённого чай-кофей с лимончиком распивать. Уж Патрон мой никогда не станет жалким облезлым стариком. И кабинет Патрона мне нравится очень. Здесь бы Николу-нашего-Гоголя не помешало, как тонкого описателя интерьера, в коем обретает характерный герой, да где ж его, нового Гоголя, взять-то? Тогда от себя помещение изображу…
Вид, в целом, ретро-женеральский. Уже одна архитектоника кабинета указала бы наблюдателю: в ЖИВОТРЁПе царят нравы, если не совсем гусарские, то уж, верно, и не монастырские. Высокий потолок с частыми следами меткого – били по площадям! - обстрела пробками от шипучих вин; шипучку здесь не уважают и выставляют её разве что только для развлечения и взбодрения дам. Столы, составленные буквой «Т» на длинной ножке, густо уставлены крепкими, старо-казённого вида, стульями. Продавленный и облысевший чёрной кожи диван времён ещё, наверное, Антанты. По стенам, во множестве, холодное оружие, частью трофейное. Особливо внушают две гусарские сабли, коими, по традиции, рубят здесь головы бутылкам с Криковским брютом – опять же для организации восторга дам. На самых почётных местах висят два портрета штатных героев страны: генералиссимуса Суворова и текущего президента. В углу очень внушительный, из танковой бронекерамики, самодельный несгораемый сейф, со встроенным холодильничком, и на полпериметра кабинета грозное каре из закрытых наглухо шкафов железных, с документами особой важности. Оживляют сие каре две тумбы, железные тоже: на одной стоит телевизор, на другой – ваза с букетом крашеных полевых цветов, привезённых в память с секретных полигонов. На столе два трёхлитровых графина и батареи чайных стаканов. И ещё новичку сразу бросится в глаза писаный маслом в классическом репинском стиле поясной портрет внушительного, колоритного свойственника и закадычного друга Патрона - протопопа Савель Савелича: с густой чёрной бородою, хотя местами побитой уже плесенью седины, с ноздреватым крупным носом и дико выступающими надбровными дугами, из-под коих посетителя жжёт свирепо-испытующий взгляд. Детектор лжи Патрону без надобности: под взглядом Савелича кололись даже непроймёнские политики и завхозы! Портрет висит на самом почётном месте - за головой Патрона, а попадись слабая посетительская личность, так она, иной раз, даже обращается, воздев глаза, именно к магнитному протопопу, а не хозяину кабинета.
Патрон без звёзд, не при параде, значит никуда ехать представляться сегодня не надо. И хотя он, из армейского кокетства, одет в военный френч, в настроении пребывает скорее не боевом, а озадаченном…
- Разоружились, на!.. Теперь любой пнёт в зад! – начинает Патрон, с резким скрыпом распахивая сейф.
Он достаёт походную бывалую скатертёшку, больше смахивающую на кусок выгоревшего на солнце брезента, и пару бутылок приднестровского коньяка «Суворов». Предупреждаю, трезвлёный читатель мой: коньяк - страшно представить! - сорокалетней выдержки! Из гроздей той самой, наверное, лозы виноградной, кою ещё застольный Брежнев в Молдавии, зная своё дело, сажал! Для меня «Суворов» не просто выдержанный коньяк - он с духом историзма и биографизма! Как опрокинешь первую сотку – вернёшься в свою лихую молодость, опрокинешь вторую – попадёшь в молодость своих дедов-революционеров, третью – в молодость родной страны, четвёртую – к римлянам и вечно молодым античным грекам, пятую, если только добредёшь, - задашься уже по настоящему вселенским вопросом: где я?.. За сим на стол восследует дежурная закуска: трёхлитровая банка домашних огурцов в душистом рассоле, кастрюлька с варёной картошкой в мундире, пучок ядрёного зелёненького лука, разогретые пирожки с ливером из институтского буфета и, конечно, буханка серо-бугристого хлеба из пекарни местного гарнизона. Ну, буханка, по смыслу, скорее, не хлеб, а ритуал. Просто, дрожжевой, гонящий слюну запах и весь непритязательный, едва ли не окопный, вид свежего кирпича необыкновенно бодрили Патрона, напоминая, верно, об училище и счастливой лейтенантской молодости. А «дежурным» я назвал тот наборчик закуски потому лишь, что его, по выходным, готовил дежурный офицер, отставник, коему – теперь стало уже ясно – сегодня придётся меня домой везти.
- Так точно, пнёт в самый зад! - ответствую я, принимая из рук Патрона чайный стакан тонкого стекла с красным ободочком. - Южный фланг опять полыхает, в пору затонувшие суда со дна Волги подымать да пушки лить, а они – разоружаться! - Налито было – у Патрона глаз-алмаз! - ровнёхонько посерёдочке между дном и ободком - любо-дорого, клянусь, уже только посмотреть, как ровно налито! – У меня весь их бред о ядерном разоружении просто в голове не укладывается…
- А ты из головы политкорректность вымети, на!.. – и уложится! – резко поднял градус разговора Патрон. – Кругом предатели и пораженцы, на!.. Обозная сволочь, на!.. Эх, Максима бы на балкон выкатить - и всех их, на!.. Ergo bibamus! Давай, Бодряшкин, за Родину!
За Родину! Чокнулись, бибамуснули, закусили огурчиком, тем-сем. Первая хорошо пошла… Как глотнёшь коньячка такого – помирать неохота! А вас, окультуренный читатель мой, сразу предупрежу: у моего Патрона «на!..» не ругательство, а междометие!
Патрон:
- Ты про Матерки слышал?
А то! Кто не слышал о матерковских червях! Я не рыбак, но любого червяка прославленного знаю! С недавних пор в Непроймёнске матерковских червей стали продавать в нарядных и удобных коробочках: выходило дороговато, но рыбаки польстились на удобство и премного остались довольны. Ещё близ Матерков откопали останки мамонтёнка: ледниковую морену промыла речка – и обнажились останки шкуры и кости. Учёные мамонтёнка назвали, понятное дело, Матерком. Да и журналист знакомый, из «Непроймёнской правды», Пломбир Тютюшкин, родом из тех самых Матерков. Прекрасно помню целую серию очерков Пломбира о своей малой родине в губернской газете, с броским таким заголовком: «Сельская деревня Матерки». Почему «сельская деревня»? Возвышенный пиар, наверное, хотя… Матерки были и не село - храм так и не восстановили, - и не деревня, ибо кое-кто из норовистого местного народа продолжал молиться на облезлые, дырявые и поросшие кривыми берёзками купола с закосыми крестами, а по праздникам - на развалины же – старухи приносили иконы из домов и выписывали батюшку из района. Любовно и зримо, как заправский наш «деревенщик-шестидесятник» - Гомер русской сельской деревни - описал Пломбир Тютюшкин свои Матерки! И отдельные картины тотчас всплыли в моей памяти…
Вот, на въезде в сельскую деревню, у павших коровников, волнуют рельеф Тосканские холмы навоза, сплошь покрытые роскошным иссиня-зелёным травяным ковром, - природный заказник почитаемых в рыбацких кругах Непроймёнской стороны матерковских червей… Редкая ворона долетит до середины холмов… А рядом, особливо если глянуть с высоты вороньего же полета, хитросплетенье силосных ям и череды неизвестного предназначенья, похожих на окопы и противотанковые рвы, валов и канав – давно обвалившихся и благополучно заросших богатырскими лопухами, чертополохом и прочим душистым сорняком… Дальше, на косогоре вдоль речки, неровный рядок срубленных из осины банек, тоже сильно заросших, но уже островерхим лесом жгучей крапивы - дабы, знать, неповадно было, девкам, напарившись да с криком диким, на виду у честного народа, к студёной воде голышом сбегать… А вот и эпохальная грунтовая дорога с замысловатой колеёй - и не с одной, и не с двумя, да и не с тремя… Сей большак, вползя в сельскую деревню, превращается в единственную как бы улицу и ведёт, само собой, к магазину сельпо, а далее – куда-то в даль… На самом видном месте - посреди средней колеи – громадный валун-камень лежит, сам в землю врос; кто приволок, откуда, зачем, сколько лет и зим лежит… – нет ответа. Не все, далеко не все и не всегда матерковцы послушно соглашаются объезжать сей великий камень… Вдоль как бы улицы, вкривь, естественно, и вкось торчат сиротливо столбы без проводов и изоляторов. По обе стороны как бы улицы, за стеной богатырских пыльных лопухов, виднеются местами шаткие плетни и дощатые выцветшие заборы с колами да живописными заплатами, но и с такими дырами, что телок, не ободрав бока, пролезет… А вот и сам телок - глупо уставился и жуёт, и машет лениво нечёсаным хвостом в колтунах репья, а то, вдруг, норовит скакнуть и боднуть мирную и белую козу с медным цилиндром глухо позвякивающего колокольчика на шее; она взобралась зачем-то на поленицу дров и, видно, намеревалась по ребру забора пройти на крышу и далее, мелко суча копытцами, двинуть по наклоненному дугой деревянному шесту телеантенны, но призадумалась; и вот она уже, поводя безрогой остренькой головкой, заворожёно смотрит посреди бела дня в загадочное матерковское небо… Кривые – обязательно! – ворота, едва держащиеся на ржавых петлях, и уныло поскрипывающие от ветра… У калитки лавка деревянная со свидетельским видом на просторную сцену якобы улицы, на коей характер матерковца – от мала до велика - весь как на ладони виден и тыщекрат обсуждён. А на некрашеной и тёплой лавке белая кошечка, сморённая солнышком и ленью, блаженно возлежит, свесивши лапу без всякого предназначенья, или, если, романтический читатель мой, хотите, указуя ею с обычным для кошек равнодушием на утоптанную землю, где так непосредственны и живописны россыпь шелухи от подсолнечных и тыквенных семечек да пятна от засохших плевков… Двор неметёный, в старых лепёшках и перекати-горошках, весь в хламе и заросший всяким дурным сорняком, а уже и кустами, да и берёзками тож… И вот оно, наконец, до боли родное пятое колесо от телеги: деревянное, со ржавой железной полосой - нашло свой последний классический приют у солнышком нагретой стенки кособокого сарая… Изба, само собой, тоже давно почернела, завалилась на бок и вросла… Дохлые мухи кверху лапками густо покоятся на пыльной вате меж оконных рам… И звуковой ряд в сельской деревне покоен и умиротворяющ: петухи исправно где-то кукарекуют, собаки беззлобно брешут, комары над ухом звенят, лягушки на речке квакают, воробьи чирикают, вороны опять куда-то собрались и потянулись одна за другой… Пахнет навозом и молочком парным, с лугов несёт медовым духом… Извините, может быть, за бедность мысли, но увидишь, услышишь, вдохнёшь нашу сельскую деревню – и созерцательный настрой души надолго обеспечен… Какой дурак полезет на Тибет?!
Был, при колхозе, в Матерках и особливый промысел. Даже четыре промысла: молоко, навозные черви, репейное масло и репейный же мёд. Но об этом позже. Доложил Патрону, что сам знал о Матерках.
- Вот, Бодряшкин, сводка разведданных о положении в Матерках, на!.. - и даёт мне Патрон распечатки из интернета и снимки из космоса. – Кончаются Матерки, на!.. Какой-то Пингвин с тройным гражданством скупил матерковские земли на корню, на!.. Границы поставил, охрану, местных колхозанов за ненадобностью почти, считай, изжил, на!.. Заросли Матерки трын-травой, на!.. Достроились «трын-травизм» в отдельно взятом колхозе! Теперь частный укрепрайон в нашем тылу строят, на!.. Строят, представь, на бюджетные деньги России и США, на!.. Это вместо переселения русских из бывших республик Союза, на!.. Возьмёшь, Бодряшкин, Тютюху своего и разведаешь обстановку на месте, на!.. Связь держи с бабкой Усанихой, с Афоней-допризывником и Сентяпкой – они подписанты обращения в нашу Женеральную Директорию. Надо спасать Матерки, на!.. Ну, Бодряшкин, давай, за Родину!
Бибамуснули по второй, закусили лучком и картошечкой - пока тёплая. Патрон тут достаёт икорки красной, зернистой – сослуживцы с севера его не забывают! – и кринку масла крестьянского, потом лихо выхватывает со стенки кинжал и принимается бутерброды размашисто и густо-густо намазывать. Ого! Это уже не дежурная закуска! Дело предстоит серьёзное! Сорокалетний «Суворов», свежая икра с Камчатки… Как общаюсь накоротке с начальством – расту в собственных глазах!
Тогда бегло пробегаю распечатки – по одним заголовкам: «Только не волнуйтесь, господа: «Пьянству – бой!» - это не война»; «Третий фестиваль песни прусских партизан в Матерках»; «Как я в Матерках сошлась с русским дьяволом по имени Максим, или 666 раз в минуту!»; «Официальное сообщение или происки конкурентов? Американо-израильско-российский землевладелец и предприниматель, господин Жабель, он же, по другим данным, Цапель, по воровской кличке Пингвин, религиозный еврей, соблюдающий кашрут и субботу, активист организации «Шалом ахшав», обвиняется Госдепом в не целевом использовании бюджетных средств США, финансировавших летнюю школу демократии для русских туземцев в имении Матерки, округ Короедовск, штат Непроймёнск»; «В Израиле «халяв» - бесплатное молоко для бедных, в России «халява» - предпочитаемый образ жизни. Свежий пример из Матерков»; «Филологическая диссертация. Эстетика местечкового русского мата на примере Матерков»; «Обнажённые воспоминания полнокровной мазохистки: как я подставлялась матерковским комарам и расчёсывала все-все-все покусанные ими места…»; «Матерки разве в Европе?»; «Горячие шведки в плену и в восторге от матерковских казаков!»; «Частное объявление. 20000 евро тому, кто принесёт скальп Соловья-разбойника из окрестностей Матерков: ну всех уже, гад, достал!»; «Совет прусского партизана и бывалого экстримтуриста в Матерки: лучше сразу заказывайте сертифицированный по ISO динамит!»; «Строительство мамонтятника в Матерках уже началось»; «Старый лингвистический анекдот из земляночного лагеря прусских партизан в Матерках: партизан языка отловил, отварил, съел»; «Раскрываем секрет: любезный во всех отношениях господин Цапель метит в министры политкорректности и экстримтуризма России»; «Формула «Матерки»: ночные гонки по просёлочным дорогам на колёсных тракторах российского производства»; «Двинулись на тачанках в окрестности станции Нью-Матерки облавой на Соловья-разбойника, а отловили русского Маугли: кто из зоологов возьмётся теперь его описать?»; «Скандал! Опять эти француженки пахли как матерковские навозные черви - побратимский ближневосточный бал напрочь испорчен!»; «Новые аттракционы в Матерках: «В горящую избу войди», «Сила есть – ума не надо», «Рыбалка с бреднем», «Сутки в КПЗ», «Час русской воли»»; «Официальный ответ Русского географического общества: Матерки расположены в Европе»; «Пособие для арабов и евреев: как ритуально колоть гоголевскую свинью из лужи на пристанционной площади Нью-Матерков»; «Только для прусских партизан: график пуска под откос советского эшелона с бронетанковой техникой на следующей неделе»; «Обнажённые воспоминания полнокровной мазохистки - 2: как я подставлялась матерковской крапиве и расчёсывала все-все-все покусанные ею места…»; «Новинка матерковской пекарни: мякина с запахом красной икры»; «Только не волнуйтесь, господа: «Битва за урожай» - это не война»…
М-дя, заголовочки…
Патрон тем временем раскадывает на столе отснятую с военного спутника секретную карту местности, расправляет её и придавливает по углам стаканами, берёт образцово отточенный и обоюдоострый красно-синий старинный карандаш фабрики Сакко и Ванцетти и по-женеральски внушительно склоняется над картой:
- Докладываю, майор, обстановку, на!.. Вот захваченные неизвестным противником Матерки, на!.. От железнодорожной магистрали Обшаровка-Погромное спешно, по-комсомольски, силами китайцев, протянули ветку к тупиковой станции Нью-Матерки, на!.. Станцию отстроили турки посреди бывшего картофельного поля, на!.. Уже второй год по этой ветке идут железнодорожные составы, на!.. – с техникой, стройматериалами, мебелью и ширпотребом, а летом прошлого года пустили и пассажирские из Москвы, на!.. От станции в сторону матерковского леса протянута ещё одна двухколейная ветка, на!.. Она огибает южную часть леса и идёт к вновь возведённому турками же мосту через речку Серебрянку. Речка истекает из группы родников «Семь братьев» - потенциально стратегических источников воды, самых мощных в Непроймёнской стороне. По этой, тоже тупиковой, ветке расконсервированные довоенные паровозы еженедельно, по графику, таскают эшелоны с бронетанковой, устаревших типов, техникой – нашей и трофейной, на!.. Заметь, Бодряшкин, за мостом через Серебрянку даже насыпи нет, на!.. Тоннелей и маскировки эшелонов от налётов авиации и спутников-наблюдателей тоже нет! Уму не приложу: зачем отсыпана и укреплена крутейшая насыпь перед мостом, зачем светофоры, стрелки, разметка… вся инфраструктура зачем, на!.. если рельсы оканчивается посреди моста?! Судя по фотографиям лежащих под откосом танков, там могут тренировать диверсантов-подрывников. Далее: от станции к ставке в Матерках проложена немцами новая асфальтовая дорога, на!.. Однако, местами - смотри, Бодряшкин, на снимки - местами шоссе превращается в убитый грейдер, а вот здесь и здесь, и на самом въезде в Матерки, вообще шоссе становится полевой родной раздолбанной тракторами дорогой, с ямами, кочками, пятью колеями… – ну ты понял, о чём я. То есть: фрицы отстроили дорогу уже с проектной потребностью в ямочном ремонте, на!.. А коль скоро в Европе не знают такого понятия – «ямочный ремонт», на!.. следовательно, в проекте дороги участвовали отечественные мастера, на!.. Это, значит, или вредительство наших проектантов-партизан, и за это будем награждать, на!.. или «умысел» противника, и его нам предстоит разгадать, на!.. По этой дороге от станции в Матерки открытое продвижение нашей разведки невозможно: охраняемая собственность, на!.. Мои соратники по бывшей службе из космоса разглядели придорожную надпись на русском: «Частная собственность! Проезд запрещён, кроме пожарных машин и катафалков», на!.. И ещё по всему периметру захваченной противником территории густо понатыканы таблички: «Private». Должно быть, «Privite» - так торопились цапнуть нашу землю, что в правописании на латинице ошиблись. Получаем: непрошенному гостю по главной дороге можно проехать только как пожарнику или трупу, на!.. в лес не зайти – «прививки», на!.. к речке не подойти – «прививки», на!.. в поля, в луга не пройти – опять «прививки», на!.. Вот, Бодряшкин, очередной итог либеральной перестройки: нам, русакам, пришлые землевладельцы устроили уже свои особенности национальной охоты и рыбалки, на!.. Шагу теперь нигде не ступишь, на!..
- Имений хотят себе понастроить на русской земле, латифундий: нахватать по дешёвке, пока неприватизированной земли хватает.
- Latifundia perdidere Italiam! – к месту изрекает энциклопедист Патрон.
Это, кто латынь забыл, означает: «Италию погубили латифундии», то есть, крупные частные землевладения.
- Так точно, - говорю, - пердидере! На века превратили Италию в мировой отстой. Обширные имения – это расчленение и ослабление страны изнутри, безвластие, самодурство и междоусобица бар. Свой же народ будет имения с азартом жечь, уж не говоря об иноземных захватчиках. И русские, и немцы от этих имений натерпелись!
- Со всех сторон лезут в нашу «Рашку-фидерашку», на!.. Клеймят, презирают - и лезут, на!.. Расчленяют, рвут, на!.. Диаспорный забор хотят поставить выше стен московского Кремля! Чего нам, коренным русакам, собрались проходимцы прививать?! Не исключаю: произошла какая-то утечка и зона Матерков заражена. Только более вероятно – дезинформация, на!.. Противник косит под карантин, а так называемые «прививки» – для недопущения контролирующих органов, если, вдруг, сунутся, на!..
Патрон не DJ, но по ушам может ездить красиво и долго – старая партийная закалка! Насчёт «привата» тире «прививок», я, как можно деликатней, промолчал: начальство поправлять – себе дороже, тем паче, что, может, и в самом деле произошла опечатка. Каких только опечаток в моей жизни ни случалось!..
- Тогда выдвигаемся просёлочной дорогой, – дерзко предлагаю. – Кирзовые сапоги с портянками в моей амуниции есть!
- Так точно! Но на просёлках, учти, майор, выставлены секреты, типа «Соловей-разбойник», и дозоры, типа «Три богатыря», на!.. Ещё вкопанная в землю голова сдувает туристов, на!.. Барражирует ночной патруль на джипах – ловят, якобы, браконьеров, гастролёров и бомжей, на!.. Главная задача, узнать: что именно охраняют, на!.. В Матерках же полный разор, на!.. Их колхоз «От заката до рассвета» уже третью пятилетку, как развалился, на!.. Всё упало или вросло! Земля не пахана, скотину почти всю порезали, технику распродали, совсем ржавую - в металлолом свезли, на!.. Даже все трубы водопроводные из земли повыдергали - и туда же их, на!.. А потом и сами колхозаны разбежались, на!.. Старухи одни да брошенные на их руки внуки остались – отцов-то нет! Ничего нет! Как населённый пункт – гляди, майор, на снимок! – Матерки лесом заросли так, что их с воздуха уже едва различишь, на!.. Значит, вся инфраструктура противника упрятана под землю! Вся, майор! Эшелоны с техникой и стройматериалами, эшелоны с личным составом буквально уходят под землю, на!.. Ты в мирное время такое видел?
- Никак нет! Разрешите налить?!
- Разрешаю: надо прояснить! Ещё топографы доложили: в окрестностях Матерков появилась новая высота с отметкой восемьдесят два метра выше уровня моря, на!.. Со времён последнего ледника и мамонтов всё здесь было гладко, и на тебе: выросла, как из-под земли, единственная в округе как бы высота! Это явно вынутый грунт, на!.. Гражданское начальство, знаем, вынутым грунтом засыпает овраги или отсыпает полотно дорог, на!.. А эти отсыпали самый высокий в губернии искусственный холм и замаскировали его дёрном под естественный, на!.. Посреди равнинной местности, на!.. Вот эта высота! – Патрон ткнул в фотоснимок карандашом. - На высоте восемьдесят два замечены люди с морскими биноклями – ежедневно и в большом числе, на!.. Без маскировки наблюдают, на!.. Чего они там высматривают? В радиусе двадцати пяти километров от холма, - Патрон циркулем очертил круг на карте, - ни одного оборонного объекта, ни населённого пункта, ни даже фермы или курятника или калды, ни развалины церквушки - вообще ничего, на!.. – Патрон, в справедливом негодовании, бросил циркуль в карту. - Полный абзац! Ничего нет, а они всё равно следят, на!.. Веришь, Бодряшкин, впервые в жизни ни хрена не пойму! Хоть ордена с живота снимай, на!.. Мне как прошлой ночью про Матерки доложили, не мог уснуть, на!.. Ну, помянём товарищей!
Встали, без чока третьим тостом помянули отдавших жизнь за Родину в горячих точках. Нет, силён «Суворов»! Аж, слезой меня прошибло. И сразу проясняться стало:
- Разрешите, товарищ женерал-полковник, изложить два взаимоисключающих соображения!
- Начинай с ошибочного, на!..
- Есть! В Матерках затеяли подсобное хозяйство. К примеру, верховный главнокомандующий приказал железнодорожникам взять шефство над сельской деревней: заелись, мол, рельсовые монополисты, ну и потрясти с них деньжат - нефтяников-то и газовиков иногда трусят. Взялись, может быть, возрождать застольные традиции на селе. Только новые шефы специфику земледелия успели малость подзабыть, ну и сработали по своей железнодорожной технологии…
- Отставить! Даже слышать обидно мне! Нет, Бодряшкин: Савелич умней тебя! Докладываю: генералы и директора знают давно уже - булки не на деревьях растут, на!.. У меня даже за Полярном кругом полгектара теплиц было, я знаю: на деревьях растут огурцы с помидорами, а не салтыковские булки, на!.. Хлеб берётся из гарнизонной пекарни, на!.. И зачем Пингвину собственность на землю? Он же не возделывает землю, как прежде горе-колхозаны, на!.. Там и полей-то самих уже нет – дичь кругом! Лишние налоги платить, на?!. А паровозы и ржавые танки шефам зачем, на?!. А колонна трофейных мотоциклов марки БМВ, в колясках ручные пулемёты, - зачем она курсирует от станции до Матерков, на?!. Возразишь?
- Никак нет! Тогда затеяли диснейленд - с российской спецификой! На Россию и всё русское опять взошла евромода!
- Хм!.. Диснейленд!.. Скорей уж андеграунд, на!.. Диснейленд типа андеграунд… А что, очень бы вышло по-нашему! Размах, воля, молодецкая удаль и всё такое, на!.. Самим бы осуществить, на!.. Только, пока русский скажет «А», немец сделает «Зет», на!.. А как лих-ко под ширмой диснейленда осуществлять пропаганду и шпионаж!..
- Смерть шпионам! – кричу, вырвалось непроизвольно.
- …Местное начальство за новым собственником, конечно, не следит: кто он – друг или как раз напротив, на!.. Зачем им только андеграунд? Матерки – не Москва, земли – не меряно, а эти роют, на!.. Промышленный шпионаж, пожалуй, вменить уже сегодня можно: открыто ищут старый карьер глины, хотят восстановить местную технологию обжига кирпича, на!.. А подкоп и без того расшатанных устоев?!.
- Так точно: вменяем Пингвину и подкоп!
- Предупрежу по вертикали: крестьян с земли сгонять – чревато, на!.. Скинуться на коробчонок спичек - и айда палить! Патриоты у нас всегда найдутся! Уже, считай, нашлись: допризывник Афоня - командир, баба Усаниха – начштаба, Сентяпка – младшенькая: верно, разведчицей пойдёт… Готовое ядро партизанского отряда, на!.. Случись заваруха, десант Савелич кинет… Это вселяет, на!.. Разливай – по последней!
- Есть! – Разливаю. Вдруг, из-за спины Патрона здоровенная лапа чья-то к стакану тянется. Ба! Савелич с портрета наезжает: сам свирепый, ибо трезвее огуречного рассола. – Протопопу, товарищ женерал-полковник, тоже наливать?
- Так точно! От меня ещё никто трезвым не уходил, на!.. Давайте, офицеры, за Родину!
Если вы, непьющий читатель мой, сочли сей инструктаж за пьянку - это зря! Враги внушают пораженческую мысль, что наша армия опасна только на учебных стрельбах. Я заявляю: российские армия и флот – единственные в стране дееспособные структуры! Буде не так, раздетые и битые, давно стояли бы все на коленях в очередях за брюквенной похлёбкой. Просто есть русская специфика для воинских чинов: не пьёшь – зря стараешься, карьеры не увидишь! Значит, водка армии на пользу!
И мы тоже выпили из трёх стаканов, закусили, спели… Патрон взялся меня провожать:
- Внизу тебя дежурный встретит, отвезёт домой, как заведено. А завтра, в 5-00, подгонят тебе внедорожник – и выдвигайся на Нью-Матерки, на!.. Держи хвост колёсиком! Мочи их в силосе – всех, на!.. Только, Бодряшкин, как друга прошу: будешь сейчас по лестнице спускаться, не ори, как в прошлый раз: «Если с задания не вернусь, считайте меня Дон-Кихотом!» Какой ты Дон-Кихот, на!.. Бескорыстный разбойник ты!..
Ладно, расцеловались. Я тут – кругом марш. А на лестнице захватил машинально, для верности, канат под мышку, и спускаюсь по столбовой ковровой дорожке. Орать не буду – осознал! Я не какой-то дуалист пернатый, но иногда противоречу сам себе. От Дон-Кихота меня отличает! Взять, к примеру, ту же справедливость. Справедливость есть правда романтической жизни. По этой части у Дона главенствовали благие намерения, вера, надежда и любовь. Дон свято верил в справедливость, служил ей не щадя живота своего, с пафосом и ослиным упорством. Только он выходит романтик вне общего жития! Я тоже бываю романтичен - в личной жизни, но только с оглядкою на беспризорный свой опыт: мало ли чего! И, согласитесь, праведный читатель мой, что может быть зыбче понятия «справедливость»? У Дона это записной мираж от зарождающегося в ту пору еврогуманизма - всё! Справедливость – понятие географическое и временное. Евросправедливость индивидуалиста Дона – это вам не справедливость русской общины, позволившей нам выжить тысячу лет. В общине был коллективный орган управления – общее собрание. Никакая царская власть или помещик, или залётный герой собранию были не указ. Решение принимали только «единогласно», хотя бы месяц пришлось несогласных убеждать. Собственность на землю – общая. Кто уходил из общины – ни клочка земли и ничего ему из общего имущества не полагалось. И выходило, что именно русский человек – истинный демократ, исконный, для коего общий интерес всегда выше личного. С обидчиком-помещиком община поступала «по совести»: выделяла нескольких мужчин, и те, по приговору общего собрания, жгли усадьбу, всю семью обидчика убивали и немедля шли сдаваться властям. А потом община отправляла деньги на каторгу семьям сосланных героев, ибо смертные казни из-за вечной нехватки народа в России не практиковались. Вот она - правда былой русской жизни. А что в примере сумасшедшего Кихота? Вот, предположим, серый волк гонит зайчика. Тогда Дон, как защитник невинных и слабых, кинется спасать косого – пусть и на своём худосочном Ренессансе, зато с вострой пикой наперевес. И куда прикажите бесхитростному волку с наследием своего персонажа деться, коль скоро заезжий и случайный положительный герой не даст, простите, уесть самого затрапезного косого, а хоть и Красную шапочку, или ещё кого – съедобного по определению и годного по невымышленному сюжету? А ныне Дон-Кихота сочли бы слишком импульсивным и вопиюще неадекватным в правовом поле, густо засеянном либеральными законами. Дон просто утоп бы в первом же водовороте бурлящего моря политкорректности. Может, прикажете считать, ему и мавры были совсем не хороши?! Мы, ведь, теперь не имеем права обо всех маврах судить по одному неадекватному Отелло. И вообще, Дон – тронутый умом бродяга, хоть санитаров с носилками на него вызывай! Нет, заблуждаться, конечно, и сегодня можно и даже, порой, интересно. Но если заблуждения у Дона оборачивались для него ренессансными приключениями, то, скажем, мои заблуждения обернулись бы для меня уже постмодернистским концом! Дон защищал первых встречных от несправедливости силой собственной длани и великим духом. Я же сподобливаю народные массы искать защиту у своего законного начальства, а не у пафосных бродяг с придурковатыми слугами, не понимающих пользы для общества дисциплины и порядка. Великий дух, когда заблуждается, смешит, я же народ бодрю – чувствуете разницу! Служа начальству – служу народу! Только, как бюджетник, служу администрации непосредственно, а её народу – косвенно. Ну, какой же я, право, Дон-Кихот?! Хотя Дон, по натуре, совсем как я: очень похож на осла - неприхотлив, упрям, упорен, горд, благороден, верен, принципиален, страстен, кусач, устав нарушает редко, вредных привычек не имеет и при том - полезен всем. Это из уважения и ради красного словца Патрон зовёт меня «бескорыстным разбойником», а на деле Бодряшкин из Непроймёнска и Дон Кихот из Ламанчи – одна ослиная судьба. Тошно всё же: законы, законы, законы – уже со всех шести сторон эти законы обложили. А, ведь, чем больше законов и милиции, тем меньше осуществлённых желаний. Да и острота желаний пропадает… Разве это желания, если за них можно расплатиться деньгами, а не должно - жизнью, как при Дон-Кихоте? Нет уж, вдохновенный читатель мой: раньше были Дон-Кихот, Дон Базилио… - романтические персонажи, бойцы - дрались со скучной истиной, публику бодрили. А сейчас, если Дон, то обязательно Педро – и никакой публичной романтики…
В вестибюле поймал меня крепкий дежурный, вывел под белы ручки, усадил бережно в женеральскую машину Патрона и аккуратненько так повёз. Вот жизнь! Никто за мной никогда не ухаживал – так прожил… Детдомовец: чего с кого взять! Безотцовщина: мало радости, много бедности. Казённый человек по месту жительства доставит – и то полагаю себя обихоженным и почти счастливым…
Глава 3. Сычи
Короедовск - район южный, самый отдалённый: выехали под утро. Пломбир Тютюшкин не новый мой знакомец. Кличку Пломбир получил за то, что семнадцатилетним приехав из сельской деревни Матерки в Непроймёнск учиться, он на каждые сэкономленные двадцать две копейки брал не кружку разбавленного жигулёвского пива в ларьке, как все пацаны из институтской общаги, а брикетик пломбира в шоколаде, и поступал так даже в самый лютый мороз, когда все правильные студенты только пьют. Со временем имя по паспорту стёрлось в памяти людей, и он стал официально зваться Пломбиром. Раньше как легко было отличиться! Во всём остальном Тютюха типичный непроймёнец… А! так вы же, любознательный читатель мой, - особливо, если вы, к примеру, закурильский какой-нибудь японец, - вы не очень-то и представляете себе, в чём заключается типичность жителя Непроймёнской стороны. Без всяких интриг объясняю…
На Русской равнине есть немало мест, где большая река не протекает, железных дорог маловато, растительный покров и дико животный мир так себе, а плодородной пашни вовсе нет, и ни тебе нефти с газом, ни другой халявы от природы, даже ветры – и те все чужие, прилетают откуда-то издалека, свои только дожди, туманы, слякоть да снега, и, разумеется, холодная неудобная земля. Подозрительно тихая забытая сторонка. А между тем, исторически, здешний народ – костяк России. Он привык жить сам по себе, как будто и страны общей ещё до конца не обрёл, и власти никакой верховной нет, а местное начальство можно преспокойненько не слушать, не замечать, не чтить. Разве что война опять случится, ну тогда обретается родина на короткий срок – и непроймёнцы лезут в общие окопы, и подставляются всегда первыми. А как отгремит, оставшиеся в живых калеки опять размножаются как могут и вновь обретают сами по себе. В мирной жизни, если обходится без мобилизаций, здешний народ уже ничем не проймёшь: ни законом, ни приказом, ни угрозой, ни призывом, ни соревнованием, ни обманом, ни преступлением, ни равнодушием, ни сплетней. Это я ещё общественное мнение опускаю! Правда, чем глубже в либерализме увязаем, тем желающих пронимать становится всё меньше: Москва сама по себе живёт, Питер тоже становится к Европе передом, к непроймёнцам задом, Дальний Восток откалывается к японцам, Сибирь отлегает к китайцам… Это я ещё Причерноморье с Кавказом опускаю! Одни только империалисты - насчёт пограбить - да иммигранты к непроймёнцам в непрошеные гости лезут. А ведь так и до расчленения страны дойдёт! С непроймёнцами пора особо разобраться! Если собираемся окончить хорошо…
Сама Россия постепенно скукоживается в Московское царство. Население все уменьшается, а Москва все распухает . Телевидение оно хоть и кривое, но все же зеркало. Обязательно смотрю (посматриваю, как и заглядываю в Новую газету) передачи, где хоть как-то мелькает Россия заМКАДная. К глубокому сожалению, это в основном сейчас передачи РЭН ТВ и НТВ, ... Передачи либеральные с лицемерной, фарисейской риторикой - крокодиловы слёзы по вымирающему русскому народу. Им сейчас надо мочить "сталинский" путинский "режим", поднимать свой мизерный электоратный потенциал. Но мы это уже проходили в перестройку: борьбу с привилегиями партийцев и депутатов, коррупцией в Средней Азии, заботой о простом народе, организацию и показ пустых прилавков в Малаховке, ... Эти передачи если и должны идти то ночью вместо "Ударная сила", или рано утром вместо "Играй гармонь", или с FM перебраться на средненькие волны, где сейчас "Народное радио", или пробиваться к любознательным росиянам как "Голос Америки", "Радио Свобода" в своё время через глушилки.
Они не должны идти по бесплатному социальному ГОСУДАРСТВЕННОМУ (!) пакету так как ЭТИ ПЕРЕДАЧИ ПАТОЛОГОАНАТОМИЧЕСКИЕ ПО СВОЕЙ СУТИ, циничные, погружающие в человеческое дерьмо.
ЭТО НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ДЛЯ ВСЕХ. ТАКИЕ ПЕРЕДАЧИ, ЕСЛИ И ДАДУТ ИНФОРМАЦИЮ БЕЗ ПОБОЧНЫХ ЭФФЕКТОВ, ТО ТОЛЬКО МОЗГАМ СФОРМИРОВАВШИМСЯ. Интересны для меня в них, как правило, хорошо снятый видиоряд - Россия, по которой скучаешь и которую не так часто видишь, как хотелось бы. Комментарий (звук) при этом отключаю, как и при просмотре футбольных матчей с Уткиным - Гусевым.
ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ ФОРМИРОВАТЬ МИРОВОЗЗРЕНИЕ! А ИДУТ ОНИ В САМОЕ УДОБНОЕ ДЛЯ МАНИПУЛЯЦИИ СОЗНАНИЕМ ВРЕМЯ, НА САМЫХ ДОСТУПНЫХ ТВ КНОПКАХ, ПЕЧАТАЮТСЯ МИЛЛИОННЫМИ ТИРАЖАМИ.
Тютюха, подстать мне, искромётный говорун – буде только в теме страстной натурой своей заинтересован. Но я, как официальное лицо, обязан утро завсегда начинать с ознакомленья с обстановкой в стране и вообще. А потому, едва устроившись в машине, вызываю на перекличку официальные радиостанции, те, что не гоняют музыку, то есть сами не спят, а служат бодрствующему народу: «В госпитале врачи нас успокоили: телевизор из палаты № 6 в окно мы выбросили сами…»; «Вася, ты грохать козлов и на охоте умеешь?»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора ввести в обращение индульгенции с юридическим статусом ценных бумаг и правом торговать ими на биржах и в исповедальнях!»»; «Профессор, общественность интересует: если бы у либеральной крысы отрос тигриный хвост, то она стала бы ещё…»; «Вчера, в городе Колотуне прошёл несанкционированный «марш согласных». Отцы города, в котором на днях «из-за кризиса» заколотили проходную последнего завода, были всерьёз встревожены порывом населения безо всякой на то санкции поддержать работодателя и власть. Сидели бы по домам! Нет, им надо публично «согласиться»! Кризис, как заявил мэр Колотуна, не на заводах и не в полях - он в головах несознательных граждан, которые зачем-то переживают по поводу увольнений и невыплат зарплат и социальных пособий. На всякий случай, из соседних районных городов-близнецов – Мочажинска и Повала – начальство подтянуло улыбчивую милицию. В кульминационный момент марша перед идущими демонстрантами, из люка BMW, явился «Кризис» - он был в устаревшем образе толстопузого щекастого капиталиста во фраке, с бабочкой и с гаванской сигарой в лошадиных зубах. Машину этого Чемберлена окружили ну очень хорошенькие девушки-анархистки; они образовали хоровод и принялись было на все лады скандировать: «Кризис, кризис, уезжай!», но воодушевлённые безработицей колотунцы вскоре разогнали неразумных девиц, а группку «голубых» педиков, жеманно грозящих пальчиками: «Кризис, нехороший, уезжай! Ты уже сделал с ними всё, что хотел…», ту едва ни поколотили; милиция-таки пригодилась - спасла педиков. Массы же «согласных» несли транспаранты с нейтральным содержанием: «Умершего безработного считать трудоустроенным!», «Зачем иммигранты? Даёшь бесплатный детский труд!», «Мы за 12-часовой рабочий день!» и прочий, обычный для экзальтированных «согласных», эпатаж»; «Ваша честь: это не кража и не партийное задание! Я вообще не знал, что жених – начальник у «недогоняющих». Просто я не успел хороших людей поздравить, сильно переживал, и тогда, под покровом первой брачной ночи, через балкон, залез в опочивальню молодожёнов, их самих там почему-то не застал, и с расстройства забрал все подарки, какие-то бумаги, документы, коробку из под ксерокса с долларами… – всё, что было в сейфе»; «…наш батюшка намаялся вчерась: отпевание – венчание – отпевание – венчание – отпевание… - и так цельный божий день!»; ««Старуха процентщица» - устойчивый нарицательный образ в русском мире, и совсем не случайно эта кличка прилепилась намертво к олигарху Сироцкому»; «Прочитала две странички про Отеллу – и сразу захотелось ей позвонить»; «…в канун ответственных выборов. Передаём ежедневное обращение губернатора Непроймёнской стороны к своему народу. «Родные мои! А поимённо те, у кого сегодня день рождения! Сердечно поздравляю вас с ним! Обещаю выпить за…»»; «Наконец-то российских либералов приравняли к автолюбителям. Теперь, прежде чем считаться либералом, нужно сдать теорию в виде правил либеральничанья и практику по вождению людей во лжи»; «На вчерашней презентации нового гибрида саможенящихся женихов в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в браколожестве России. «Почему в этой стране простое сочувствие к девушке, если оно выражено в имущественной или денежной форме, до сих пор считается предосудительным? Почему в этой стране все богатые мужчины женаты, а все женихи - не настоящие мужчины?»
На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-холостяк, ответить, да тут - без всякого предупреждения! - Тютюха как взовьётся на приёмник:
- Да выруби ты его! То врачи в госпитале нас успокаивают, то начальство. Сейчас опять с родных своих «голубых воришек» в Лондоне перейдут на чудо-советников с Заклемонии!..
- Чем тебе варяги с Заклемонии-то не угодили? Пока что их третий год просто тихо-мирно поят - из русского гостеприимства. Нормальные «пацаны»: в футбол быстро выучились играть…
- Ещё бы на четырёх ногах не выучиться быстро! Знаем этих варягов: наворовал – и шасть за границу! - идёт в накат Тютюха и, вижу третьим глазом, сверкает в меня очками с худого лица со всосанными щеками. - Они туда хоть тушкой, хоть чучелом – а выедут и вывезут. С обобранными да грязными туземцами не останутся щи лаптем хлебать! Колхоз наш сгорел в угаре перекройки – вот эмигранты и сбежались, как гиены, добивать. Расчищают нашу землю для своего потомства и для поганых дел. Безобиднейшую бабку Усаниху - и ту норовят спровадить из Матерков! И где теперь эта горсть родной земли?! Бубню себе: «Вот моя деревня, вот мой дом родной…», бубню в настоящем времени, а слышу – в прошедшем…
- А чего варягам тащить из Матерков? – спрашиваю Тютюху «невинно», для затравки. – Там уже ничего нет.
- Окстись, Онфим! Там наша земля, наша вода, лес! А заливные луга, поля, озёра?! Ту же церковь в Матерках разбирают по кирпичику – на сувениры. Живём, выходит, во «время разбирать камни»! А нам совсем голое место останется? При царях Матерки были крупнейшем имением в Непроймёнской стороне. Храм в сельской деревне возвёл один зажиточный матерковец, в ознаменовании победы русского оружия над турками под Шипкой. После революции он, уже старик, - из классовой ненависти к Советам – карьер засыпал и замаскировал, а сам отбыл с Антантой. В эмиграции написал о церкви книгу. Кирпичи, оказалось, месил из местной белой глины, чего-то добавлял в неё, где находился карьер – не указал, а обжигал кирпич по особой технологии, но по какой – тоже не рассказал. Получился кирпич с безупречным резонансом! Для церквей и концертных залов! Цапель этот, Жабель… - нынешний хозяин Матерков - оформляет кирпичи и продаёт туристам, как сувениры. И пытается найти карьер и воссоздать технологию обжига - рассчитывает наладить уникальное производство. Этот жулик уже организовал исследования – и здрасьте вам: матерковский кирпич, оказалось, имеет ещё и замечательные экологические свойства, с него дышится особенно легко и теперь – только давай! - может легко продаваться в Европе и где хочешь.
- Инвестиции! Пусть продают: будут начальству налоги, народу – зарплата…
- Ой, оставь: ни налогов, ни народа! Нет в Матерках народа уже! Там сброд: люди есть, а народу нет. Бабилон какой-то, а не родная моя сельская деревня Матерки! Слетелись со всего света на звон монет, подзаработать! Нахватают и смоются при первом сигнале тревоги – и станет ещё пустее и гаже. При развитом империализме народы исчезают. Интерсобственникам и интерправителям племена и роды без всякой надобности: им подай только работников, избирателей, налогоплательщиков и солдат. Завезут на кирпичный завод в Матерки сотню полурабов-китайцев, выпишут одного инженера-немца, выставят охрану – всё! А кирпич продавать будет Цапель из оффшора, сам засядет в Лондоне или в Иерусалиме.
- Палестина торговать полмира научила: арабы и евреи – издревле успешные купцы…
- Да знаю! В Израиле даже у проституток на заднице две воодушевляющие клиентов татуировки: на левой половинке, по-арабски написано: «…би еврейку!», на правой половинке, на идиш: «…би арабку!»
- Беспроигрышный вариант торговли! У гарнизонной Марии Магдалины, наверное, была бы ещё одна татушка, ниже пупка - на латыни…
- Смейся-смейся, а не отдаст Цапель в российскую казну ни гроша! Пробьёт для Матерков статус какой-нибудь особой экологической зоны по разведению мамонтов, взятки чиновникам раздаст, а налоги – шиш! Обидно! Кабы свой, а то чужак идею отчаяния моего воспринял и в жизнь претворяет! И ладно занял бы деньги на свой страх и риск у «цюрихских гномов», а то в нашу госказну и залез!
Идею отчаяния Тютюхи? Ну конечно! Я сразу припомнил целый подвал в «Непроймёнской правде», как всегда броско озаглавленный: «Сельская деревня Матерки, как способ обустройства ландшафта для целей развития экстремального туризма». Ладно, философски и в явном расстройстве интеллигентского своего духа писал мой искатель сермяжной правды: с сельским хозяйством в нашей зоне рискованного земледелия ничего не выходит - оно убыточно при любом начальстве, и хорошо только тем, что не позволяет сельскому люду измаяться от безделья и окончательно спиться. Если же мы, наконец, честно признаем, что сельское хозяйство у нас – это не производство, а только традиционный способ занятия населения, тогда давайте попробуем, в духе времени, коль уж объявили капитализм, занять крестьян чем-то более экономически выгодным, к примеру, экстремальным туризмом с русской спецификой, для чего в Европе попросту земли свободной нет. И местный народ почувствовал бы себя, наконец, приобщённым к полезному и хорошо оплачиваемому труду. Далее Тютюха, патриотично язвя, предлагал некоторые направления туризма: блуждание в дремучем лесу, переход через болотную топь, ночёвка в стогах сена, катание на тачанках с пулемётом Максим, автогонки по просёлкам, хождение стенка на стенку, русская баня, казаки-разбойники, рыбалка с бреднем и динамитом, хор кукушек, толстовская косьба крапивы и лопухов… и тому подобное, чего днём с огнём не сыщешь в чрезмерно обжитых европах. На эту очередную интеллигентскую идею Тютюхи начальство, по обыкновению, отреагировало никак. Зато – как всегда - идею просёк хитроумный иностранец: эмигрант не то из Большого Курятника (это я образно так Нью-Иорк называю), не то из Палестины, и как только вышло в России разрешение на покупку сельскохозяйственных земель, он быстро и решительно скупил на подставное лицо земельные паи у матерковцев и заехал в сельскую деревню, как латифундист из телесериала.
- В Палестине своих лопухов совсем, что ли, нет? – спрашиваю Тютюху с недоверием, хотя, как сам бывал – не видел ни одного.
- Кончаются. Вся природа в Передней Азии и в Западной Европе кончается, и лопух стал туристическим объектом, как баобаб или секвойя. Почему нет?! Лопух колоритен, эстетичен, задира, буян и медонос, он близок к людям и ко всякой твари! У него русский размах! Нет в Европе травы, мощнее лопуха! Посмотришь на цветущий лопух, тряхнёшь нижний лист, чтобы скатились капли росы по жилке, изумишься от души живому гулу и разноцветью насекомой суетни на его цветках – и сам тотчас сделаешься здоровым и сильным! Созерцание красоты и силы плюс фитотерапия! От зарослей богатырских лопухов прёт материей и энергетикой! Подходи, восхищайся, вдыхай, трогай! Силочка по жилочкам лопуха так и льётся-переливается! Экстракт из корня лопуха – лучшая биологическая добавка в наших краях, дармовое общеукрепляющее средство! Или народу не нужно укрепляться задарма? Известные лопухи – в четыре метра высотою – культивируются в усадьбе герцога Бэкингема, в Англии. Их там подают туристам, как самые большие лопухи в Европе! А в Матерках, за баней Усанихи, где пыли нет и речка Серебрянка в двух шагах, дикие лопухи стеной стоят, выше крыши, до пяти метров вымахивают, я шестом измерял, а о них – ни гу-гу, хотя Матерки в Европе! Видишь, Онфим, врут и притесняют нас во всём! Герцог Бэкингем конкретно, на бабки, кидает бабку Усаниху, а либеральные авторы в евроСМИ молчат!
- Кабы только в СМИ. Французские брехуны ещё почище Бэкингема. Алькофрибас, рассказчик у Рабле, как-то от ливня «спрятался под листом лопуха, который был не меньше арки моста в Монтрибле».
- Во-во, веками врут и не краснеют! Лопух да крапива за осиновой банькой у речки – вот олицетворение русской сельской деревни в глазах интуристов: готовый, устойчивый брэнд! А у матерковцев к лопуху никакого почтенья нет – иной и подотрётся… Обидно мне: не пожелало местное начальство этого понять, а Цапель воспринял и сейчас культивирует лопухи и крапиву, как на клумбе. Европейцы и американцы отвыкли работать руками – так им в Матерках предлагают: корову подоить, творог отжать, сметану и маслице сбить, растопить русскую печь, для особенных зануд - сплести корзину, лапти. Им это дико интересно! Срубили для них из осины восемь новых бань, поставили вдоль Серебрянки, топят каждый день и парят. И стрижёт Пингвин купоны с моей идеи. А ещё проложил маршруты в зарослях крапивы и лопухов: дорожки выложил и водит по ним бенилюксов - те в тихом восторге! Идут осторожно гуськом, смотрят, нюхают, дышат во всю грудь фитонцидами, собирают гербарий из сорняков – эти в Европе тоже заканчиваются, и даже говорят меж собою необычно тихо, как положено в волшебном лесу. Есть особые делянки крапивы - для мазохистов; те уезжают ну просто счастливыми!
- Побегают голышом по молодой крапиве, играя в «казаки-разбойники», - и счастливы?
- А кроме счастья им ничего не надо - остальное всё давно уж есть!
- Понимаю бенилюксов: я тоже был счастлив – три раза…
- Набесятся в крапиве, а потом усатые казаки, на лавке в бане уложат интуристок себе на колени вниз лицом, да из счастливых задниц иглы крапивные вытаскивают, протирают горящие попы огненной водой, могут и ногайкой или кнутом пройтись, а интуристов – почти тем же макаром - обихаживают Марьи-царевны в кокошниках да пышнотелые русалки, выйдя прямо из вод Серебрянки. Впечатлений – на пол оставшейся жизни! А где у них побесишься так? Жизнь зарегулирована, как на конвейере автозавода, взгляд положить некуда, чтобы отдохнул минутку глаз. Неимоверная скучища: не происходит ровно ничего! Кошку на улице машина задавит – уже событие: все местные газеты только об этом и пишут…
А давят, продолжаю про себя мысль Тютюхи, архиредко. У них, бедняг, и кошек уличных, верно, не осталось: как сам бывал – не видел ни одной. Дальше Тютюха рассказал, какие промыслы были в Матерках до реставрации капитализма. Кроме навозных червей, Матерки славились репейным маслом и репейным же лечебным мёдом, некогда побеждавшими на выставках ВДНХ. Славились маринованными грибами и самым южным в России клюквенным болотом. Серебряная, считай, живая вода из семи мощных родников, прозванных «Семь братьев», лилась в изобилии и образовывала большой ручей, впадающий в речку Серебрянку, откуда с удовольствием пили тучные коровы из стада, давая удивительное по вкусу молоко. Возили сюда, по знакомству, на это молоко с репейным мёдом и серебряную воду больных детей и стариков из городов – и вставали те на ноги и лазали потом козлятками по Тосканским холмам и крапивным долам. Почти двести лет возили…
Да, простоват, простоват Тютюха для записного интеллигента. Профессиональный интеллигент давно бы погрузился в философский мятеж и виртуально лупил всех направо и налево за гибнущие Матерки. А Тютюха мой, так, интеллигент-любитель - без зажатой крепко фиги в кармане на всякое начальство и собственный народ. Сельская закваска Тютюхи в городе так и не прокисла…
Вот интересно, стал ли Тютюха «шестидесятником», живя в то время? А спрошу!
- Сегодня, буде живы, «шестидесятники» каялись, поди, перед обнищавшим народом за свой протест.
- Честные – каялись бы! - отбивает, без промедления, Тютюха.
Знать, думал об этом. А продолжил так… "Шестидесятники", в большинстве своём, это талантливые честные - в понятиях своего времени - люди, разочаровавшиеся в социализме советского партийного разлива. У социализма были кучи недостатков, но горы достоинств: люди, как сегодня, не страдали от безработицы, спокойно растили детей и отдыхали, не боялись завтрашнего дня, и прочая, и прочая, что для десятков миллионов простых людей гораздо важнее, чем какая-то свобода слова или нечто подобное, что так – в своём воображении - любили "шестидесятники". Они, я надеюсь, не представляли себе, что свобода слова у нас мигом выльется во многоэтажную изощрённую ложь, в порно, в рекламу, в хамство, в истребление отечественной культуры, уничтожение русского языка и дебилизацию людей. В итоге сегодняшним гражданам России "шестидесятники" оказались совсем не нужны и, пожалуй, вредны. Советская творческая интеллигенция желала «свободы», соблюдения авторских прав, тиражей, западных гонораров… – хотела, короче, денег и удовольствий в обмен на свои «таланты» и «службу». Наши творцы, владея умами граждански развитых советских людей, считали, что при западной демократии обстановка вокруг их талантов воссияет лучами всемирной славы и в карманы потекут реки злата, а вот серьёзная публика будет, как при социализме, по-прежнему носить их, таких золотых, на руках, а дамы – по-прежнему в воздух чепчики бросать. И это властители душ! Публика же, став, как и творцы, свободной, либеральной, то есть, сменив духовные ценности на материальные, в миг отвернулась от своих властителей – и нет вам, господа, по-прежнему ни тиражей, ни телеэфира, ни рек злата, но уже нет и вознесения на пьедестал, благоговения к творцу, духовного вождизма, и нет даже привычного сонма хорошеньких поклонниц. Оказалось, при надёже-демократии в западном варианте чепчики, в виде лифчиков и трусиков, девицы бросают в эстрадных артистов, а вовсе не в интеллигентов от культуры. Остаётся с грустью развести руками: безответственные дураки вы, господа "шестидесятники", - капиталистической жизни совсем не знали и не понимали, а подталкивали к ней советский народ. С такими горе-командирами в первом же бою погибнешь. Думаю, знай "шестидесятники", на чью, в итоге, мельницу выливаются их таланты, многие из них сто раз подумали бы, прежде чем творить шедевры, ослабляющие власть. Объективная претензия к "шестидесятникам" десятков миллионов людей заключается в том, что благодаря деятельности творцов – хотя не только ей, конечно, - простые люди потеряли: заботящееся о них государство, часть своей Родины и часть культуры, уверенность в завтрашнем дне, заработки, местожительство, сбережения, и часто даже само желание жить… Десяткам миллионов людей жить стало материально хуже и противней! Что этим десяткам миллионов свобода слова, к которой так стремились "шестидесятники"? Нынешние творцы получили свободу высказываться, но и нынешние власти имеют свободу их не слушать. А у миллионов разве сегодня появилась какая-то серьёзная возможность свободно высказаться? Что раньше свободно выговаривали на кухнях, то сейчас свободно высказывается в интернете и где угодно – с тем же нулевым результатом. Ничегошеньки абсолютно простым людям не дал этот либерализм, одни какие-то неощутимые воображаемые свободы, а вот потеряли они ощутимо. Творцы мыслей, впрочем, ничему не учится: в скором будущем коллизия с "шестидесятниками" повторится. На сцену общественного внимания выйдет новая плеяда талантливых честных людей, только уже разочаровавшихся в олигархическом госкапитализме…
А вот, наконец, и Короедовский район. Въехали в Сычи – соседи и некогда заклятые враги Матерков. Уж никто и не помнит, откуда эта вражда взялась, но лелеяли её в обеих сельских деревнях бережно, как свой неповторимый эпос. Свадеб ли касалось, футбольных матчей и спартакиад, сенокоса на спорных участках, выборов в депутаты, проводов в армию… - любые совместные мероприятия заканчивались «стенкой на стенку». Для этого даже, по особливо принципиальным случаям, назначали дату и время свалки в Поповом Углу - на просторном великолепном по красоте заливном лугу, кой длинным языком, между Серебрянкой и оврагом, вклинивался в угодья Сычей. Это место ещё при царях принадлежало Матерковскому храму, и именно здесь ушлые сычовцы сповадились воровски косить, как считали, ничью траву, и здесь чаще всего сталкивались с матерковцами, нанятыми попом на сенокос. Вот вам и Попов Угол! Зачем, спрашивается, попам сенокос за двадцать вёрст от сельской деревни, когда кроме телеги никакого транспорта не было? Попы – старинные земельные олигархи и собаки на сене. Патрон всегда говорил: где попы, там народу худо. Чего он так с Савеличем сошёлся? Из единства и борьбы противоречий, разве что. В Сычах, однако, колхоз устоял: председатель был уж слишком грозен и силён физически – собственноручно бил свой народ за нерадивость, воровство, пьянство и вообще – для острастки. Сычовцы же, понимая, что начальству без побоев с ними справиться ну никак не возможно, даже гордились и хвастались друг перед другом: меня Пред бил три раза, меня – уже семь, как уголовники гордятся – сколько зон сменил. И когда соседи, Матерки, развалились, сычовский Пред скупил за бесценок и за обещания всю их сельхозтехнику, быков-производителей и свиноматок, овец и тёлок, и всё, что пригодится, увеличив тем самым залоговую базу под банковские кредиты – и до сих пор на этом добре выживает…
Тютюха отыскал в мастерской своего знакомого, Шмурдяка, ныне главного инженера местного колхоза «Привет». Поприветствовались. Инженер Шмурдяк в паре с переодетым в гражданское участковым милиционером Пёсогоновым предусмотрительно и в тайне ото всех метил технику - комбайны, трактора, сцепки агрегатов и всё подряд, дабы найти, если кто из соседей или фермеров по наводке уворует. Шмурдяк - мужик степенный и во всём средний, обросший семьёй и малой родиной. Пёсогонов – явно холерик, очков не надо, а на вид большой работящий парень тридцати лет - перёд толкачом, зад буксиром, - с большой головой и упрямой прядью курчавых седеющих уже волос, упавшею на глубокие не по возрасту складки лба.
Тютюха:
- Ну что там в Матерках? Отсеялись?
- Шутишь, Пломбир? – вскидывается инженер Шмурдяк. - Как Ёрш асфальт пахал, в поле не выходили! Колхоз давно скапутился. У вас, в Матерках, теперь заказник с ландшафтным земледелием.
- У нас заказник?! – выпучились из-под очков глаза и всосались щёки у Тютюхи.
- На самих матерковцев не охотятся пока что: их показывают зрителям, как американских индейцев в резервациях. С одной разницей: индейцы рядятся в перья и курят трубки мира у костра, а ваша массовка давится в очереди у магазина сельпо за ржавой селёдкой из бочки, и все пьют водку декалитрами и матерятся почём зря – всё на потребу интуристам. И при этом ваших мужиков заставляют клянчить у немчуры на водку. Попробуй-ка у немчуры выклянчить на водку!
- Докатились… Американские индейцы, - припоминает Тютюха старые вырезки из газет, - потомки Оцеолы да Монтимого Ястребиного Когтя, те хотя бы хлопочут о придании резервациям суверенитета – это, чтобы в них не действовали федеральные законы и налогов не платить. Индейцы племени пекотов из резервации «Лисья чаща», в Коннектитуте, открыли казино и живут припеваючи за счёт него. Там сотни игровых столов, тысячи игровых автоматов! Матерки – туда же?
- Пингвин у властей добивается, чтобы население Матерков объявили потомками казаков атамана Платова – с вольностями, землями и своим воинством, - докладывает участковый Пёсогонов. – Я видел бумаги в районе. Только народу фиг что достанется - всё загребёт хозяин.
- А в самих Матерках народа уже нет, – говорит инженер Шмурдяк. – Сброд один, а коренные мрут и не родятся.
- Побиться даже не с кем стало! - поддакивает участковый Пёсогонов, тряся челом. – Считай, не ходили на матерковцев с той ночи, как Ёрш асфальт пахал. Своих, сычовских, председатель бьёт, а нам кого? В Попов Угол матерковцы вообще перестали ездить, даже в засушливый сезон: травы мало, а они не косят – не нужна! И свадеб никаких! Ни тебе футбольных матчей на первенстве района, ни концертов самодеятельности. Скукота! Вот, разве что осенью, на проводах в армию Афоньки, удастся отметиться?..
- Допризывник Афоня? – вспомнил я письмо у Патрона. – Наслышан. Что за парень?
- Афанасий – боец! Я с ним бился, – воодушевляясь, взмахнул кувалдочкой участковый Пёсогонов. – Кудрявые блондины все бойцы! Метр девяносто два росту, плечи – в дверь боком входит, руки-клещи! Будущий десантник! Если молодым героем не закопают, дослужится до генерала!
- Пока что – местный Маугли, - влезает с объяснением Тютюха. – Вернее, Кинтаро – «золотой мальчик», герой-легенда у японцев: наделён огромной физической силой и понимает язык диких зверей. Афоня полудикарь, однако ж, к удивлению моему, зрит в корень и здраво рассуждает. Суровый малый, смельчак, с общинной жилой. Мне даже не понятно в нём - откуда что взялось? Может, через Интернет поднатаскался? Не терпит чужаков и пьяниц. Чуть что ему не по нраву: в морду кулачищем бац! – и вопрос решён. Политкорректностью не тронут. В лесу несколько землянок держит, гнёзда на деревьях сколачивает из досок и ветвей, знает все большие дупла: оружие там, наверное, хоронит. Придёт из леса - ходил, будто, за грибами, - а руки машинным маслом пахнут: мне баба Усаниха говорила…
- Оружие хоронит?! – аж присвистнул участковый Пёсогонов, просветляясь в лице. – К полезному готовится чему-то… Молодец! В сводках Короедовского РОВД попадалось года два назад: Афоня сам изгнал из Матерков троих пьянчуг и поджигателей, и бомжей городских тоже всех зачистил, ещё до Пингвина… Последний дельный молодой в большом некогда селе! Уедет – пусто станет в Матерках. Вот уж заскучаем: не с китайцами же нам дружить! Сычи придут Афоньку провожать! Главное, мне исправить пропуска на всех желающих…
- А что, въезд по пропускам? – спрашиваю Пёсогона.
- Как в зоне! Если без понтов, вам надо ехать на станцию. Туда из Москвы через пять часов прибудет поезд с туристами. Матерковское начальство… - Пингвин, то есть, - обязательно будет на станции гостей встречать и…
- Почему Пингвин? Цапель, - поправляет участкового Тютюха.
- У нас зовут Пингвин, да и похож! Пингвины - гомосеки!
- Не, я с понтами! – честно признаюсь. - По сигналу с места: прибыл разведать обстановку и доложить кому след…
- Чтобы затем атаковать врага на его территории?! – вставляет, сразу повеселев участковый Пёсогонов. – Как, мужики, на дело пойдёте, я примкну! Вот номер сотового… Мы теперь как на границе живём: объявите «В ружьё!» – я мигом подскачу. Матерковские угодья – концлагерь! Окружили по периметру табличками «Частная собственность»: заступишь, тронешь что – квалифицируют как покушение, могут даже колено прострелить - серьёзно! Телята наши где-то пролезут, или по оврагам, или по каменному броду через Серебрянку в матерковские земли пройдут – всё, назад выдачи нет! А примешься звонить, грозить, рапорты строчить и правды искать – тащат в суд. Измотают и каких штрафов понавешают, телята золотыми станут – лучше сразу бросить и забыть! Клянусь офицерской честью: концлагерь Матерки! Я таких в Палестине насмотрелся. Хоть кино про нацистов снимай! И местных на работу не берут! Мой братан, «сварной», и жена его, медсестра, живут в Короедовске, прослышали они о зарплатах, и послали в Матерки свои резюме по электронной почте. В ответ: чрезвычайно, мол, польщены вниманием к нашему проекту, но, к глубочайшему сожалению, у вас лицензий нет. Чтобы работать палатной медсестрой - не операционной, а простой палатной, градусник поставить! – у них лицензия нужна! Мой братан всё равно поехал, один – выяснить: считал, ведь, себя ассом! Ладно, привезли его на сварочный участок – ну, покажи своё уменье. Как раз, варили трубы – нержавейку в аргоне. Ё-моё! Да я, рассказывал потом, такого оборудования, такого изобилия материалов и оснастки отродясь не видел! Даже в кино! А как немец на его глазах варил! Шов – красавец: тонкий, ровный, как на капроновом чулке! Потом братан неделю с горя пил - так самолюбие задели! А как просох, стал мылиться куда-нибудь: учиться еврошвы варить.
О, думаю, учиться! Как товарищ Ленин завещал… Я тоже всем твержу: «Учи матчасть, дабы остаться живу!» А что, интересно, ненаглядная красавична моя, Блондина из мукомольного техникума, ответила бы, спроси я её: «Что такое брак шва?»
- Совсем местных не берут? – адресуюсь теперь уже к Пёсогону.
- Берут, кто поопрятней, повеселей, чтобы любил выпить, но ещё не спился. Матерковские мужики спились уже, приглашают наших и короедовских. Зарплаты у них в разы выше, а вот премии работникам Пингвин не платит.
- Премии теперь – «пережиток социализма», - бросает с Тютюха. - Какой смысл капиталисту давать премию, когда работа уже сделана? Наоборот, под сдачу работ хозяин норовит избавиться от лишних рук.
- Было дело… - вступает с приятным воспоминанием инженер Шмурдяк. – Как Усан на пенсию вышел, я сколько в Матерках борон, катков, сеялок ночами понатырил – с дальних полей!.. А теперь шиш, даже скучно! Ничего у вас нет! А то имущество, что есть, какое-то чужое: страшно брать - его для нас тоже вроде как нет. В тютельку Пёсогон попал: концлагерь Матерки! Соседа потеряли! Выморочные Матерки: местных осталось от силы двести душ, с Сентяпкой вместе, дети не родятся уже третий год подряд…
- Понимаю, обидно: воровать не дают, - перебиваю исповедь инженера деликатно. – А какая новизна в Матерках сильнее всего смущает сычовские умы?
- Ничего там нет! – рявкнул, возбуждаясь, участковый Пёсогонов. - Я с пожарной лесной вышки на матерковские земли смотрел: ё-моё! – вообще ничего нет! Стройка комсомольских масштабов, а визуально – будто строят дикое поле и дремучий лес! Все рубки запретили, даже санитарные, оставили один аттракцион: «Валка леса бензопилой «Дружба»»…
- Занятие не для слабаков, - соглашаюсь.
- Главное, что смущает, - перебивает инженер Шмурдяк, - всем командует один человек! Начальник всего один, а тысячи людей, не зная русского языка, работают, как заведённые, не покладая рук! Вот услышите в Матерках: в одиннадцать ноль-ноль на железке, у моста, раздастся взрыв – хоть часы проверяй. Нет, имеется, конечно, в Матерках и среднее звено: по направлениям люди руководят, только начальниками себя не считают и… – их вообще не видно и не слышно! Вот нас здесь уже два начальника: я начальник над мастерскими, нефтебазой, гаражом, над котельными и водопроводом, трансформаторной подстанцией, над механизаторами и всеми людьми, кто на этих объектах работает; Пёсогон – начальник порядка и соблюдения закона. И, тьфу-тьфу, едва справляемся! В колхозе управляемость - только через мат и кулак преда, ну и мы с Пёсогоном иной раз нерадивых с боков подбиваем…
- Вы, значит, - переспрашиваю инженера Шмурдяка для пущей верности, - начальником себя ощущаете?
- А то! Я…
- А я - нет! – перебивает экспрессивный участковый Пёсогонов.
И тут же он, преображаясь, по-молодецки дико ржёт и тычет кувалдочкой в плечо инженера Шмурдяка:
- Этот, блин, начальник… - не могу: расскажу! – он на единственный в Сычах асфальтированный перекрёсток вылетел… на новенькой своей, не обмытой даже, легковушке… вылетел, «как начальник», а Терентич - на ржавом Кировце - выехал навстречу «по правилам движения»… Ну, умора!..
- Урок дураку! – отмахивается от кувалдочки главный инженер Шмурдяк, не расслабляясь. - В Сычах болтают уже: почему, дескать, в Матерках один иностранец со всем управляется, без побоев и мата, и вообще без русского языка, а вас тут целая свора - и толку нет? Почему, товарищ Бодряшкин? Народ не тот или начальство не то? Вы там, при верхах, должны знать всё!
- Ну, всё только телевизор знает… - хотел было я шутить.
- Да мы без понятия, чего эти умники с экрана говорят! – стал уже гневиться участковый Пёсогон. – Птичий язык какой-то, чужой нам, ненавижу! Я с тяжёлым ранением в госпитале лежал, очнулся: вокруг койки стоят врачи в масках, руки в карманах держат, обсуждают моё бренное тело, сыплют терминами, деловые, а я понимаю только одно – кранты, готовься откинуться, лейтенант Пёсогонов, а после медсестру подозвал, - что? «груз 200»? - оказалось: кризис миновал, иду на поправку, а вот витаминчики поколоть не помешало бы…
- Высокое начальство ещё не выработало язык, на коем могло бы правильно с народом объясняться, - говорю утвердительно. - Вот-вот новое начальство…
- Высокое начальство с людьми давно уже не говорит, - перебивает Тютюха, - оно только зачитает экспертные тексты. Притом, государство либеральных бюрократов боится мнений экспертного сообщества. Либералы от власти боятся: привлеки они к практической работе действительных интеллектуалов, истинных учёных, - и их, либералов, назначенцы, кто непосредственно аппаратно-директивно страною управляет, окажутся отодвинутыми от власти. Поэтому начальство держит исключительно «своих» экспертов – для «объяснений», а не для анализа и прогноза.
- Начальство зачитывает тексты своих экспертов, ладно! – ещё сильней ярится Пёсогон, тряся кудрявой прядью на лбу. - Но половина слов, понятий - иностранные, смысл не наш! Зачем иностранные слова без нашего смысла?! Значит, эксперты – иностранцы? Тогда само начальство в телевизоре – кто нам? Ну, если они со своим народом говорить на понятном языке не хотят – кто они нам: чужие, враги?
Снова, думаю, имеем «проклятый вопрос». Никак, буза в народе зреет. Общество спокойно, когда задаётся глупыми, а не «проклятыми», вопросами. Эх, выйду на пенсию и засяду-ка я за эти «проклятые вопросы»: приведу их, главное, в систему, а системы решаются легче, чем стохастика с бифуркацией…
Отвлечёмся… А ведь в «птичьем языке» начальства, говорящего с народом, ничего за 2500 лет не изменилось. На линии Кремль-Сычи восстаёт, по сути, та же картина народных собраний в Афинах бронзового века. В мирное время аттические крестьяне жили по своим деревням и редко заглядывали в город. В V в. до н.э. в Афинском государстве проживало примерно 30000 полноправных граждан (мужчин, женщины не имела права голоса), а кворум на народном собрании составлял всего лишь 6000 голосов, то есть 20%. Крестьяне, очень редко участвуя в общих собраниях, были не искушены в ораторском искусстве: они принимали за чистую монету всё, что приходилось выслушивать на собраниях или в судебных заседаниях. А поскольку опытные ораторы, защищая групповые интересы, выдвигали и в одинаковой степени доказательно обосновывали прямо противоположные точки зрения, у простых крестьян голова шла кругом и они понимали лишь одно: начальство и богатеи обводят их вокруг пальца и оставляют в дураках. Отсюда у греческого народа возникло и устоялось недоверие к речистым лидерам демократии - демагогам, – и он испытывал открытую враждебность по отношению к науке убеждения – риторике – и её носителям–философам, слившимся в собирательный образ зловредного софиста. То же самое происходило в демократическом Древнем Новгороде, где на собраниях простыми гражданами манипулировали ушлые боярские роды и группировки. И сегодня то же самое: крестьяне не попадают в «кворум» общего собрания России, где решаются главнейшие вопросы государства, и не понимают, кто из «говорящих голов» им полезен, кто вреден. Отсюда недоверие к властям…
- «Птичий язык» российское начальство переняло у Запада, - опять предваряет меня Тютюха. Вот разошёлся! Наверное, мало говорит с людьми, всё больше пишет. – На Западе лидеры самоуверенны, миссионерны и кичливы. Они давно уже не «говорят» со своим народом, а «выступают» перед избирателями, перед налогоплательщиками, мировой общественностью, «выступают» в целях рекламы групповых интересов, в целях идеологической и экономической войны… А как говорил с народом Ленин, помните из школьных учебников?
- Я помню фотографию, - истужился инженер Шмурдяк. – Ленин присел на ступеньках лестницы, у сцены, и что-то пишет на бумажке…
- Вот! – вскрикивает аж Тютюха. – Это Ленин на конгрессе Коминтерна, готовится к выступлению: дадут слово – вскочит на трибуну и скажет на русском языке то, что народ сразу поймёт и примет. Скажет людям, кто виноват и что надо делать. Скажет без нынешней тошнотворной помпы и фанфар, без фрикций ряженого потешного кремлёвского полка, без думского хора благонамеренных сирен. Первые лица теперь через пятиметровые кремлёвские двери разве с народом говорить идут? Нет, они идут выступать перед теми, кто на своих праздниках кушает торты в форме «Ленина в гробу». Вот перед ними они и ботают на экспертизной фене…
- Так они «свои» или «чужие»?! - уже свирепеет участковый Пёсогонов.
- Да уж не те отцы-командиры, которые положат конец ограблению страны! - в ответ взвивается Тютюха. - Власть у нас чиновничье-олигархическая, власть денег. Такая власть на Западе хоть кое-как успешна, в России – нет. И пусть власть не воет с экрана о своём патриотизме, о защите национальных интересов. Как только я её вытьё заслышу, хочется сразу уточнить: интересы чьей же нации ты так рьяно защищаете? Уж не русских и мордвы - точно. И народ это понимает. Сколько активисты от правящей партии ни пытались подогнать людей под свои знамёна, "народ безмолвствует" - массово за ними не желает на улицы выходить. Значит, народ не признает эту власть «своей». Выходит, старший лейтенант, это «чужая» власть. Она существует сама по себе, она не опирается на народ, она оглушающе хвалит себя, она развлекает и веселит народ, но делает для него самый минимум, только чтобы не скинули и не отобрали нажитое непосильным трудом. А критерий для минимальности дел у власти один: массовый протестный выход людей на улицы. Это единственное, что может привести к смене политики власти.
- А смена политики означает, по-твоему, смену первых лиц, всей верхушки? - вопрошаю я оратора. – Это, как ни относись, набравшие опыт люди, а большим политиком и управленцем в одночасье не становятся.
- Теперешних первых и приближённых к ним лиц не обязательно нужно сажать, высылать за кордон или даже просто снимать с должности: за редким исключением, те же самые люди, если им гарантировать неприкосновенность, развернут политику на любой градус…
- Как те же люди? – отшатывается участковый Пёсогонов. - Власть же, сами говорили, «чужая».
- В России властные традиции капиталистического толка ещё не сложились. Властная элита государства формируется лет двести, а у нас капитализму сколько?
- Ну и власть! – усмехается, аж присвистнув, участковый Пёсогонов. – У нас в армии такой новый комбриг был - что дышло. Ладно, наш мужик переживёт эту власть. Русским уже приходилось жить при чужой власти, и под оккупантами – ничего, выжили. А чужая власть непонятная загнётся сама - ещё прежде, чем терпение у народа лопнет…
Отвлечёмся… «Воскреснем ли когда от чужевластья мод? Чтоб умный, бодрый наш народ хотя по языку нас не считал за немцев», - уместно припоминаю я цитату из «Горе от ума». Да, опять, как во времена Чацкого, простой народ относится к высоким начальникам, как к иностранцам – потенциальным врагам отечества: друзей-то за кордоном, как при СССР, теперь нет. Почему же, осведомлённый читатель мой, простые люди не разумеют своё начальство на телеэкране? Я, конечно, беру только те случаи, когда профильный начальник преднамеренно не запутывает и не брешет. Отвечаю: суть не понимают из-за формы изложения. В телевизоре высокое начальство говорит для специалистов всего мира, включая советников с планеты Заклемония. А дабы излагать содержание ёмко, то есть покороче, но не теряя сути, надо шпарить профессиональными терминами, определениями, ссылками, за коими скрываются известные спецам понятия и факты. Народ далёк от сонмов этих понятий и фактов, потому не усваивает и термины. С народом следует говорить эмоционально, без терминов, наглядно, и обязательно с жестикуляцией, потому что народ много работает именно руками и ногами, а не головой, жесты облегчают понимание. Крестьянину надо прояснить! Незатейливо, с образными формулировками, дабы скорее дошло. Возбуждённому поисками правды русскому народу околонаучными обиняками всего не прояснишь: шпарить след напрямки! Если же слушатель попадается тормозной, убеждать его, напротив, должно спокойно и терпеливо, как раньше излагали тему лучшие общественные лекторы, а сегодня осталось лишь в работе с душевнобольными. Изложи наш президент свою застольную речь по моему рецепту Пёсогону где-нибудь здесь, в Сычах, в бане – эмоционально, простыми словами, с жестами, мимикой, улыбкой и лёгким матерком - и старлей поймёт даже президента. Но вернёмся к нашим осинам…
- Высокое начальство и сегодня не чуждо своему народу! – говорю построже. – Надо понимать: со всем населением необъятной родины не перебратаешься, иначе кремлёвское начальство и министры уже завтра явились к вам, в Сычи. А ко всем новациям местного начальства вы отнеситесь с понятием. Не отвергайте с порогу всё чужое. Зарубите: в классическом западном капитализме трудовой менталитет совсем иной. У них руководитель направления сполна получает из рук того, кому наёмно служит, и потому начальником себя не считает. Начальник у них один: хозяин, и ему принадлежит всё, кроме воздуха – пока кроме воздуха. А у нас руководитель низкого ранга собачится день и ночь и получает очень скромно - по евромеркам. Посему, стремясь заработать хоть что-то, авторитет, например, он вынужден позиционировать себя большим начальником, очень большим начальником и даже целой властью, дабы своим авторитетом или кулаком попирать нижестоящих, и отбирать у них недоданное ему бюджетом или владельцем бизнеса…
- Ага, попирать и отбирать всё-таки… - многозначительно басит участковый Пёсогонов; ручкой кувалдочки он чешет свой затылок и заметно призадумывается…
- Нет, давай ещё раз! – теперь уже окончательно супится инженер Шмурдяк. - В Матерках осталось своих двести душ и тысячи полторы-две строителей и обслуги со всего мира, общаются через переводчиков, а начальник один – Пингвин - и справляется. В Сычах всего четыреста душ, общение без переводчиков всем понятное и короткое – мат, и начальничков воз и маленькая тележка, а народ плохо управляем. Отчего?
- Народ, с точки зрения управляемости, делится на три части: дураков, умных и то дураков, то умных. Дураки и умные легко управляемы, но их меньшинство. А с большинством - то дураками, то умными – беда в масштабах государства! Это как с жёнами: с умницей или дурочкой мужу легче лёгкого выработать стратегию поведения и остаётся только следовать ей, а вот с женою, коя ведёт себя без всякого графика то умничкой, то дурой несусветной – намучаешься и проклянёшь всё на свете, а именно таких жён большинство, ибо в Евразии живём. Вот так «проклятые вопросы» и лезут из всех щелей. К тому же, организация труда у русских имеет национальную специфику. Поэтому управленческая методика западных учёных додиков - в чистом виде - нам не указ, скорее вред. Начальство, организуя труд русского народа, должно не просто, как у буржуев, заплатить, а, по ситуации, и, конечно, зная меру, должно работника похвалить, наградить, пожурить, отругать, наказать, поставить в пример, уважить, попросить, отвлечь, взбодрить, уговорить, защитить, обещать ему, помочь в личной жизни, взаймы дать и, наконец, выпить с ним… Мы не турки, мы не германцы и не китайцы. Это им достаточен мотив: работать за кусок. Таких Цапель и нанял, и тем избежал мороки с непонятным ему и, вероятно, даже презираемым русским трудом. С разгильдяями церемонятся только у нас: других-то нет. И надо пока ещё церемониться! Но и побыстрей учить! Иначе глобализм заменит русских на этих самых турок и китайцев. Русскому труженику становится хорошо не по одним деньгам! Русские люди неприхотливы, даже аскетичны: вышли-то из холодных землянок, из заснеженного леса, с дикого поля, из монастырей и всяких катакомб. Зачем нашим предкам нужны были в ледяных катакомбах деньги? Русским, в отличие от остального мира, не может стать хорошо от одних только денег: истинно «хорошее» лежит для нас за пределами денег. Спроси любого из нас: как поживаешь? Даже если всё распрекрасно, ответим в лучшем случае: да, вроде, нормально… так себе… ничего… Прекрасное опускаем в «ничего»! Ставим знак равенства между гедонизмом и аскетизмом. А вот американец расплывётся в улыбке во все шестьдесят четыре имплантанта: у него, на людях, всегда всё «файн!» Он индивидуалист, он сделал себя сам и начхать ему сто раз на сотрудников и на своих соседей - они для него конкуренты. А мы, сегодняшние русские, вышли народа, из общинно выжившего народа, мы до сих пор крепко-накрепко связаны с ним исторической коллективной памятью. Наш человек считает: или всем, кого он видит и знает, должно быть хорошо, или всем - плохо. Посему русскому народу так нравится, когда власть показательно мочит олигархов в сортире, хотя понимает - показуха. Увы: у русских ещё не прижилось убеждение, что хорошо может быть всем подряд, а значит, ты как бы не имеешь права даже объявлять, что тебе хорошо. Иначе обидишь сотрудника, соседа, нарушишь равновесие в коллективе, вызовешь зависть, сглаз… «Мне хорошо!», но подразумевается: «всё равно мне плохо, ибо я сострадаю людям». Не может быть хорошо испытавшему давление общины, барина, церкви, безумного начальства, алчных иноземцев… Из этого замкнутого круга русским ещё долго не выбраться: запад нам не поможет, и никогда не помогал. Русский человек только-только начинает меняться: ценить сегодняшний день, вслух гордиться своей работой и семьёй. Русский остаётся ещё открытой для всех раной, через кою виден живой пульсирующий организм…
- Идеальная натура для художника-реалиста… - мычит, вдруг, Тютюха. И продолжает уже с издёвкой. – Только продуктивно ли нам делить народ по уму без оценочного мнения начальства? У нас, если умный, но без протекции, то дурак, а если дурак, но с протекцией, то умный…
- Выходит, что ли, - не унимается инженер Шмурдяк, отмахнувшись зубилом от Тютюхи, - только когда русские станут все умными или дураками, страна сделается управляемой и расцветёт?
- Репейный типун вам на язык: дураками-то зачем! – говорю построже. - Ни к чему нам явление литературы превращать в житейскую скверну! Управлять дураками легко, да не выгодно в исторической перспективе. Умные и нервные повсеместно сгоняют с земли спокойных дураков. Животрепещущая судьба Матерков – наглядный тому пример. Надо срочно, как по команде, умнеть! Да умные и живут дольше – это объяснённый наукой факт. Когда в народе не хватает ума и воли, торжествует натив - беснование и стадность. Нельзя в народе возбуждать «проклятые вопросы», иначе текущему начальству и за царей придётся отвечать. Возбуждённый народ становится людоедом: разорвёт от восторга или от ненависти - как рвут назначенных знаменитыми артистов или заклятых врагов - тоже, увы, иной раз, назначенных. И то начальство успешно, кое, лавируя, дурашливо-безвольный народ свой удержит и направит. Русская тройка – не шутка классика! Русским народом по нашим колдобинам - это не колонной немцев на германской трассе управлять. Грамотность народа и внушаемость его со стороны начальства сродни процессу созревания вина. Неграмотный народ плохо внушаем, ибо держится за здравый смысл и традиции; это пока виноград – материал для будущего вина. Полуграмотный народ легко внушаем, ибо пробудилось самосознание, традиции начинают уходить; это - бродящее молодое вино: оно может и ёмкость взорвать, если газ не выпускать. Грамотный народ опять становится не внушаемым, потому что всё понимает и создаёт новые традиции; это - зрелое вино. С грамотным народом начальству нужен договор с понятными и справедливыми правилами сотрудничества, и дабы стороны его взаимно соблюдали. Цапель не заинтересован ни в каком народе вообще. Ему подай глобальный, а значит, безликий, наёмный труд; ему бы деньгу с земли быстренько поднять и унести. Сегодня он Матерковские угодья прихватил, завтра казино в Бейруте возьмётся строить или Великую китайскую стену по камешку продавать – ему всё равно…
- Ё-моё! а может, и нам без начальства попробовать? – аж вздрогнул участковый Пёсогонов, удивляясь собственному вопросу. – А что?! Был бы дождь да гром… Поставить в Сычах одного – да, хоть меня…
Ну, чисто детский сад в погонах! Не зря товарищ Бендер, по случаю, приравнивал милицию к детям. Но, Пёсогон, чую, правильный мужик: вон как смотрит! Значит, наболело…
- Без начальства?! Ладно, заглянем в историю! Тысячу лет назад тому славянам и фино-угорцам прожить без начальства вполне было возможно. Тогда у власти была одна забота – организовывать защиту родных земель от этнических врагов. Через пятьсот лет начальство уже необходимо стало и для объединения страны, ибо у нас войны были с размахом, восточные - межэтнические, а не как в Европе - войны западные, междусобойчики, только между герцогами да королями, когда сражались в поле профессиональные воины, народ оставался в стороне, и всё имущество, как правило, оставалось цело. В русских войнах города и сельские деревни жгли дотла и убивали всех до одного, под корень, или угоняли в рабство. Крестьянин раньше был неуправляем вообще никем, кроме своей общины. Легальное законодательство его почти не касалось. Да и не было ножниц законов, равняющих всех под одну гребёнку. Потому: «что город, то и норов, что деревня, то и обычай». На Руси и в молодой России исторически главное противоречие было между человеком и природой, а не между народом и начальством. Страной одновременно правили три царя: царь-холод, царь-голод и царь-начальник. Старшим всегда был царь-холод, средним – голод. Читаем в летописях: ударил мороз – посевы замёрзли; дожди поля залили – урожай пропал; пришли мыши – зерно съели; ударила молния – хозяйство сгорело, река русло сменила – рыба ушла… За ней ушло и поселение, кто выжил, ибо рыба была единственной круглогодичной животной пищей. А князь или престольный царь не имел определяющего значения в жизнедеятельности народа: он не спасал от холода, голода, мора и всех бед - только от этнических нашествий. Главный русский враг – холод! Россия – самая холодная в мире страна. Россия на географической карте выглядит красиво, на политической – так себе, как все, на климатической – синюшной, никуда не годной. Треть станы отрезает полярный круг, ещё треть – приполярные пустыни. Полстраны лежит в вечной мерзлоте. Наши главные демоны – Дед Мороз и Снегурочка. Эти литературные образы возникли вне русской мифологической традиции, но в духе народной поэзии. Некрасовский образ Мороза, Красного носа, властелина зимней природы, восходит к древнему сознанию русского народа, он в самую тютельку отражает сложившиеся суеверия о таинственных силах северной природы. Подстать Морозу и Снегурочка из пьесы Островского. Эта ёлочная парочка, начиная с «Поэтических воззрений славян на природу» Афанасьева, трактуется в рамках славянского «метеорологического мифа», то бишь, извечной борьбы солнечного света и тьмы, тепла и холода, солнца и грозовой тучи, а по неявной сути - между жизнью и смертью. А вот Островский уже прямо вводит в свою пьесу внефольклорный конфликт между Морозом и Солнышком, как между смертью и жизнью: юная языческая Снегурочка жертвует собою ради весеннего света и тепла:
Но что со мной: блаженство или смерть?
Какой восторг! Какая чувств истома!
О Мать-Весна, благодарю за радость,
За сладкий дар любви! Какая нега…
Холод и темень отбирают у русского полжизни. Да при одном слове «осень» мы впадаем в уныние и - ещё зима не пришла – уже томительно ждём весны. В семнадцатом же веке случился даже малый ледниковый период. Тогда замёрзли Темза в Лондоне и Сена в Париже, а на Красной площади в Москве, где снег всегда убирали и шла торговля, земля от мороза ёжилась гармошкой, в трещины проваливались колёса телег по самые оси и кони в них падали, ломая ноги. И двадцать четыре года в этом веке на Руси были голодными. Тогда-то русские и побежали с севера на юг, дабы хоть как-то согреться и что-то кушать, а вовсе не за свободой. Если внутренней свободы нет, внешняя – всегда на погибель. Холод и голод, а не начальство, гнали русский народ на Дон и Волгу, хотя там жили этнические враги – кочевые народы, куда страшнее родного начальства. Тогда и появились казаки и разбойничьи, удалые песни. Семнадцатый век – последний в глобальном противостоянии русских с природой. Потом явилась НТР - наука с техникой и революциями – сразу урожайность поднялась и стали лучше в домах топить, и бежать уже не надо стало. Это теперь к нам с юга безземельные горцы бегут – на сытные равнины и в натопленные дома. Волжанин Ленин и в сибирской ссылке посидел и прожил в Европе без малого двадцать лет, - он знает, что значит для страны технологическое тепло, свет и солнце. Как пришёл к власти в России, заявил лозунг: «Социализм есть советская власть плюс электрификация всей страны», и объявил первый общероссийский план развития - ГОЭЛРО. И вот, когда царь-холод и царь-голод под натиском знаний стали терять своё владычество, тут-то организующая роль начальства и поднялась. И - при глобализации - продолжает расти. Сегодня высокое начальство последние тучи над Россией разгоняет, а для русского человека главное – солнце. Теперь бытиё народа определяет исключительно начальство: единый – от недр до солнца! - властно-вертикальный царь. Нет жизни праведной в народе без указаний от высокого начальства! Здравомыслящий человек должен верить во всё, что исходит от анфасного начальства. А как иначе жить? Ты разве каждую минуту подозреваешь, что, мол, опять задумало начальство нечто противное разуму и конституции страны? Противничать родному начальству – суета одна, да и откуда взяться уверенности, что ты разумней и правильней его?
- И Западу начальство нужно? – испрашивает участковый Пёсогонов.
- Ещё как! – говорю убеждённо. - Они кучней живут и побольше нашего имеют – есть что защищать.
- И евреям? – наседает участковый: сразу видно, что недавно вернулся с Ближнего Востока.
- Им больше всех, - ухмыляется Тютюха. Видно, саданул его Жабель/Цапель по живому. - Характер сутяжный - кто их будет разнимать? И защищать. В 1348 году разразилась в Европе чума бубонная, умерло 20 миллионов. Умерла и половина священников и чиновников – а только они, структурно, контролировали порядок. Началась анархия, хаос в городах, не хватало освящённых кладбищ, негде было хоронить: мёртвых закапывали во рвы или бросали в реки. Без работы чиновников повсеместно воцарилась антисанитария, нравственность упала, - Боккаччо это описал, - погромы, этнические чистки. Нашли у евреев порошки: под пытками те «признались», что отравили колодцы. Принялись жечь отравителей на кострах. Как предполагают, правящий класс сидел в долгах у евреев и, воспользовавшись ослаблением бюрократии, приговорил кредиторов к смерти. Как же еврею без административного начальства? Кому он кроме себя нужен? После трёх лет чумы людей невозможно было заставить работать на хозяина; в 1381 году в Англии впервые в истории прокатились даже крестьянские забастовки, крепостное право в Европе затрещало по швам и в следующий век сошло на нет. В последующие триста лет чумы в Европе – чума приходила каждые примерно десять лет – чиновники и церковь, приобретя опыт, уже справлялись с поддержанием порядка. Отмени начальство – в анархии пострадают все…
- Так точно! – рявкает, страшно возбуждаясь, участковый Пёсогонов. – Начальник должен быть един! Что такое решенье коллектива?! Кто его видел?! Бабы у колодца «нарешают», а на собрании все молчат! Что по вертикали приказали сверху – пусть нижние чины исполняют! И чтоб никакой бузы! А то дожили: в армию взять некого! Дети в Сычах больные все, тупые, перестают учиться вообще! Уже не могут без ошибок диктант с доски списать! Парни матчасть не знают, ленивые все и слабаки: на турник, если какой допрыгнет, висит, болтается как дождевой червяк! Спрашиваю допризывника: «Подтянуться можешь сколько раз?», отвечает: «Пол!» За девчонок перестали драться! Футбольное поле в школе берёзками заросло! Ничего пацанам не надо – только курят, пьют, гоняют музыку с утра до ночи, всё ломают, жгут. А этот телевизор!.. В Сычах осталась единственная общая забота: скотину тырить, птицу, браконьерничать в лесу и на прудах, солому воровать, силос, красть технику у соседей, косить сено чужое…
- Кто ворует, кто косит… - щерится тут в напарника инженер Шмурдяк. – Думай, лейтенант, что говоришь!
- Мы и воруем, мы! – кричит уже, весь красный, участковый Пёсогонов. - А теперь метим, как своё! Как ночь – всё село в движение приходит: отправилось на промысел! Я-то, допустим, знаю: кто и что у кого спёр и где хранит. А только как поймаю вора, в правление приведу, сразу Пред - мне: «Ты, Пёсогон, этого пока не трогай – пусть должен будет… И того не вяжи – отработает…» Жена издевается: «Какой ты, к чёрту, страж порядка – лизоблюд ты без хребта! Трус! Знала бы – замуж не пошла!» Ё-моё! Клянусь, как офицер, перед вами всеми! Не стану больше выгораживать жульё и врать! Пересажаю всех к… - узнаете тогда Пёсогона! А уволят со службы – пойду лупить моджахедов! Воры все! Да ну!..
И участковый, в сердцах, хвать инструментом обземь!
- Я не вор, - скромно говорю, - я честный. По мне, хоть завтра устные деньги заводи…
- А у нас в Сычах все воры поголовно! – не унимается участковый Пёсогонов. – Родились, наверное, уже готовыми ворами!
- Искать воров или неворов на биологическом уровне методологически было бы не верно, - говорю построже. - Воровство - социальное явление. С эволюционной же точки зрения, "воровство" - в кавычках! - это явление обязательное для всех биологических организмов, оно закреплённое в генофондах всех видов. «Воровство» - это добыча пропитания, крова, подходящей для размножения особи противоположного пола - похищение невест - и обретение других ресурсов, всего, что необходимо для выживания биологической особи в ходе конкурентной борьбы. Кукушка, подкидывая свои яйца, "ворует" услуги по выращиванию своего потомства. Белки, мыши и другие грызуны ищут и "разворовывают" запасы соседей. В дикой природе "воровство" - фактор выживания, без какой-либо социальной подоплёки…
- Спасибо, утешили, - бурчит участковый Пёсогонов. – Только наш уголовный кодекс шепчет о другом.
- Это имущие люди придумали и закрепили в законах понятие "воровство", дабы с помощью государства защитить своё добро. А пока накопленного добра не было – в первобытно-общинном строе - не было и "воровства": кто смел, тот и съел, всё забирал сильнейший или умнейший. Так что биологически все люди «воры», потому что хотят жить. Естественная жажда жизни, как правило, сильнее всех законов, навязанных индивиду обществом. Теоретически, воровать должны абсолютно все, не считая или считая при этом свои деяния воровством. Про сычовских мелких воришек говорить даже неудобно. Ну, с поля украл копну соломы или с тока - мешок зерна. Ну, совести нет – и пусть себе крадёт: сам поест, а на внутреннем рынке мяса меньше не станет. Какая разница для населения страны, чьё мясо покупает на рынке – колхоза или частника? При мелком воровстве в первую очередь страдает этика, а этикой пренебрегают в тяжёлые времена. И только если воровство начинает ощутимо нарушать порядок в экономических отношениях, оно должно считаться общественным злом и преследоваться по закону…
Но Пёсогон уже не слушает: «Да ну!..» Без размаха зашвырнув кувалдочку в молоденькую и не пыльную ещё крапиву, отходит к изгороди, чертыхаясь и отирая ветошью промасленные руки. Потом во след кувалде бросает тряпку, ложится на траву под куст цветущей розовой сирени и со злою надсадою и выливнем крепких междометий кричит в нашу сторону:
- Осточертело всё! Уеду к… в Палестину воевать! Делать «секим башка» - кому прикажут!
- После службы в «горячих точках» никак не приживётся к сельской жизни, - с неподдельным сожалением вздыхает инженер Шмурдяк. – В Короедовске на днях повесили объявление для дембелей: «А ты записался в миротворцы?» Вот итог…
- Читал я недавно интернет-дневник миротворца в Палестине, - усмехается тут сардонически Тютюха. – Утром он защищал арабов от евреев, напавших ночью. Днём защищал евреев от арабов, ответивших утром. Вечером снимал презерватив, чистил оружие, обувь, мыл ноги и спать. В нарядах и на «операциях» ни разу не выстрелил даже в воздух. И, пишет, так в Палестине миротворят уже лет сорок! На век Пёсогона тоже хватит…
- Воюют уже в презервативах? – поражается инженер Шмурдяк. – Допрыгались буржуи со своей эротикой и сексом. Так у них всюду проникает СПИД?
- Пыль! – иронизирует Тютюха. - Презервативы входят в комплект наёмника. Образцовая, кстати, забота о солдате - без моральных сантиментов! В Передней Азии пыль куда опасней СПИДа, а американская М16 – не наш Калаш: боится пыли. Миротворец надевает презерватив на ствол винтовки – так и миротворит с резинкой на мушке.
- Лучше бы с бомжами у себя под носом разобрался, - с досадою бурчит инженер Шмурдяк. - Зимой поселились в брошенном доме троица – никакого житья не стало! Раньше дверей никто не запирал, а теперь железные ставят! Шарят по огородам, по сараям, даже в погреба залазят, бельё с веревок тянут, провода все срезали, не привязанных собак ловят и едят. А у честного, вишь, Пёсогона один ответ: нет вещдоков, хитры, канальи, никак не подловлю! Да живи без круговой поруки, сычовцев можно хоть сегодня всех пересажать! Кто будет, только, хлеб растить и скот разводить?
Тут со стороны деревни в ворота машинного двора заходит суровый на вид мужик. Пнул ногою в колесо ближайшего комбайна, до крайности непритязательного с виду, застывшему навечно в линейке неготовности, и, не приближаясь, в нашу сторону кричит:
- Зря, начальник, метишь: эту падаль оживить нельзя!
После чего с утренней острасткой дважды плюёт на заржавелый диск спущенного колеса и топает грузно в мастерскую.
- Механик, - со вздохом, комментирует главный инженер Шмурдяк. – Переживает… Как, правда, будем урожай таким металлоломом убирать? На этом старье до поля-то не доедешь… В прошлом году их десяти комбайнов собрали восемь. Сейчас, в лучшем случае, соберём шесть, а скорее пять. Значит, молотить будем до снега… Потерь сколько!.. А пахать когда?..
- Пахать… - вздыхает Тютюха, думая о своём. – Как Ёрш асфальт пахал, Матерки, как единый организм, стали распадаться. Наш пред стал пенсом и уехал, а за ним, в город, подались зоотехник и ветеринар… И большое молочко в Матерках водиться перестало… Вот он, оскал антиколлективизации! О ней так много говорили неолибералы… - по традиции большевиков. Только бескровной, как и коллективизация, она не будет – пёсогоны и афоньки не дадут: если олигарха земельного из охотничьего ружьишка не положат, так сожгут имущество, но просто так с земли не уйдут. Жгут уже исподтишка…
- Поверишь, Пломбир, - инженер Шмурдяк, для убедительности, даже руку на горячее сердце положил, - сычовцы вашим сочувствовать даже стали. Раньше гараж или конюшня в Матерках сгорят - мы хохотали от души, выпивали даже по такому случаю: так, мол, им и надо, матерковцам-дуракам. А как Ёрш асфальт пахал, мы, конечно, опять посмеялись, только не весело уже: стало доходить - это уже слишком, дико, это чему-то исконному в нашей крестьянской жизни конец пришёл. И сегодня мы солидарны с Матерками, хоть вставай и ополчайся, как перед общим врагом. Я бы вашим, клянусь, всё уворованное отдал, вернись в Матерки народ!
- Так умнеет народ: не за партой, так на пепелище! – говорю с уместным пафосом.
А хорошо, между прочим, сказал, не хуже самого Патрона! Нет, я умней Савелича!
- Матерки упустило исключительно местное начальство, - с убеждённостью сельского интеллигента реагирует Тютюха. - Из-за Кремлёвских стен кинули ему последний в стране не поделённый жирный кусок – землю-кормилицу – на! дели по справедливости и пользуй, а местные деятели земельку-то не озаботились окучивать самим, а выставили на торги. Естественно, чужаки безземельные тут как тут: слетелись, зацепились и выживают – и русские опять в дураках, только уже без родной земли!
- Не, мы же работаем… - возражает, было, инженер Шмурдяк.
- Работает всё больше Цапель, уж очень любит деньги, - перебивает Тютюха с внушительной укоризной. - Мы всё больше живём, а работаем аврально.
- На буржуев тоже нападает слабость, - возражаю. - В ЖИВОТРЁПе, по обмену, целых три месяца стажировался один американец. Не турист из Америки - этот одни лишь фасады видит и подученных экскурсоводов слышит - а, можно сказать, головой окунувшийся в нашу жизнь дельный такой америкос. Мне поручили отвезти его в аэропорт. Так, после традиционных проводов у Патрона он уезжать не хотел: в канат на лестнице вцепился руками и ногами, не отдерёшь, и трубит, как слон из зоопарка: не пойду! не лечу! лягу! Неужели, спрашиваю, так понравилось у нас? Да, говорит: мы работаем, а вы живёте!
- Блеск! – в кои веки соглашается Тютюха. - Правда, смысл затеняется трактовкой терминов! Что мы называем работой, у них – жизнь. Мы и на работе живём, а они и по жизни работают. Мы, к вечеру, домой пришли, по хозяйству пошвырялись, у кого оно есть, – и водку пить или на диван. А Цапели/Жабели всего мира вечерами да ночами сговариваются: где бы да как бы ещё деньгу поднять или местечко у распределительного крантика занять, да приговаривают меж собой, как гоя-лопуха очередного кинуть…
- Не-не, вы хотите сказать, русские не умеют и не хотят работать?! - совсем уж оскорбляется инженер Шмурдяк, сжимая зубило и кувалдочку в чёрной истресканной пятерне. - Давайте разберёмся! Мы здесь, в Сычах, как пахали весь прошлый сезон – и что: на буграх хлеб сгорел, в низинах – вымок, еле-еле собрали на семена и заложили на корма! Но это разве значит: русские не хотят работать?!
Русские не хотят работать: тема прямо в сердце! Тут и участковый Пёсогонов вернулся – сам напряжён по струнке, ушки на макушке! И механик переживающий об оживлении падали, уже в робе, с инструментом, подошёл, закурил, махнул бригаде механизаторов, показавшихся в воротах – те тоже, без улыбочек, подтянулись и взяли нас в кольцо. Слушатель, вижу, подобрался серьёзный! Пусть уж меня в Матерках обождут… Русский крестьянин плохо информирован, но смышлён: с ним должно говорить без резонёрства и кудрявости, смело брать за живое. Уклончивая же манера говорить заражает народ рабским духом. Нуте-с, братцы:
- Знаю: в правлении вашего колхоза до сих пор красное знамя в углу стоит - за пятилетку в четыре года. Да, есть трудовые заслуги перед государством - и у начальства, и у его народа. Однако утверждаю: русские люди не хотят во всю силу работать! Им всё время кажется, что их обманывают и что их труд не принесёт им никакой особливой пользы. Вот каждый и пытается сам обмануть. Ситуация с обманом в трудовых отношениях уже веками воспроизводит сама себя. Русские слишком долго прожили вне конкурентной среды, просидели в крепости, хотя рабами были только по форме - не по содержанию. У нас до сих пор: в народе - полная анархия, в начальстве – неограниченная свобода принятия решений. В Западной Европе курортный, по нашим меркам, климат, всё в изобилии растёт и размножается, и отовсюду море рядом: что произвёл – погрузил на корабль, быстренько отвёз по ветру и продал. И в Европе крепостное право исчезло уже в пятнадцатом веке. На Руси не было тёплых и близких морей: что в великих муках произвёл, то на продажу изволь тащить к чёрту на куличики, тысячи вёрст - и всё больше на собственном горбу. А крепость отменили на четыреста лет позже, чем в Европе! Вот вам истоки неприхотливости русского человека и злополучной нашей «лени». Вот почему у нас так любят старики вспоминать развитой социализм: при нём били уже не всех и далеко не на смерть, а крышу над головами строили, дешёвое питание раздавали, бесплатно учили-лечили, отдыхали на юге по солнечным путёвкам, и каждому труженику соображать не нужно было – что производить и как продавать, зато всегда можно было ждать незаслуженных подарков от начальства. И у русских – это важно! – всегда оставалось свободное время, дабы подумать о жизни и, тем самым, сохранить душу. А с работающим американцем, дабы поговорить пять минут, нужно по телефону делать appointment - есть у них время сохранить душу? Русский мужик никогда и никуда сам не торопился: поспешишь – людей насмешишь. Но коль самого приспичит или если из-под палки, то работал много, быстро и успешно. А батоги были – ого-го! За несколько лет до своей смерти, Сталин даже запретил снимать двухсерийные фильмы: «Народу смотреть две серии некогда!» На Руси, говорю, была одна беда, но большая – холод! Зима длинная, морозная, дорог нет вовсе, зато глубокий снег, волки, тати… – куда лезть начальству из своих палат и народу от своих изб? Весной распутица: опять не пролезешь - только парус да вёсла. В неизбежном итоге: русские во всю богатырскую силу, что копили зимою, работали только четыре тёплых месяца в году – это в три раза меньше всего остального, обогреваемого солнышком, мира!
- У них там, в Европе, морозов, что ли, совсем нет? – вопрошает участковый Пёсогонов, удивляясь на собственный вопрос.
- В Европе и зимы-то нет: как сам бывал – не чуял ни одной! У них есть только мифы и страхи о зиме – так они холода боятся. Мэррей даже предположил, что Шекспир в образе Гамлета изобразил мифологического бога зимы: тот замораживает и убивает всё живое вокруг себя; оттого Гамлет европейцу страшен, а нам, привычным к смертям от холода, он только неприятен. Пока не было в России технологического тепла, русский не жил одной непрерывной жизнью. Для русского, каждое лето – новая маленькая жизнь. Я так и вижу средневековую мать, как она внушает сидящему на печи дюжему сыночку: «Не ходи со двора, сиди! Руки-ноги целы, глаза целы – чего тебе, детинушка, ещё надо?!» Случайно ли степняки с юга и востока набегали исключительно в начале лета, когда росла трава – корм для лошадей, а с запада лезли только зимой, когда замерзали болота и дороги становились проходимыми. Отсюда - от холода и великих расстояний - пошла у русских главная болезнь: ничегонеделание сегодня, откладывание трудов на потом, и томительное, выматывающее ожидание лучших времён, счастья, кое должно свалиться с неба. А это никакое ни счастье! Это просто не хватало нам солнышка, тепла. От безлюдных опасных расстояний русский человек молчалив, вся Россия тиха и молчалива. От них у нас взялась традиция проводов, какой нет ни у одного народа в мире: проводы всем миром, с разудалой песней и гульбой, дабы заглушить слезу и неизбежную тоску о близких. Рекрутский обряд у нас сложился в похожести с ритуалом похорон – в обоих уходах причитают, – а вот обряд возвращения солдата не сложился вовсе. Из армии, как из могилы, не возвращаются:
Не надеюсь я, любезный мой,
Возвратиться тебе с поля здравому.
А тебе-то, мой любезный друг,
Непременно быть убитому…
От этих, непомерных для пешего человека, расстояний скрип телеги и стук колёс железнодорожного вагона звучат в ушах русского совсем по иному, нежели для европейца. И всё потому, что покидание родного дома часто означало расставание навсегда. Дворян с пятнадцати годов - ещё безусыми подростками! - отправляли на царёву службу и, попади отрок в отдалённую крепость, мог никогда уже не вернуться в отчий дом - даже всего один разок, на побывку! Солдат-новиков, то бишь, новобранцев, провожала сама община: отправляла на двадцать пять лет - тоже, считай, безвозвратно. Если вдруг только покалечен был, а не убит, то доживал уже в мужских монастырях - такая у них государственная функция была, за это им казна земли даровала и освобождала от налогов. Монастыри строили всегда как военные крепости для русской армии и, случись, неприятель обложит монастырь, инвалиды лезли на стены и по второму разу подставляли грудь. Людей труда и хороших воинов не хватало всегда – и на Руси, и в царской России, и сейчас. Особливо служилых дворян - воинов-профессионалов. Русские люди до конца девятнадцатого века не осознавали себя гражданами страны, как единого сообщества. Они воспринимали себя членами очень узкой социальной группы – деревни, группы деревень одного церковного прихода, или городка. Какой патриотизм, какая экономика могла быть при плотности населения 2 человека на квадратный километр, когда в остальной Европе было 20-30? Саукаться бы жениху с невестой, дабы поскорее лечь! Что наука говорит: если для получения благ нужно прикладывать непомерные личные усилия, трудовой мотив ограничивается лишь целью физического выживания – всё! Зачем лишнего производить, если нет возможности прибыльно продать? При таком безлюдье никто, кроме властного начальства до конца не понимал, что такое страна и государство, как его строить и защищать, в каком направлении работать и что делать вообще. Начальству приходилось заставлять народ строить и защищать страну только из-под палки – объясняться с неграмотным не всегда возможно! От безлюдья и неразвитости государственных инфраструктур взялось это «затерявшееся чувство долга» у русского крестьянина: он никогда не хотел идти на войну, защищать свою родину, предпочитал членовредительство, лишь бы избежать рекрутского набора или призыва. Понятие родины у крестьян сложилось только в ходе первой мировой войны: тогда, сев в вагоны-теплушки и на баржи, десятки миллионов мужчин впервые увидели свою страну. До эпохи НТР сверхзадача русского человека была одна – просто остаться живу, а у европейца – разжиться. Обе задачи успешно выполнены: мы, евразийцы, выжили, европейцы разжились. А в каком ничтожестве были народы Сибири, где холода и расстояний больше нашего?! Обычная по меркам Европы и Азии трудовая деятельность на Руси часто была наказуема смертью. Когда деятельный русак лез на холод, на голод, на татей или же вопреки начальству и супротив этнических врагов, а потом и против церкви - то погибал, не оставляя потомства. Выживал «ленивый» - в кавычках ленивый! Руси тысяча двести лет, значит пятьдесят поколений. Даже если отбросить несколько последних, когда появилось свет и тепло в домах и на предприятиях и стала возможной круглогодичная работа, сорок поколений отбора холодом на такую «лень» – и русский народ стал тяжеловат на подъём: долго запрягает. Это у какого ещё народа главный эпосный герой на печи тридцать лет пролежал – «силу копил»? Но это всё, товарищи, сказочная русская лень, сказочная! И у западноевропейских народов в средневековых сказках упоминается заветная «страна Кокань»: там по небу летают жареные гуси, и те же булки на деревьях растут, а на каждой лесной полянке страждущего халявы героя ожидает вертело с поросёнком над горящими углями костра. Мы к их сказочной германской или галльской лени относимся с улыбкой, а они на русских сказочных героев почему-то негодуют. По мне, даже хорошо, что Россию со всех сторон враги тревожили: не уснули русские сладким, крепким, смертным сном, каким засыпает замерзающий человек. Оставалось русским короткое лето: «один день год кормит» - и это только у нас. Но что за короткое лето успеешь сделать? В итоге: щи у народа жидковаты, а бриллианты у начальства мелковаты. Русские люди привыкли подчиняться внешним силам природы, и оттого они легко подчиняются общественной внешней силе – начальству, и, к несчастью, не только своему родному. В индивидуализме внутренне свободных людей и в их принудительном внешнем объединении заложено серьёзное противоречие. Отсюда вырастают специфические суровые требования к качеству управления в России. Русский человек и сам охоч принимать решения, но это, как правило, неосознанные, случайные, ситуативные, половинчатые решения – их с лёгкостью отменяют, забывают, меняют. А вот к осмысленному принятию и сознательной реализации своих собственных решений рядовой носитель русской культуры мало годен и до сих пор: ему привычнее плыть по течению, подчиняясь внешнему давлению природы и начальства. Начальство объективно необходимо русскому народу: оно объединяет людей для противостояния силам природы и врагам, и разрешения всякого рода неопределённостей. Природа, этнические враги, да и, временами, перегибы профильного или чужого враждебного начальства столь тяжко и грубо давлели на русского человека, что он с младых ногтей соотносил это давление с кознями нечистой силы, кои, если не погубят самого мужика, то уж верно отберут прибавочную стоимость его трудов. И потому обретал наш мужик за глухим забором, на рожон не лез и не поспешал на бесполезные труды. Русские люди Царя-холода таки одолели - единственные в мире превозмогли холод! Мы создали великую цивилизацию, не уступающую романо-германской и любой восточной. Значит, умеем работать не хуже немцев и китайцев! «Лень» – не добровольный выбор русских! Главное – понять себя и преодолеть тысячелетнее наследие своих невзгод и отступающих ныне холодов и расстояний. Потепление климата нам только на пользу! В аналогичных условиях на севере Канады цивилизация не сложилась вообще – до сих пор там бегает одно зверьё. В США сегодня упали три снежинки – закрывают школы и жизнь замирает: холод! В Австралии термин «сибирские морозы» применяют СМИ, когда температура падает до +13 градусов по Цельсию. Русская «лень» была сезонной - зимней. А коротким летом трудились, обманывая бога! Именно климат приучил русских к авральной работе. Объяви сегодня в стране мобилизацию, аврал – и русские в миг станут лучшими работниками в мире. По воскресеньям и праздникам христианский бог запрещал «работать», да не запрещал «помогать»: вот и помогали друг другу в страду с утра до ночи! И поныне летом никто в америках-европах больше русского в поле не работает! Ярлык лентяя нами не заслужен. Просто русский ищет не богатства, а достатка. Поработал достаточно – и отдыхай, не рви жилы, не сгоняй тоненький жирок: пригодятся зиму пережить. А если ты по своему архетипу не рвёшься к богатству, сиё не значит, что лентяй! Традиционный для русских, во многом ещё сельский, трудовой цикл - раскачка-работа-аврал – должен учитываться при планировании. И, конечно, важна справедливость в трудовых отношениях: требование безусловной справедливости – основополагающая черта русского национального характера…
- О, да! - иронизирует Тютюха. - Ища справедливость, мы требовательны к себе и к окружающим, себе подобным, даже порой немилосердны: все права человека имеет, мол, лишь тот, кто живет справедливо, то есть - в традиции русской культуры - выполняя свои обязанности перед другими. Но странно, почему эту требовательность мы не распространяем на начальство? Будто оно у нас числится не за людей, а как особое "явление природы". И, прости Онфим, я понимаю внутренние принципы русской независимости не по твоему бодризму, а скорее по Помяловскому: ничего не делаю, значит я свободен; нанимаю, значит я независим; не труд нас кормит, а начальство и место; дающий работу – благодетель, начальник – кормилец; отсюда и вытекает у русских презрение к труду, как признаку зависимости, и любовь к праздности, как имеющей авторитет свободы и человеческого достоинства.
- А у евреев не вытекает? - вскипает участковый Пёсогонов. – У арабов, французов? Давайте все ляжем и станем независимы! Твой Помяловский не интеллигент, случаем? Бред какой-то! Мы хотим работать, да начальство не даёт! Своим, русским, работать и жить становится негде, а запустили иностранцев. Растворяют страну в мировом пространстве: уже капиталы чужие, орудия труда чужие, рабочие руки чужие, землю кругом огородили, а что наше-то? Россия пока ещё самодостаточна. Значит, нам полезен изоляционизм – относительный, конечно. Ворьё - в тюрьму, крупные предприятия - национализировать, а так называемому бизнесу оставить парикмахерские и цветочные ларьки. А то не хватает им своих рабочих рук! Они пусть сначала учат, а затем требуют по уставу – и будут им золотые руки…
- Слово «работа» имеет корень «раб», - возражает Тютюха. – Люди даже у придуманного бога не рабы - дети, а у начальников – рабы…
- Ладно, у предков и стариков не было стимула, – гнёт своё инженер Шмурдяк. – Сегодня в Сычах и котельная тепло даёт, и зарплату платят, и стимулов полно, а почему молодые не рвутся на труды? Среди молодёжи ваш Помяловский торжествует. Молодые и работать не умеют, а уже не хотят. Сопляк ещё, а: «Пусть дураки работают!» Мы, родители, этому их разве учили?
- Главное для родителей не учить, а воспитывать. Сегодня родители и педагоги уже не могут дать молодым людям необходимые профессиональные навыки. А молодых надо, - загибаю перед носом главного инженера три пальца, - воспитывать, вдохновлять, заставлять! Дабы сами рвались к знаниям и умениям. Молодой – глина, не слепишь из неё фигуру, не обожжёшь – сотрётся в прах. Упустил подростка – буквально три-четыре года, когда происходит самоопределение, когда появляется собственное «я» - и всё: позже бесполезно, толк из него уже не выйдет! А сподобил подростка учиться у профессионалов и работать, и втянется он в труд – тогда, чур, не мешать, а только незаметно и, щадя его самолюбие, направлять. Самореализацию подростка надо замыкать на учёбу и труд – всё по Макаренко. В своё время правильно воспитанная и обученная безотцовщина отстроила и защитила СССР. Начальству следует доверять подросткам, к ранней ответственности приучать, не отпускать юность на самотёк. Будущее любой страны определяют сегодняшние подростковые лидеры…
- Только наши либералы, строя общество потребления, никак не придумают, каким образом «потребить» молодые силы, - влез Тютюха, не выходя из иронического тона, – по сути, как нейтрализовать молодёжь, чтобы не осложнила им жизнь в будущем.
- А каким должен быть идеальный начальник, - подступает ко мне участковый Пёсогонов, - чтобы и народ его любил, и шли дела? У Пингвина дела идут, но его все не любят, и случись что…
- Правильный и любимый начальник у русских тот, - говорю с расстановкой, для отчеканки в памяти, - кто оказал своему народу доверие, вдохновил, поддержал его мысль и дело, где-то простил, научил, переплатил немного, похвалил, и в результате смог поджечь в нём усердие к работе не на страх - на совесть, и сподобил его на прилежное трудовое поведение. Дабы такому начальству в России быть и народом править, должно первым делом…
- Защитить страну внешне, - почти закричал участковый Пёсогонов, - по всему периметру!
- …иначе ушлые прорабы глобализации захватят нашу землю и сначала поставят чуждое начальство, а затем – политкорректно! - изведут под корень весь народ, заменят его наёмниками со всего мира. Жабель в Матерках – наглядный всем пример. Рейдеры скупают российские сельскохозяйственные угодья вместе с крестьянами и уже дают этим землям свои названия: меняют привычную топонимику, изрезают в лоскуты нашу историческую карту…
- Так точно! – опять вскрикивает участковый Пёсогонов. - Пингвин собирается переименовать Матерки, на днях конкурс названий объявил!
- И обзовут Мамонтвиллом… - рычит уже Тютюха.
- А откуда Пингвин взялся?! – бушует в самое небо участковый. – Вот где враг! Убил бы к!..
- Явился, скорее всего, по приглашению губернатора Непроймёнской стороны, - опережает меня, Тютюха. – Начальство частенько крышует земельных рейдеров. Наедут к нам Жабели, раздадут крестьянам подачки – зарплату за банкрота-колхоза, те же стеклянные бусы, как раздавали конкистадоры индейцам, - да наобещают почище депутатов, а сами арендуют у них земляные паи за пустяшную натуроплату - то есть, без всяких хлопот втридорога продадут владельцам долей свой же урожай, привлекут дешёвых иммигрантов, оставят крестьян без работы, и тогда выкупят у них землю по цене процентов десять от кадастровой стоимости. А на деревне без пахотной земли чего делать и как, зачем жить? И тогда законно выселят крестьян, как «паразитов», или попросту силой выдавят с земли, а местных фермеров – на самые неудобья, чтобы скорее изломались и попередохли все. Опыт «володения» иностранцами русскими угодьями ещё при царе описан Лесковым и Глебом Успенским – это, мужики, кровавый опыт: с топорами, вилами, поджогами. В мире веками отрабатывались способы сгона людей с родной земли. Теперь добрались и до нас. Здесь в одиночку перед вражьей силой не устоишь. Матерки уже не устояли. При нашем климате затевать либеральный рынок по западным рецептам – это общенациональное самоубийство! Мы с потенциальными колонизаторами можем успешно конкурировать только при мобилизационной плановой экономике, тоталитарной…
- Тоталитаризм уже был у нас?! – полувопрошает-полувосклицает инженер Шмурдяк. – И авторитаризм был. Предлагаешь, Тютюха, повторить?
Он, от непривычки думать о политике, явно смущён, и обводит глазами своих мастеровых. Те, приоткрыв рты, сами замерли: не чаяли поутру, в мастерской, на мировоззренческий разговор нарваться - и, с непривычки, пресильно их разобрало на тему… И от внимания механизаторов Тютюха окончательно возбуждается:
- В переломные моменты истории тоталитаризм полезен для сохранения любой страны и государства, и уж авторитаризм просто обязателен. Сегодня авторитаризм – это минимальное условие мобилизационного развития России. Кто вопит, что «тоталитарный режим» во времена Сталина плох, тот одобряет и поддерживает разгром Советского Союза в мировой войне, тот военный предатель. А мы всю фашистскую Европу победили! Режим победил, смогший организовать советский народ. И это когда на СССР навалились все: Германия, Италия, Румыния, Венгрия, Финляндия, Болгария, и сотни тысяч добровольцев – голландцы, французы, испанцы, греки, турки, крымские татары, эстонцы с латышами, даже албанцы, европейские цыгане и евреи воевали против Красной армии. А сегодня, припудрив носы западной демократией, мы смогли бы победить всю Европу? Шиш! Нас разбомбят за три недели! При тоталитаризме уж что-что, а страну – свою землю - не утратим! А не будь тоталитарных СССР и КНР, разве империализм был бы таким добреньким? Без победившего социализма давно бы захватили буржуи всю Землю и полезли колонизировать космос. Наш социалистический тоталитаризм спас остальной мир от рабства! А сейчас прикиньте, мужики, зачем нам демократия западного образца, если дураку понятно: в ходе свободной глобальной конкуренции землю у нас неизбежно отберут - да на наших глазах уже и отбирают! - а мы с вами станем рабами или будем согнаны? При тоталитаризме русский народ как-то получался всегда многочисленным, здоровым, работящим, сплочённым и душевным. А при либерализме каждый за себя, и это ослабляет и уродует русского человека. Не хочет он ни размножаться, ни песни петь, ни работать…
- Зачем прибыль, если жить противно? – подключаюсь я. - Рыночная конкуренция для человечности пагубна в принципе: она измельчает личность, ожесточает душу, опошляет чувства. Разве в беспощадной конкуренции у либералов человек человеку друг, товарищ и брат? Чем либеральней и демократичней строй, тем хуже люди…
- Жить стало противно – это верно, – говорит, вдруг, один немолодой механизатор.
За ним, как ждали сигнала, загалдели остальные:
- Противно!..
- Из рук всё валится!..
- Ничего не надо!..
- И мне жить стало именно противно – слова только не мог подходящего найти!
- А мы сами раньше разве такими противными были?!.
- Всё им деньги!..
- Мир, братцы, на пороге мировоззренческих перемен, - говорю как бы в заключение и начинаю членами разминаться в путь. – У Скупого рыцаря прибыль хорошая была, а как прозябал и чем кончил? Искусство жить заключается в поддержании возможного баланса между благополучием, то есть, полнотой жизни, и благосостоянием - комфортом. Сам по себе комфорт желанен и полезен, но в нём одном личность русского человека задохнётся, как моль в нафталине. Комфорт не включает в себя самое важное в жизни: любовь, счастье, детей, спорт, искусство, приключения, любимые занятия, дружбу… Конкуренция, бесконечная погоня за новациями, эксплуатация людей и природы, реклама… - и всё это сумасшествие всё ради прибыли, ради зарплат и налогов, ради материального качества жизни и комфорта. Такое мировоззрение на главную мотивацию к труду дико устарело! Капиталистический мир неправильно, по-старому, живёт! Уже испортили непоправимо экологию Земли и гробят уже космос: вот наглядный результат их безумного стремления к прибыли. А будет так и дальше продолжаться, очень скоро человек, якобы разумный, себя просто изживёт, как биологический вид. И никакие советники с Заклемонии человечество не спасут. Мы ещё всем покажем!..
Рассказали нам сычовцы, как по каменному броду через серебряную речку зайти в матерковские угодья. Казённый внедорожник я оставил в гараже: попросил не метить! Ещё предложили нам сычовцы пропитанье - на дорожку. Я не хомяк, но отовариться съестным не возражаю. Суровая школа общежития многому меня научила… Дали нам кирпичик пшенично-ржаного хлеба – только из колхозной печи, бутыль молока, пук зелёного лучка с огорода и полтора десятка небольших яиц от молодых кур-первогодок, с нежно-бежевой скорлупой и как бы святящихся изнутри. А спичечный коробок соли при мне в командировке всегда есть…
Глава 4. Афоня
Отыскали на Серебрянке мелкий перекат на выступившей из недр крупно галечной морене - каменный брод. И… - как попали в сказку! Нежнейшая в колеблющемся от испарений воздухе акварель – в небе, в кронах, травке и воде! Каменный брод на морене - вот уж местечко для русского глаза и души! Вот бы перевели мой мемуар на японский - с изящными иллюстрациями в технике акварели! Портят картину, разве что, парочка чёрных язвок от кострищ, не закрытых ещё молодой травой, да прошлогодняя россыпь бутылок и цветных пакетов за кустами. Прибрать кругом – и никаких европ не нужно! Где-то здесь останки того мамонта и нашли – кости промыло в половодье. А воздух! А синева глубоких небес над головой! На дальнем склоне тракторёнок с плугом усердно пыхтит на загонке, пашет зябь с оборотом пласта; за ним чёрные грачи, штук тридцать, мечутся хотя не так истерично, как чайки за кораблём, но всё норовят спикировать на рыжую сырую борозду под самые лемеха, дабы успеть первым склевать червяка, личинку хруща или проволочника: у грачей в пахоту вкуснейшие недиетические дни…
Разоблачились из всего, подняли вещи над головами и лезем, бродом, в речку. Хотя и май, водичка уже чистая, муть прошла, ноги холодит – я до груди покрылся гусиной кожей. Хлебнул с ладони – зубы ломит, а хороша! Рейдер Цапель/Жабель с Мёртвого моря влез к нам не только за землёю - за живой водичкой тоже!
Уселись на бережку – подсушиться-подкрепиться. Дед Усан, вспомнил Тютюха, вылепил когда-то композицию камброда – из своей белой глины с укрытого карьера – сам обжёг, баба Усаниха раскрасила. Ещё он лепил детские свистульки, и всякие этюды с рыбаками и охотниками: потом раздаривал людям, но кое-то должно и остаться - увидим…
Эх, жизнерадостный читатель мой: с видом на цветущий камброд только бы и возлежать вечерком на бережку, у костерка с сизым и по особливому вкусным дымком от ивовых веток, да принять остуженной в речке водочки под ершовую ушицу - в дружеских неспешных разговорах и без тяжести в животе, а потом отвалиться на бок да, не хуже самого Патрона, вспомнить ясно и возмечтать о крепкой и весёленькой блондинке, ундине местной… Я смелый: отдыхать не боюсь! Но - служба!
- А почему, собственно, Матерки? – облачаясь, спрашиваю у Тютюхи. – Матерились по-особому или не в меру?
- По-особому! – воодушевляется в миг Тютюха. - Одними матерками! А это создавало особенную атмосферу в общине сельской деревни. Сычи всегда нам завидовали!
- Легенда! Сам сочинил?
- Фу, ты! Согласись: мат делится на матерщину и матерки. Разница - в интонации. Вообще, мат это не содержание – тон! У нас слова-матерки произносят в богатейшей тембровой палитре и октаве. Самих-то слов немного, как в арсенале Пушкина и Баркова, зато палитра… - по ней хоть голоса в консерватории ставь! Слова-матерки выговариваются только с людьми знакомыми и близкими, в дружелюбной среде. Матерки людей роднят, матерщина – разъединяет. Матерок – пряник, матерщина – кнут. Мат стал хребтовой частью русского языка. После некоторых черепно-мозговых травм, из памяти уходит почти весь словарный запас, кроме родного мата.
- Мат - несравненный русский стиль! Русские для многих - неожиданный народ. У нас интонационный язык, не типичный для Европы: литературный наполовину, а матерный полностью.
- При этом матерщина всё и вся понижает, а матерки - возвышают! Матерки упорядочивают и акцентируют русскую речь. Без них не речь, а выскакивают какие-то бессвязные обрывки мысли. Я пробовал обходиться без матерков – выходило скучно и сиро, и друзей иных растерял, и даже работать стал хуже…
- Ещё бы не скучно! Мат бодрит! Мат, он, по определению, существует для особых обстоятельств, а в нашей стране вся жизнь – непрерывная череда особых обстоятельств. Как без мата! Только русский мат уникален, ибо восходит к истории противостояния народа и начальства. Когда русский народ противостоял одной только природе да этническим нашествиям, мата не было, потому что с противником не было внутреннего диалога. А когда в семнадцатом веке неправедное начальство стало поддавливать народ, закрепостило его окончательно, дабы отстроить и защитить страну за его счёт, тогда, в ответ, пошли бунты и возник устойчивый животрепещущий внутренний диалог с новым начальством. Тут и народился замечательный наш мат – помощник безграмотного народа в этом диалоге. Мат спас нашу страну от множества социальных потрясений – народная энергия недовольства уходила в него и рассеивалась, а не концентрировалась в бунты – бессмысленные и беспощадные. Такие бунты – тоже, увы, русский стиль. Так что, спасибо начальству, как всегда! Крупные заслуги оцениваются через века…
- Пожалуй… - второй раз на день соглашается Тютюха: видно, здорово его тема разобрала. - Не будь в истории России сильных запретов от начальства, народ бы не сочинил столь замечательный мат. А сейчас мат, пусть потерял сакральность и стал просто неотъемлемой частью языка, но снова расцветает, потому что опять в стране не понятно: что можно, а что нельзя; что хорошо, что плохо; что красиво, что… Если мат крепчает, значит, народу плохо, а личности - опасно. Значит, воцарилось дурное начальство - и у народа возник новый внутренний диалог с ним. Но, Онфим, не соглашусь с тобой, что мат возник исключительно из внутреннего диалога с противником. Скорее только современные формы мата развились из диалога с собственным начальством и с противником на войне. Русский мат – древняя народная лексика, чисто славянская. Например, общеславянский глагол jebati или Jebti первоначально имел два значения: бить/ударять и обманывать. Этот глагол имеется во всех славянских языках – в русском, болгарском, чешском, польском, сербском. В современном выражении первое значение «бить/ударять» переродилось в jebanut или, по навязанной СМИ версии, «трахать», а «обманывать» - в objebat. Этот глагол произошёл, вероятно, от древнеиндийского глагола jabh или jábhati-te. А слово из трёх букв происходит от однокоренных слов «хвост» и «хвоя». В эпоху язычества вся лексика, означающая гениталии, была сакральной. Славянский бог Святовит, например, изображался в виде огромного членообразного монумента – я имею в виду Збручский идол. Христианство уничтожило почти все наши языческие святыни, резко поменяло знаковые системы, а на членоозначающую лексику наложила печать неприличия.
- Вот именно! Сколько пришлое христианство славянских корней обрубило!
- Это всё нелитературные выражения.
- Европейцу, не зная языка, всё время кажется, будто русские не говорят, а ругаются между собой. Европейцы соотносят наш мат с ущербностью русских…
- Ну, конечно! Русские у них всё ходят в недоделках: всё мы у них не способны к рациональному восприятию – вот и ругаемся почём зря! Вместо логики языка, у нас возбуждённый ор с архаично-сказочной образностью и первобытными жестами насилия, и значит, должен наличествовать конфликт неконтролируемых инстинктов со стремлением рассудка к порядку. Надоели! Да, мы эмоциональней европейцев. Пусть послушают грузин или турок. Мне тоже кажется, что те не просто галдят, а ругаются, вот-вот подерутся. Я рассматриваю русский мат как одновременно и в чём-то архаичный и вечно молодой лингвистический образец общения - мирового значения образец!
- Русских одноэтажный мат уже не забирает…
- И время сложноподчинённого мата проходит: для двадцать первого века, не хватает в нём эмоционального накала. Это так интересно: мат есть часть общественного поведения, а поведение русских в лучах чуждого либерализма стало…
Ну, теперь Тютюху не остановить: придётся, без обид, своё отслушать – хотя б вполуха. Сейчас ударится в историю вопроса: опустится до греков… Ан, опустился в первобытщину и уж оттуда - к грекам. Сквернословие и «срамление» с древнейших времён аппелировали к темам и субъектам воспроизводительных сил природы. «Срамные» песни оказались очень удобными для выражения рядовыми общинниками недовольства родовой знатью, коя попирала патриархальные традиции первобытного равенства. А уже в V в. до н.э. в Греции в комедиях посрамление отдельных афинских граждан за их корыстолюбие, взятничество и безнравственное поведение приобрело устоявшиеся художественные формы. На праздниках в честь бога Диониса, поддавший вина народ Греции свои претензии неугодному начальству высказывал в самых резких выражениях…
Сломали ветки – отгоняем комаров. Я не верблюд, но привычен к дальним переходам. Идём гуськом вдоль берега речушки Серебрянки, тропой едва приметной, нехоженой, петлистой; переступаем через упавшие за зиму ветки и шуршим листвой. Само-собой, я первым продираюсь, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает.
Отмечу, как романтик жизненной фактуры: общение с природой я воспринимаю не столько образно, как буквально – на глаз, на нюх, на слух, на вкус, на ощупь. Иду – мету по ходу и росу, и паутинку, медлительных ещё, по утру, комаров. Уже и солнышко над лесом встало. Запела птица. Красота! С реки в лицо несётся свежесть. Вот рыба плещется, играет, разводя круги под восходящим паром. Вдоль берега плывёт бобёр: хвоста почти не видно – одна только морда и спина, как широкое полено. Лягушки вдруг разом все, оглушив, заквакают с вызывающим отчаянием, как «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг», а непременная солистка выдаст не простенькие даже коленца, и так же разом смолкнут, опасаясь, видно, голодного майского ужа, - и тогда опять слышно, как журчит вода на перекатах через ветки чёрные полуупавших в речку порослевых нескладных дубов, ещё цепляющихся корнями за подмытый берег, но уже не ведающих: то ль им пожить ещё удастся, то ль умирать пришла пора. Идём через дубровы на буграх, великие сосновые боры на супесях равнины, и по низинам сквозь частоколы серые осин с клейкими ещё листами – местам сырым, опёночным и грустным. Куда нам, впрочем, русским, без осин… А вот березнячок – ну тот повеселей. Разве только вид невестин портят на беленьких стволах комки угольно-чёрной чаги, да копыта плодовых тел трутовиков, да зарубь топора в подсечке на добычу сока. Ковёр дубовых листьев прошлогодних шуршит и разлетается от шага. Спружинит под ступнёй и вслед подбросит ногу полугнилая ветка, или треснет. В маре испарений, сама покрыта жёлтым пухом, бомбилиида-муха, умелая добытчица нектара, звенит в высокой ноте, неподвижно зависая над распустившемся к солнышку цветком, и запускает в него длинный хоботок. То бабочка-капустница, с просохшими от росы крылами, погонится, резвясь, вослед лимоннице, а, признав ошибку, прочь улетает над травой столь же весело и рвано. Красава-нимфалида крылом коллекционным бякает, порхая меж кустами и нектар ища. Черёмуха цветёт и пахнет приторно и как-то с ядовитцей – её не любит наша мелкота. В низинках – ландышей заселье, от них восходит свежий аромат весеннего парфюма. А на полянке разноцветной шмель-трудяга, весь в пыльце, жужжит с надрывом и хлопочет показушно, и всё выходит как-то уж по-русски у него. Тут муха серая, мясная саркофага, в щетинках чёрных вся, длинна, страшна - не всем, скажу, на внешность повезло! - прорежет ухо резким звуком и на скорости умчится против ветра на вкусный запах падали своей. Комар звенит-звенит, пикирует и бьётся о лицо и руки, но настроения не портит, молодец. А вот кузнечик и саранчою не прыгают и не стрекочат - затерялась мелюзга в большом зелёном мире. Зато жучки и паучки кругом шныряют деловито. Роскошных, прочерченных росою, паутинок меж деревьев по романтической привычке ищет глаз, но сеток нет – пока что мелковаты паучки. И парашюты одуванчика не все ещё обсохли, не взлетели: сидят воткнуто, тесно в ложах умирающих цветков. Тут на кустах и в травах притаились невидимо клещи - без следствия осуждены они по подозрению в зле энцефалита. На открытом месте, вдруг, тень птицы хищной по траве промчится. А голову не поленишься задрать, увидишь небо яркое иссиня-голубое, без летней ещё пыли и в лёгких перьях белых облачков. Когда захочется летать, не отрываясь от земли, ляг на спину и опрокинься в небо! И хлад, и свежесть тянет от воды… Сыра земля… А запах, дух! Рулады соловья! Идёшь - и ждёшь за каждым поворотом явление героя эпоса или русской сказки. Вот странно: почему у нас страна большая, для долгого пути, а тропы и дороги все петляют, как будто не хотят вперёд вести? Кружа на месте, долго не протянешь. Да и скучно…
Как погрузился в русский вещий мир – так все морские виды с пляжами, и вид Кавказских гор и пирамид Египетских, холмов Тосканы, железного уродца инженера Эйфеля и прочий дым и хлам… - всё исчезает и на ум нейдёт. Для утончённых русских чуждо христианство! Куда роднее и полезней нам - восчувствовать природу, и в одиночку, и с друзьями ли, общаться со стихией вод, небес, полей, лугов, лесов… В природу душу окунув, сподоблюсь только я и ворошить былины, и русский стиль искать, и славить наши типажи…
Перечитал себя: ну просто мама родная, какой б ты ни была! Вошли как в Матерковские угодья – невольно перешёл на слог Шекспира в переводе Маршака: и ритмика, размах эпический, проникновенье в тему!.. Я не поэт, но стих накропать не сочту за труд! Нет, лучше, для оживляжа, хайку японскую, но русского размера, сочиню – вдруг на японский мой мемуар переведут:
За крутым поворотом
вдруг откроется вид…
Вспомнишь и то, чего не было.
Ай, да Бодряшкин, безымянной суки сын! Чем дольше мемуар пишу, тем более уверен: литературной славы мне не миновать! Медаль вторая просится на грудь – по новому ходатайству Пушкинского дома… И буду вечно тем любезен я начальству, что лирою любовь к нему в народе пробуждал!
Чу! Что такое? «Ку-ку! Ку-ку!». И здесь, и там, и сям «Ку-ку!», а голову свернул по фронту - и уловил ещё «Ку-ку!». Кукушки, как всегда не рядом, с утренней явно неохотой, верно, для пробы голоса, кукукнут раз по восемь и смолкнут навсегда…
- Хор кукушек, - довольный произведённым на меня впечатлением, блаженно улыбается Тютюха. - Днём наслушаемся: споют задушевно и в разной тональности! Это тебе не Европа, где если где и прокукукает, то одна - и выйдет по-сиротски. В матерковских лесах кукушечьи дуэты исполняют, кукушьи трио и квартеты, а повезёт – наткнёшься и на хор. У нас кукуют по двести раз кряду, а если слушатель в тональности не разберётся и перепутает певиц, то может получить от хора всю тысячу лет в подарок. Мой редактор услышал - не поверил: у вас, говорит, механические кукушки насажены, издеваетесь просто над городскими отпускниками. Кукушка нам скорее не птица, а орнитоморфный образ вестничества и предсказательства.
- А в Штатах кукушки не поют: как сам бывал – не слышал ни одной…
Тут вижу, чудно одетый парень лет восемнадцати на берегу стоит, с удилищем самодельным из ошкуренной вербы, рыбачит. У ног консервная банка с червями, эмалированное ведро, крепкая струганная палка навроде посоха или скорее копья, с заострённым концом. Подходим. «Афоня», слышу задним ухом шёпот Тютюхи. Протягиваю парню свою пять:
- Здорово, молодой!
Парень преспокойно, будто ждал, оборачивается к нам, иронично хмыкает: Тютюху, видно по всему, признал сей миг. Ломающимся басом:
- Здрасьте вам! Газетчики в поисках чернухи! Просочились… А вот заложу?! У нас теперь за это премируют…
Но руку мне жмёт, да ещё как: не пятерня, а клещи, – верно участковый Пёсогонов говорил!
- Привет, Афоня, - бормочет мой Тютюха, тоже удостоившись, но уже снисходительного, рукопожатия. Оскорблённый таким приёмом, он всеми силами показывает вид, что не показывает вида. – Афонька внук деда Усана. Сильно недолюбливает меня, как представителя продажных СМИ…
Парень - по стати и взгляду - ну, будущий Савелич! Я не дохляк, но к физкультурью имею кривое отношение. А этот парень будто с турника не слазит! Фигурой Молодой походит на гандболиста-профи: высок, широкоплеч и суховат, даже, пожалуй, тощеват - жилистый качок, и очень ровная спина. Волосы льняные заметно вьются и опускаются ниже плеч, с ровнёхоньким, как у девиц, пробором, на лбу перехвачены атласной лентой, а по ленте какие-то буквицы старославянские начертаны. Типично русское лицо, опушённое бородкой. Одет в длинное, до икр, холщовое одеяние без карманов, бело-серого цвета, расшитые сапожки на ногах. Кожаный пояс очень плотно схватывает тонкую талию, отчего торс выглядит мощным треугольником! На поясе с одного боку висит рожок бараний, с другого - вызывающий уважение своими размерами охотничий нож в кожаном чехле грубо выделанном. Через плечо перекинута брезентовая сумка – большая, крепко сшитая¸но уже изрядно выцветшая и потрёпанная. Вид у парня очень боевой, хотя и бутафорский малость, с древнерусским прикидом. А серые зоркие глаза, те и вовсе со взглядом беспощадного мстителя с книжным налётом благородства.
- Допризывник, а не стрижёшься почему? – разглядев одного из подписантов, вопрошаю я тоном старшего товарища и сослуживца, заглаживающим неуместное, как оказалось, присутствие Тютюхи.
- Я сейчас русский отрок и проводник – роль такая, - немного смущаясь ответствует Молодой. – Скоро переоденусь белорусским партизаном, а вечером облачусь в дружинника у князя.
- И клюёт? – как можно более дружелюбно продолжаю я, а сам тихонечко кивнул Тютюхе: отвали, мол, подальше и в разговор не лезь.
- Клюёт сегодня абы как. С полведёрка наловил: самураю с Тонькой хватит.
- Ловишь на матерковские черви?
- У нас других и нет, – оживляется Молодой. – А каких червей сегодня накопал!
Он мигом суёт удилище под мышку, подхватывает с земли банку, опрокидывает её на большую свою ладонь, аккуратненько, с пяток раз, сжимает и разжимает пригоршню с живым комом красных навозных червей и восхищённо мне басит:
- Во-во, смотрите! Во-во, какие! А пахнут… - он подносит комок к своему лицу, глубоко, с наслаждением вдыхает и почти стонет. – У-у-у! Сам бы съел! Наши черви, матерковские! Дарю! Таких червей не сыщешь…
Бледный румянец даже проступает на худых щеках Афони, когда он с одушевлённым страстью лицом взялся рассказывать о навозных червях. Навроде матерковский Гораций! Я, признаться вам, смекалистый читатель мой, даже заподозрил сначала подвох: как это - в эпоху глобализации, у парня, завтрашнего солдата и послезавтрашнего жениха, источник вдохновенной оды – черви?! Может, и я в кузнечиках или в мухах чего недоглядел? Мухоморы опять же красавцы, и поганки с бахромой! Вот, скажем, любят начальники без всякого повода о своих домашних собаках рассказывать - и я тогда делаюсь равнодушный их слушатель: любимые собаки всегда как-то понижают начальников в моих глазах. А вот любимые навозные черви Афоню вознесли! Чудно! Явно, Молодой гордится червями, а именно тем, что они местные, родные, то есть его родственники. Да у парня мало родственников – осенило, вдруг, меня! Почти детдомовец, как я.
- Деньги, как образ, не пахнут, - встревает неожиданно Тютюха, забирая обыкновенный свой оракульский тон. - А вот бумажные деньги в Матерках всегда пахли навозными червями. И чем влажнее и потрёпаннее купюры из потной руки, тем явственнее запах. На колхозном рынке взялся за сдачу - как в навозе покопал червей. И остаётся делать одно из двух: немедля руки мыть или на рыбалку собираться.
- Да-а-а, впечатляют! - говорю искренне, подраскрыв у Молодого ладонь с червями. Тёмно-красные, с жёлтыми хвостами, толстенькие черви сплелись в тугой комок и перетекались в солнечных бликах своими кольцами, втягиваясь всё время куда-то вовнутрь. - И пахнут… - м-м-м!.. - запах походной юности моей! В Европе таких весёленьких червяков давно уж нет: как сам бывал – не видел ни одного!
- Правда?! – аж дёрнулся Молодой. - Я так и думал! То-то люди из биолаборатории Пингвина зачастили на холмы… Хотят геном наших червей украсть и разводить их в Европе на искусственном корме - навоза-то у них тоже, поди, нет?
- Отвечаю! Тосканских холмов навоза в Европе нет: как сам бывал – не видел ни одного!
- Тоскан… Тоскуют, что ли, о холмах навоза?
- А то! В навозе сокрыта сермяжная правда сельской жизни!
- Да! И красиво… Когда над холмами встаёт заря, ну… если особенно розового цвета… - тужится передать своё впечатление Молодой.
- Мать и отец-то есть?
- Как Ёрш асфальт пахал, свалили в город – глаз не кажут, - с деланным равнодушием ответствует Молодой. Его как подменили на глазах. – Проживём без них!..
- Опять отцов нет - учат деды!
- И дед Усан зимою помер: живу с бабой Усанихой.
- Усан преставился?! – обмирает, меняясь в лице, Тютюха. – Дед Усан… Вот, весельчак был, вот заводила… Благолепный старик… Меня в люди вывел, когда председательствовал… В колхозе, при Усане, работали все с песней, с шуткой, с матерком, с кострами и ухой… Ходили стенкой на Сычи… А сенокос какой, а тыквы в два пуда… Была же эпопея!.. А танцы в клубе, а концерты - городских артистов и своих!.. Сычовские у нас выходными вечерами пропадали… Дед Усан всем всегда был нужен!
- Зато я никому не нужен! – мрачнеет, вдруг, Молодой. – Работаю на себя – и всё!
Знакомая детдомовская мысль! Кто говорит: «Я никому не нужен», тот не понимает связь вещей.
- А бабе Усанихе нужен? – спрашиваю, дабы отвлечь поскорей детинушку от чёрных мыслей.
- Бабе нужен: старая она, доживает…
- А Сентяпке?
- Нужен – её ж кормить, ласкать. И Тоньке. Куда от них деться: кормилец, защитник - я.
- И Пёсогону из Сычей нужен, как союзник, если готов отстаивать навозную правду на тосканских холмах.
- За правду - я всегда готов! Должно быть место, где червям вольно жить!
- Ну, вот и матерковским червям, оказывается, нужен. А говоришь: «Никому…» Заруби, Молодой: ты на русском свете не один живёшь. Мы с тобой знакомы пять минут, но я с одного взгляда понял: ты нужен всем – народу, соседу, односельчанину, пусть он даже из продажных СМИ, червякам своим, ты нам, патриотам, нужен! Закручинишься когда - повторяй, про себя, ровно сто раз: я нужен всем! я нужен всем! я…
- Нужен всем! – выпаливает Молодой, просияв и топнув ногой.
- Молодец! Настоящий боец! А не сеяли почему?
- Готовят схему севооборота и технику - возделывать репейник, - сразу суровеет Молодой и принимается за сборы. – Из Европы агронома и агроинженера привезли: из россиян никто конкурс не прошёл. Евроагроном так и говорит: у нас и в колхозе, и в районе, и в Непроймёнской стороне, и во всей России, куда ни ткнись, ничего толкового законченного сертифицированного, как следует, нет. Пришлось им технологию разрабатывать самим. Следующей весной засеют репейником ближние поля. На дальних - планируют возделывать лекарственные травы, культуры сорный растений, какие-то редкие травы для гербариев и фармакологических фирм, и ещё для разведения редких и декоративных насекомых – будут продавать насекомых учебным заведениям и коллекционерам. Пустыри, овраги уже засаживают лесом – на деньги из Европы: там средства есть, а мест для леса нет – и кислороду не хватает. Корма для дойного стада возят пока от Сычей: боятся своими рационами вкус молочка испортить, и правильно боятся. Установили насосы, трансформатор, дорогу устроили и прокладывают сейчас трубы: хотят качать воду с «Семи братьев»…
- Нашу вековую мечту в один сезон осуществили, вот обида! – вскрикивает Тютюха.
- …Серебряную воду - это чтобы молоко самим пить и продавать туристам. Узнали про молочко-то! Всё благодаря вам, журналист Тютюшкин, - кто за язык тянул? Но в планах, конечно, воду разливать и продавать в Переднюю Азию: железку уже протянули, по ней вагоны в порт, платите денежки Пингвину – и пейте нашу водицу. Пасечников разом отоварили всем: технологичным реквизитом, помещениями, спецтранспортом, ветеринарией. Чистого репейного мёда в мире-то нет – матерковский мёд оказался брэндом! А короедовское начальство, да и мужички наши – позорники: всё добро из-под носа утекло пришельцам! Ну, в армии укреплюсь, привезу ребят, вернём…
Да-а-а, наши мужички… Русская женщина из народа – образ эпический, русский же мужик – увы! На каждую ихнюю Брунгильду у нас найдётся Василиса Премудрая, а вот мужичонки подкачали - по всем эпическим статьям. Сегодня, на родной земле, защитнику-герою самый срок пришёл, - а где вы, наши Роланды и Сиды? Где о вас, хотя бы, раз услышать, прочитать, увидеть трёхсекундный клип? Недальновидное у нас постмодернистское искусство - уж весь народ ему стал неудобен, как герой. Себя, любимых, пиарят из всех дырок, а героев из народа – шиш!
Ладно, вижу: парень в доску свой – настоящий в тылу у оккупанта партизан! Такой юнец метит куда как выше либеральных – здесь читай: мещанских - идеалов благополучия. Доложу Патрону об Афоне: пусть отправит его на службу в спецназ ГРУ – в последний довод государства. А то беда: из армии вернётся Афоня бритоголовым старшим сержантом, да с другом боевым, да не с одним, а те почище родных братьев будут, подтянут сидящего в засаде Пёсогона, и безработных местных дембелей с опытом локальных войн, и вот уже набрался боеспособный партизанский отряд из профессионалов, да ещё насмотрятся блок-бастеров о справедливых и победоносных войнах, купят оружие, вспомнят обиды, назначат себе врагов, закипят – и явят миру новый матерковский стиль! Это нам, не молодым мемуаристам, публичное несогласие с начальством кажется уже почти геройством. А 17-летние пафосные парни готовы драться за истину ценою собственной жизни. Истина – главная ценность русского мира и бытия. Сколько юных борцов с восторгом в сердце шли в смертельный бой за неё! Мой Молодой пока что «неорганизованный патриот», простак невинный, сынок заматерелых простаков. Негодует, бедный: остался без отца, без матери и деда… Уж лучше бы как я – совсем родных не знать, дабы никто в детстве не гладил нежно по квадратной голове. Представляю, что значит для Молодого, нашего Кинтаро, его лесное озерце, его заводь на Серебрянке, его собственные «осины». С годами впечатление Молодого от родной природы не испарится, а усилится, обрастёт загадочностью неосуществлённого, недодуманного, недочувствованного. Теперь выбивают родную землю из-под ног и даже отбирают право двигаться по ней без пропусков и разрешений. Парень в тупике, как Пёсогон в Сычах. Молодому надо прояснить! Без руководства, Афоньке видится один путь: очистить родную землю, разорвав гранатами врагов вокруг себя – а хоть и с собою вместе! Кто, только, именно враг – большой, пока, для него вопрос. Но уже начал зачистку – со своих бомжей и пьяниц, и задирает даже невиновных чужаков. Потом не остановишь – проходили… Гайдаров новых, в семнадцать безумных своих лет командовавших полком, ещё нам в двадцать первом веке не хватало. Афоня, чаю, вырастет в местного Ясона – героя с миссией, для коего Матерки, как Колхида для аргонавта Ясона в конце бронзового века, физический конец света – другого и не ищет. И в армию Афоня идёт добывать золотое руно, то бишь технологии работы с металлом, именно с железом, из коего древним грекам необходимо было научиться ковать новое оружие, дабы выжить в окружении многочисленных врагов. Всегда приятно убедиться, что не найдёшь в России захолустья, где б ни бились страстные сердца! Человек-труженик - вот опора для высшего начальства! Вот из кого нужно формировать сначала среднее звено, а после - новую служивую элиту. Ещё тот, советский человек, представлял собой исключительную ценность для всех не западных цивилизаций: он один сдерживал истребительный напор "золотого миллиарда" на весь остатний мир. Где человек-труженик сегодня? На кого обопрутся наши вожди в трудные времена? На нынешнюю, может быть, элиту? Кабы не так: в ней размножен паразитный социокультурный тип «юноши Эдипа»: он ненавидит требовательного отца, безответственен и неспособен к тяжелому длительному труду и каким-либо творческим усилиям.
Одно мне стало уже ясно: к инородному начальству у местного народа тяги нет. Своих начальников, увы, не почитают, а инородным - доверья нет. Я рассуждаю так: для русского хорош наёмник-иностранец, работать дабы научил и сподобил преодолевать непростой характер, но только не хозяин, этот – враг! Товарищ Ленин, помнится, зазвал в Россию тысячу спецов из вражьих станов: работать на хорошую зарплату. Те обучили русских, - вот спасибо! - ну и с вознаграждением извольте по домам. А вся прибыль, профнавыки, технологии, имущество, земля остались все у нас, и никаких этнических диаспор – жижи в населенье. Я ленинский, хотя и не апрельский, тезис о необходимости учиться трижды - разделяю! Как вот только потенциальных русских партизан и зачинщиков бунтов настроить на ученье-самовоспитанье, коль нет отцов, а местное начальство благодушно их партизанского настроя в упор не видит?
Возвращаясь к родным осинам, открыто объясняю своё задание Молодому: по его письму в губернское начальство я прибыл на месте разобраться в государственную пользу. Он косится было на Тютюху, но тут же решительно вызывается помочь: отвести нас на станцию и показать хозяйство. Афоня:
- Сначала только мне нужно немцев с тропы отправить, почти час уже стоят. Потом заскочим на избушку – рыбку, пока живая, самураю передам, затем на подрыв эшелона – и двинем на станцию.
Тут Молодой, обернувшись к лесу, лихо свистнул-шикнул, и из кустов выскочила и стремглав кинулась к нам молодая дикая свинья, почти вся в один тон тёмно-коричневый, со стриженой гривкой и крепко повязанной на шее ярко-жёлтой в крупный синий горошек косынкой из толстого капрона. Она, громко цокая языком, резво, как ребёнок, запрыгала вокруг Молодого, и норовила поддеть его под ляжку своей длинной мордой. Ну а Тютюху, для порядка, легонько укусила за икру и обслюнявила брючины.
- Тонька, фу! Цокает, значит, радуется, - с любовью говорит Афоня, и бросает свинке пригоршню червяков из банки и несколько рыбёшек помельче из ведра. – А когда боится – пищит и пятится. Сторожит подворье не хуже Трезорки. Вчера Сентяпку от чужих собак отбила. Тонь-Тонь-Тонь! Ищи тропу! Ищи!
Мигом уев рыбёшек с червяками, Тонька опускает рыло в землю и деловитостью следопыта подаётся к лесу.
- Чему свинья может радоваться? – придя в себя, спрашивает, ни к кому не обращаясь, Тютюха. – Жратве разве только.
- Жизни радуется! - строго отвечает Молодой. - От смерти мы её спасли. Браконьеры ваши, городские, с Непроймёнска, всё стадо перебили, одна Тонька уцелела чудом, раненая в камыши уползла. Там её мой Трезорка нашёл, по следу. Пищала жалобно, в кровище вся, месяца полтора ей было. Я подумал: наверное, знак - кобель загрызать не стал, а меня привёл, как признал за свою. Я в мешок её – и домой. Картечь вынимал сам – а больше некому. А баба выходила: молоком отпоила, кашей откормила, зерном кукурузным, я рыбкой свежей баловал - так и поднялась. Кров, корм, друзья, свобода – что ещё дикой твари надо?! Радуется жизни! Теперь девушкой стала, жениха пора искать – отпускать стал в лес. Я всех предупредил: кто на свинью в жёлтой косынке покусится, того собственными руками зарою - хватит с меня прощать! Хоть бы звериный род наш не прервался… - уже почти с угрозой закончил Молодой.
Он прячет удочку в кустах, червей высыпает в речку: «Ешьте!» Просит меня нести ведро с рыбой: «Так надо». Углубляемся в лес. По едва заметной тропе построились гуськом: я иду за вожаком Афоней, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает. Игривая Тонька возникает поодаль нашего гуська - то слева, то справа - кидается, пугает Тютюху, и, получив указания от Молодого, рывками уносится вперёд. Афоня, замечаю, говорит с Тонькой на вполне членораздельном русско-кабаньем языке.
Тютюха, вновь обретя дар речи, принялся, было, про объединительную веру и про храм: был, мол, храм - и процветали Матерки… Но Молодой, ещё не успокоясь после своих угроз невидимым врагам, понос Тютюхи обрывает:
- Приди сейчас Христос в Матерки, да его старухи засмеют! Баба Усаниха икону над дверью, по привычке, ещё держит – и пусть её, но веры-то давно уж нет! А задай Христосу вопрос: ты православный, ты католик или протестант – вовек ответа не дождёшься, будет юлить, как…
- Согласен! – продолжая «наводить мосты» с Афоней, поддакиваю я. – Недавно один мой знакомый, верующий автомобилист, попал в ДТП. Он три недели истово молился на то, дабы по страховому случаю получить максимальную премию. А как «недодали» - охладел к Христу.
- Нашёл, у кого деньги просить! – хмыкает воодушевлённо Молодой. - У побирушки и бомжа-то?! Что мог бы нам сказать Христос? Не пейте, не крадите? Знаем сами - рассмешил! Плодитесь, размножайтесь? Знаю – успеть бы до армии Тоньку замуж выдать… Почитайте отца и мать своих? Щаз! Где только, блин, родители мои?!
- А за распятым огородным пугалом, Христом, запрячется хитрющий сдобный батюшка из храма, - добавляет Тютюха, - и лапу свою жирную за подаянием начнёт совать к нам.
- Христос, что, примирит меня с Пингвином, который деда моего добил? – вопрошает с угрозой Молодой. - А как батюшка из-под хламид Христа завёлся – всё: будь любезен, бедный матерковец, отдать ему десятину, и вернуть Попов Угол, и отработать храму, и подарить на праздник - а праздников не счесть! Батюшке от нас одно: подай, пожертвуй… Хватит жертв! Или пропоёт Христос: смирись, народ, перед Пингвином?! С какой стати? Пусть тот у пьяниц и у дураков земельные паи скупил: здесь, всё равно, всё наше – по справедливости! И моё! Дом, речка, лес, поля и сенокосы – всё наше, и моё! Я другой жизни не ищу. Бежать мне из Матерков некуда и нет охоты. Беглецов и без меня полно. Не люблю отступать! И отца не люблю совсем, и мать, и Ерша, и всю нашу пьянь, безделье, болтовню! Пусть катятся все! А я останусь. Соберу ребят – тогда посмотрим…
Тут в гневе Молодой оборачивается, целясь мне за спину, в Тютюху. В глазах у бойца полыхают отсветы, да не от солнца, мы в густом лесу - от пожара в душе. Ну, партизан готовый! Его за парту срочно усадить! От сохи да из лесу – в гении пути, минуя парту, нет! Я:
- Ты знаешь Пёсогона из Сычей?
- Был капитаном, двух жуликов под суд отдал – стал лейтенантом, как не знать!
- Сойдись с ним: при вялости общественной в селе и двое – уже сила…
Тут, чуть не налетели, а впереди, вдоль тропки, большой гусёк людей навстречу нам сидит, как тормоз, воняя комариной мазью и свиным жиром, и пялится, в недоумении, на Тоньку. Та ощетинилась и тревожно фыкает на воздух, а милицейского окраса её платок аж, кажется, привстал на уши. И фыкать с чего было! Люди все – небритые мужчины в телогрейках, шапках-ушанках со здоровенными красными звёздами на лбу, в сапогах кирзовых старого покроя, с винтовками и автоматами времён ВОВ, старинной рацией, но с новенькими телекамерами и биноклями. У ног сидящих рюкзаки и вещмешки набитые, сапёрные лопатки, кирки, две гармошки и гитара – все в чехлах. К деревьям прислонёны штук пять носилок самодельных, пакет для мусора, уже наполовину заполненный, и чёрт-те что ещё - из поклажи. Не молодые мужики, а зубы у всех белые: сразу видно - иностранцы. Сапоги натёрты жиром, сильно пахнут – значит, немцы! Иные читают карманные словарики и ноты, тихо говорят. От дальнего конца их гуська мягко льётся звук губной гармошки – пробуют играть «Хасбулат удалой…». Тут один поднимается с пенька, всё на него – и в ожиданье замирают, тот достаёт из внутреннего кармана что-то белое, кажется, бумажку, листок с нотами, похоже дирижёр, сейчас будут петь, разворачивает её, убеждается, что публика полна вниманья, тогда подносит к носу и оглушительно сморкается на весь лес, аж Тонька отскочила. После чиха сворачивает платок и садится на пенёк под одобрительный гул всего гуська.
Подходим. Молодой срывает пеньковую верёвку, перегородившую тропу, подаёт мне: посмотрите. К ней прикреплена картонка с надписью: «Ахтунг! Храбрые прусские партизаны! Лес заминирован! Отряду с тропы подрывников не сходить – ждать возвращения разведки».
- Отряд, ста-ановись! – по-сержантски строго, но с приглушкой, кричит Молодой. Переводчик, на всякой случай, повторяет то же по-немецки. Довольно загудев, европартизаны, в три, буквально, минуты прячут мусорный пакет в рюкзак, облачаются, становятся в строй, соблюдя в цепи дистанцию ровно в четыре шага. – Тонь-Тонь-Тонь! Ко мне!
Тонька опять вприпрыжку и ломясь напропалую подскакивает к Молодому, бодает его под самое колено, и, не находя себе от счастья места, прыгает из стороны в сторону, как заводная, и, роняя слюни, цокает языком. Молодой ловит, наконец, её за шею, с усилием прижимает к ноге, строго глядит ей в мелкие яично-жёлтые глаза и говорит нечто понятное на чистом русско-кабаньем языке. Тонька цокает, мигает Молодому, шевеля белесыми бровями, и даже, мне кажется, в согласие кивает. Тогда Молодой копытную свою деваху отпускает, уськая на лес:
- Баба Усаниха! Баба! Тонь, ищи!
Та, мне опять кажется, в согласие кивает, опускает морду, нюхая и подрывая землю, и уже спокойно, мелкой рысцой, сворачивает с тропы в чащу. То и дело, она оглядывается и взрывает пятаком толстую лесную подстилку до самой чёрно-каштановой земли и корешков. По этому следу мы и трогаемся.
Тут же два прусских добровольца вызываются искать Тонькины следы и вести отряд. Молодой жестами показывает, назначает старшего. Мы пропускаем весь партизанский гусёк и оказываемся в самом хвосте. Я в след Молодому, Тютюха, как положено искусанному интеллигенту, замыкает. Пересчитали, заодно, европартизан – пятьдесят! Никто не потерялся.
- Как им нравится игра! – полуобернулся ко мне Афоня. – Обидно: в нашу короедовскую дичь приехали из городов Западной Европы, как с того света, а вы сами видели, Онфим Лупсидырч: даже в дикой свинье-проводнике в косынке у них сомнений нет! Командир задачу поставил – всё! У них в игре даже основательность и порядок. Во народ! С ним легко обращаться. Переводчик мне рассказывал: приезжают совсем незнакомые друг другу люди, но у них сразу выявляются и всеми признаются лидеры, они распределят обязанности – и никаких ЧП! Почему у нас не так?! У нас в районе каждый по себе: склоки, бардак, выясняют отношения по любому поводу, неисполнительность, пустые обещания, враньё, и ЧП на ЧП! Мне ябеду вам, в Непроймёнск, писать, думаете, приятно было?!
- Слово начальника – закон для народа! - отвечаю. – Будет и у нас - работаем! А для чего я здесь? Сражаюсь с главной русскою досадой: таланты есть, физические силы есть, знания, ресурсы, опыт - всё есть, и даже климат начинает отступать, одной только силы воли не хватает. Отсюда всё у нас наполовину. Недоговорённость убивает планы, необязательность подрывает отношения, ненаказуемость рушит все дела! В России обожают подавать надежды. Страна суть поседевший витязь на распутье: ему давно пора семью иметь, остепениться и заняться делом, а он, разгильдяй, бренча оружием, всё томится да бродит, а главные дела откладывает на потом. У витязя есть выбор: стать мужиком или мужчиной. Россия материально заживёт лучше всех, когда наш мужик превратится, наконец, в мужчину. А нынешнее состояние русских стало уже притчей в мировых языцех. Оно даже обрело устойчивый термин: «загадочная русская душа». Характер русского человека вразумительно никак не объясняется тысячедвухсотлетней практикой жизни. В нас сок Востока замешан на дрожжах Запада – и бродит, бродит, бродит, никак не устоится в ядрёное душистое вино. Отсюда в нас половинчатость, незавершённость, двусмысленность во всём и недоделки – в жилье, в дорогах, отношеньях… В русском человеке борются два смысла: Восток и Запад. Ни от одного из них не отмахнуться, да и глупо - так мы богаче всех! Увы, оба смысла придавлены на огромных расстояниях тяжкой глыбой льда – и потому искажены до неузнаваемости. И Запад, и Восток себя в нас не узнают. У русских остаётся комплекс разорванности необъятностью пространств – есть, где метаться русской душе. Именно от расстояний у нас традиционно слаба взаимовыручка, ибо всегда находилось, куда от опасности уйти; и только угодив в окружение, когда деться некуда, русские становятся как все. Европейские народы открыты и стремятся нас понять, даже испытывают к нам острое любопытство, но до сих пор относятся к русским враждебно и менторски, как к азиатам, и бессовестно, веками уже, используют нас, как «второй сорт». Ещё Запад удивляется на русских: «Чего они всё хотят и ждут: у них ни землетрясений, ни цунами, земли не меряно, и полезных ископаемых, питьевой воды, а теперь и нашествий уже нет: живи не хочу, а им подай какой-то воли, всеобщего счастья, рая на земле, непонятно чего… Может, они хотят и саму смерть одолеть?» Азиатские народы более закрыты и не стремятся нас понять: они относятся к русским враждебно, как к европейцам, и тоже бессовестно используют нас. Общих для Востока и Запада правил поведения ещё нет. Когда они будут, пограничным русским станет куда легче жить. Заруби, Молодой: по генофонду, русские больше западно-европейских народов похожи на верующих в Бога, ибо верят в грядущее счастье, кое упадёт им с неба. Так верующие ждут от Бога, что попадут в загробный рай. Но когда слишком ждёшь будущее, паришь в заоблачных мечтах, то пренебрегаешь сегодняшним, тем, что под ногами, то небрежен и невнимателен к окружающему, не ценишь должно собственную жизнь и не строишь, а сеешь безделье и пожинаешь мерзость запустенья. Это и есть жизненная установка мужика - не мужчины. Мужчина же ответственно живёт сегодняшним днём, а в будущее только заглядывает изредка – обычно через оптический прицел. Запад боится будущего. С женщинами России больше повезло. Но русские, Молодой, не безнадёжны! Весь двадцатый век с нас брали пример и в ходу было выражение: «Делай, как русские!» Тогда мы, искушённые победить саму смерть, строили коммунизм – то есть рай на земле. Кто ещё посягал на строительство рая на земле?! Двадцать первый век не должен стать для нас провальным исключением. Русские национальные традиции и сама русская душа подранены социализмом, как немцы и японцы - нацизмом. Но мы залижем раны. А главное, что бодрит: русские настолько привыкли побеждать, что когда становимся вторыми в мире, это уже нас гнетёт и побуждает возобновить бой и сражаться до победного конца – любой ценой!
- Так что же: если не мужик, а мужчина - ни во что не верить? Жить без идеалов, без мечты?
- Люди с идеалами везде и всегда позарез нужны! Только сначала пыль протри, затем мечтай о счастье. Какую форму в душе современного русского народа примет Идеальное - мы пока не можем предсказать. Но что Идеальное в нас не сгинет - это спору нет. Читал Сервантеса - о Дон Кихоте?
- Серватиза… Нет.
- А куда впадает Волга, знаешь?
- В море, наверное… В океан?
- Волга впадает в Каспийское море - хрестоматийно, а миллионы лет тому назад - впадала в Азовское…
Ну, как с молодыми говорить? Заявляет: умру с голода, а их гамбургер есть не стану, а куда впадает Волга не знает, Сервантеса не читал. А вот я ещё в подростковом возрасте всю мировую классику в советских изданиях – от корки и до корки. Многих сюжетов и переживаний уже не помню, но впечатление от общения с прекрасным сохранилось. Сломиголовскому интернату начальство дало план по сбору макулатуры. Ходили методично по домам, квартира за квартирой, по организациям: клянчили газеты, журналы, книги - всё, что бумажное и картонное дадут. Собирали, помню, даже конфетные фантики на помойках и газонах! Добытое вторсырьё стаскивали в сарай, взвешивали, а как накопится тонн пять, приезжала бортовая машина и мы, «баторы», – насельники инкубатора - под командой физрука, грузили. Я же, рискуя квадратной головою ради высокого искусства, тырил ключ из тумбочки у кастелянши и вечерами в сарайчик забирался - потрошить стопки книг. Сначала выбирал просто: у каких книжек обложка оформлена покрасивей. Оказались собранья сочинений: затрёпанные всё больше книжки, в жирных пятнах и без иных страниц. Русскую литературу ХIХ века перечитывал запойно и не раз, с выпиской цитат в заветную тетрадку, а тетрадку хранил в тайнике, на городском кладбище. Сквозной стиль моего мемуара как раз восходит к этим заученным цитатам и дописанным собственноручно эпизодам на месте выдранных страниц… Любимые самые книжки прятал на досках под панцирной сеткой на своей кровати. Приятно было засыпать, ощущая, на каком богатстве лежишь… Герои совсем рядом! Как мог прожить без таких радостей Молодой?.. Кем вырастит без чтения? Тупым охранником? Ему некогда читать? Моё поколение работало не меньше, и производительность нашего труда была куда выше, чем сегодня, но время для чтения всегда находилось. Без чтения, развивающего ум и чувства у людей, начальство получит легко управляемую страну, но страну без будущего. Молодым надо дать чёткое понимание прошлого и самое главное - ясный восхитительный образ будущего. Такой образ станет желанным: будет молодняку ради чего учиться, работать, самосовершенствоваться, напрягаться, читать…
- Привал! Костров не жечь! – вполголоса кричит, вдруг, мой Афонька. Приказ передают в цепи. Европартизаны садятся в тесный круг: кто приобнялся, кто прилёг, расчехливают гитару и гармошки. - Запевай!
- «Тёмная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают…» - затягивают прусские партизаны фронтовую. Поют все - по бумажкам, верно, с подстрочным переводом, кто во что горазд, но получается стройно и, неожиданно для меня, очень даже воодушевлённо, как в старом фильме про войну. Дирижирует, с чувством и тактом, переводчик – сам выразительно по низам ведя. Вспомнилась мне чудная запись: эту песню Богословского исполнял под гитару советским солдатам на фронте сам Иван Козловский! Как услышишь песню такую – помирать неохота!
Партизаны, между тем, затянули «Осенний вальс» Блантера: «Старинный вальс, последний сон, играет гармонист…» Да, бились мы с немцами, бились столько веков, а теперь, нате вам: сподобились они постигать загадочную русскую душу! Не потому ли уж, как, не без злорадства, говорит осторожный на авансы в политике Патрон, что у нас, вдруг, оказались все ресурсы? Заворожила немцев наша песня: покою, видно, не даёт - как всё, что рядом, а не доступно. И то: в песне, в стихе, самосознание народа выражено наиболее концентрированно и заострённо: «Жди меня – и я вернусь…», «Вставай, страна огромная…». В самое яблочко: нас труднее всего заставить встать, лежебоки мы и разгильдяи… Тьфу, опять я за старое! Так недолго и свежий мемуар запороть…
Тут из чащи возвращается Молодой, с верной Тонькой у ноги. Прислушивается, с обидой говорит:
- Песни наши, не германцев! А они поют, как свои!
- Вся Европа пела наши фронтовые песни, - ободрятся новой темой Тютюха. - В Германии лирических военных песен не сочиняли вообще: у них одни марши или бытовые лирические песни. Рейхначальство раздавало губные гармошки солдатам, как оружие: у пленных немцев находили в одном кармане рожок с патронами, в другом – гармошка. Только Геббельс не доработал: изучение русской литературы не пошло ему впрок. Дух солдата одним маршем или вальсом на губной гармошке не поднимешь. У нас почти все лучшие фронтовые песни про смерть, про ожидание смерти, тоску и разлуку, подразумевающих смерть близких. Но это песни победителей!
- Про смерть – а победителей! – удивляется неожиданной для себя мысли Молодой. - Так, давайте новые фронтовые песни сочиним! И с ними в бой! Со всех сторон же враги лезут! Один с бомбой, другой с чековой книжкой, третий с ересью своей. Сентяпке даже с Тонькой ясно: за чужими деньгами в Россию придёт гарантия их сохранности – оружие. Надо снова петь, воевать и гибнуть, чтобы побеждать и жить!
- Нельзя поэтизировать войну… – начал было Тютюха, но Молодой, взглянув на часы, вскакивает:
- Отряд, ста-а-ановись!
Глава 5. Избушка на курьих ножках и Три богатыря
- Дед Усан знал, где спрятан карьер глины, - рассказывает Афоня. - Наверное, и баба Усаниха знает, но уже никому не скажет, разве только мне - перед самой смертью. Она уже начала потихоньку сходить, как похоронили деда. В ней много изменилось, как летать через трубу стала. Раньше они с Сентяпкой на лавочке у ворот вечерами сидят, разговаривают, на улицу смотрят, лузгают тыквенные семечки, здороваются, судачат с прохожими, смеются, дремлют, а то и запоют. А теперь сделалась жёсткой, собранной, как бизнеследи, неуступчивой и как-то даже умнее, что ли. И оказалась актрисой: о ней киностудия Пингвина уже второй рекламный ролик снимает, до полного метража, говорят, рукой подать.
- А что стряслось с дедом Усаном? – спрашиваю, самому даже интересно.
- Эх… Дед прошлым летом косил сено на полянке в лесу, у озера, небольшого, с блюдце. Приехали интуристы с бреднем, порыбачить. К деду: «А есть ли рыба?» Тот: «А куда ж ей деться: не втекает, не вытекает». Полезли в воду, забрели – раз, другой, третий… Повытащили на берег целый воз травы, взмокли, выбились из сил, все в пиявках. Опять к деду: «Да есть ли рыба?» «А откуда ей взяться: не втекает, не вытекает». Ну, пошутил дед: ясно дураку! Ну, очистили лесное озерце от травы – кому плохо? Не за ведром же костлявых карасиков они четыре тысячи вёрст отмахали – за удовольствием! Наябедничал переводчик на деда. Пингвин отобрал у него всё оборудование для пчеловодства, уволил. Дед, с расстройства, слёг и умер. За что? И я с гостями шучу. Вот, например, тритонов гости не видали… Тритоны в Европе есть?
- Как сам бывал, не видел ни одного.
- Когда к «Семи братьям» гостей вожу, камень на дне отверну – тритона схвачу и к их носам: «Маленький русский крокодил! Приезжайте через год – увидите, как подрастет», и кормлю тритона мелкими червями. Интуристы в восторге! Представляете их рассказы: «Вау! В России крокодилы даже в мелких речках водятся! Если их кормить навозными червями, они отрастают почти как в Австралии, вот такими!..» Или гнездо на дубе, при дороге, из чистого озорства, для себя сколотил: так, в нём поселился Серф - серфингист из Австралии. Пингвин дерёт с него за моё гнездо как за пятизвёздочный отель.
- В твоём гнезде австралиец поселился?..
- Сами увидите. Вот интересный парень, Серф: полгода летает в своём океане на волнах, полгода тарзанит у нас в лесу. С акулой, говорит, дрался, и с крокодилами - как я с волком и с секачами. Живёт один в моём скворечнике, как Соловей-разбойник, и девушки ему не надо. Стал популярным в Австралии путешественником, книжки о России пишет, мне подарил, да языка пока не знаю… Я и его угощаю свежей рыбой, не только самурая. Говорит на шести языках. Он мне такого понарассказал!.. Ну, всё знает, всё умеет, везде побывал. А неприхотлив, почти как я. Зовёт меня в Австралию, на океан. Он эколог. Там крокодилы длиною восемь метров, не то, что мои серебрянские тритоны. Серф за Пингвином следит, в свои газеты и на сайты о нём сообщает. Он говорит: народ победить нельзя, а вот убить - можно. Он для матерковских партизан гимн сочинил, на английском, машина перевела плоховато: «За лес и землю примемся бороться – иного нам не остаётся…»
Уже и австралийцы подбивают русских парней идти в партизаны! Жалеют нас. Они-то «своим» неграм, арабам и евреям спуску не дают. Им и японцев пора прижучить, дабы не скупали берега. Во все эпохи юношам казалось, что они живут в дряхлые безвольные времена. И благородные юноши, устремляясь в будущее, брали с собой в качестве идеалов, не указания начальства, а «нечто подлинное» - гимны, оружие, кровь, любовь, пищу наконец. Поворот к неоязычеству в России вполне возможен, если из-под расслабленной руки начальства молодые люди уйдут в Интернет и встретят там зажигательных экстремалов, типа Серфа, и хитрых кукловодов, а потом уйдут в партизаны – в переносном или даже прямом смысле.
Тут Афоня остановил партизан на привал, кликнул Тоньку, и мы, прежним коротеньким гуськом, углубляемся в самую чащу. Становится совсем темно и сыровато. Непролазный лес. Здесь вековые сосны и ели, все во мху, и много бурелома, а толстая хвойная подстилка, усыпанная шишками и тонкой веткой, пружинит под ногами. Травы почти нет, только на полянках и не сплошь. Следы лосиные, кабаньи тропы, звериный помёт. Хора кукушек не слышно – это не их места. Зато скрипят деревья, трутся сучья, шипят, схлёстываясь, ветки – по верхушкам ёлок гуляет ветерок. Вытянутые к солнцу пирамиды муравьиных куч рыжих лесных муравьёв-формиков повыше будут человеческого роста. Расщеплённые временем пеньки гнилые во мхе и плесени, все и в чёрных дырках и узорах из древесной стружки - ходах усачей, короедов, златок. Редкие осинки с обглоданной лосями и зайцами корой. Какая-то птица тяжело взлетает и, задевая ветки елей, уносится прочь. Дремучая жуть! Как раз для нечисти…
Вдруг, выходим на большую живописную поляну, окружённую вековыми тридцатиметровыми елями. На бугорке, как бы в мажоре, избушка там на бройлерно-куриных ножках стоит без окон, без дверей. Стоит, как Александром-нашим-Сергеевичем испокон заведено: к лесу передом, к непрошенному герою задом. У избушки кирпичная труба: вся в затрапезной копоти, дымит, пыхтит, летят из неё пучками искры, что у набирающего в гору ход паровоза; дровяную печку, видно что, только недавно разожгли. Посреди утоптанной поляны огромное кострище, будто пионеры жгли, окопанное целым рвом. По краям поляны редкая трава, папоротник, хвощ, живописные пеньки, до подозрения роскошные высокие поганки, все, как невесты, в белой бахроме, и – стоят чуть не по колено ростом! – малиновые красавцы мухоморы. В середине мая – по колено! - мухоморы? Здесь начинается большой обман… На краю поляны, тоже к лесу передом, к раненому кандидату задом, стоит карета «скорой помощи»: в боевой готовности - серьёзная врачиха там у колеса на раскладном стульчике сидит, опустивши нос в скромный букетик ландышей, и два санитара у разложенных на земле носилках курят, травят анекдоты и косятся то на нас, то на трубу избушки. Войны нет, а страхуют по-военному. По противоположному краю поляны бегают четыре порочного вида Красные шапочки с винтажными корзинками в руках: под режиссурой евроОхотника они, в паре с атлетичного вида Серыми волками, разыгрывают какие-то порносюжеты, а вот безнадёжных бабушек не видно - вероятно, они в избушке ждут своего часа…
- Изба изготовлена в Японии, ступа и метла оттуда же, - объясняет Молодой. – Мухоморы – муляжи. Это общая установка Пингвина: поражать интуриста русским размером и размахом. Но летом подрастут наши, матерковские, мухоморы, не хуже и бесплатно, - уже с гордостью продолжает он. - Мои тритоны из Серебрянки тоже должны стать крокодилами: Пингвин требовал даже надувать их в зад перед показом! Красные шапочки – артистки из театральной студии, волки позорные – бывшие спортсмены. Мало им проституток в Матерках – похабят мой лес. Серф эти типажи Красных шапочек нашёл на американском 3D-порсайте, оттуда устроители шоу их и содрали. Завтра у них должна быть премьера – готовятся к «работе»…
- А для желающих вкусить плоти Красной шапочки или Волчары, - шипит Тютюха, - в лесу, конечно, построили евроизбушки…
- Конечно: восемь автономных летних домиков, в ста шагах от поляны. Восемь - это для начала, а дальше - как пойдёт. Избушка, избушка! – криком приказывает Молодой. - Стань ко мне передом, к лесу задом!
Избушка, с радиоскрыпом и нанотреском, эхом разнесшимися по лесу, неторопливо, вразвалочку, согласно сюжету, развернулась. Тотчас из-за деревьев вышел, обвешан инструментом и аппаратурой, в синей робе, щупленький приветливый очкарик над узкими глазами. Тонька прищурилась и стала на очкарика в угрожающую позу.
- Это Курило Сахалина, - издалека представляет Афоня очкарика с подчёркнутой издёвкой в голосе, - я его так прозвал. Говорит негромко, с улыбочками, а, по сути, агрессор! Японец, инженер по избушке, ступе, помелу. Моя девонька из рук Сахалина рыбу не возьмёт, - с гордым удовольствием кивает Афоня на Тоньку и треплет её за вставшую на холке щетину. - Заболевает самурай без живой рыбы. Вот, пока ни отладят снабжение морской рыбой и суши, подкармливаю Сахалина я; благо в Серебрянке нет солитёрной рыбы, а грибы-сыроежки, как летом пойдут, собирает сам. Притворяется, нацист, что не может понять: зачем России эти злополучные Курильские острова – у нас и без них земли сколько хочешь. Так и желающих отовсюду набежит, сколько не захочешь, говорю Куриле. Вот матерковские угодья, кроме леса и реки, уже, считай, не наши. Так, по лоскутам, и растащите всё, не останови.
- Сами-то, пока живы, и песчинки своей не отдадут, - реагирует Тютюха. – Японские имперские нацисты, помнится, силой оружия всю Азию собирались очистить от белой расы.
- Курилу не любит и Серф, - продолжает Молодой. - Японцы промышляют китов и дельфинов – морских любимчиков всех порядочных австралийцев…
- Не только, - опять влезает со своим банком данных журналист Тютюха. - Ещё его родная Австралия - зона стратегических интересов Японии. Японцы рассматривают Австралию как вероятного военного противника. И Россия – зона интересов реваншистов. Мы с Австралией получаемся объективными союзниками против Японии.
Как он ни скалит свои зубёшки, говорит Молодой, ему матерковцы не доверяют. Серф разузнал: на родине Курило Сахалина формально уволили по сокращению штатов, но фактически это было не «рэсутора», то есть «реструктуризация», а «кубикири» - «отрубание головы» за участие в нацистской имперской самурайской организации. Самураи требуют затеять с Россией войну за острова, отказаться от японо-американского «договора безопасности», начать разработку своего ядерного оружия, а военные базы оккупантов из США закрыть – хватит с них военно-морского флота в портах Японии. Курило Сахалина публично выступал против перехода по наследству депутатских и министерских постов, гневно клеймил аморальные поступки высокопоставленных деятелей Японии, выискивал предателей национальных интересов, глобалистов – в общем, вёл себя как современных самурай. Когда Курило Сахалина вызвал на дуэль одного политика-либерала, откровенно представлявшего в Парламенте интересы не японцев, а заклятых глобалистов, терпение власть имущих кончилось: с «чёрной меткой» Курило Сахалина вынужден был покинуть Японию, дабы не угодить в тюрьму. Стал вынужденным диссидентом. Вот, завербовался в Матерки, будет прятаться в нашей глуши, дожидаться реваншистских времён.
Просто не знаю, что делать, продолжает Молодой. Вчера Курило Сахалина, по интернету, вызвал австралийца на дуэль. У японца есть катана: показывал как-то - рубил мухоморы. А кричал при ударах – все вороны разлетелись. Мне в руки не дал даже подержать – не положено. А у австралийца есть здоровенный нож крокодила Данди. Холодное оружие, оказывается, легко можно провести через все границы – как подарки. А поначалу Серф и Курило были почти что приятелями. Курило даже для Серфа выписал из Японии уникальный синтезатор с записями старорусских музыкальных инструментов – рожками, балалайками, гуслями, и Серф, как профессиональный Соловей-разбойник, освоил репертуар русских разбойных песен и исполнял их на языке оригинала на этом синтезаторе. Странно! Вот принципиальные люди!
Дуэлянты долго не живут! Вмешательство, говорю Молодому, не поможет: люди граждански зрелые, принципиальные – таких не остановишь, пусть дерутся.
Баба Усаниха работает «Бабаёшкой» в два выхода - утром и вечером, если позволяет погода. Баба Яга - самая оплачиваемая должность из тех, на которых работают местные жители. Летает без своей Сентяпки, та боится шума и электромагнитов. А днём баба Усаниха на лавочке, у ворот, с Сентяпкой восседает: семечки лузгает и русские поклоны интуристам в пояс бьёт – тоже работа. Сейчас здесь отрабатывают последние штрихи к аттракциону – вылет Бабаёшки из дымящей трубы на своей ступе.
И точь! Курило даёт сигнал, раздаётся грохот, дым валит столбом, и из трубы вылетает ступа с Бабаёшкой, а с чердака избушки, пища во все стороны, вылетают мыши. Усаниха в кислородной маске, одета в защитный оранжевый костюм, ещё без антуража и макияжа Бабаёшки. Размахивая помелом, баба Усаниха взлетает ровно до середины крон обступивших поляну вековых тридцатиметровых елей, потом указывает метлой вниз и ступа по спиралевидной траектории, с каким-то сказочно-ракетным синтезированным звуком, плавно садится на поляну, рядышком с кострищем. Очередная проба, как я понимаю, удалась: японец сияет во весь крупнозубый рот и выключает свою аппаратуру; санитары убирают носилки в машину; докторша, вынув из кармана стетоскоп, направляется к бабе Усанихе, убедиться…
Тогда Молодой отправляет меня с Тютюхой и Тонькой в путь по лесной просеке, мимо «Хижины дяди Тома», пообещав вскоре нас догнать, а сам, прихватив ведро с живою рыбой, бежит на помощь бабе Усанихе - выбраться из узкой ступы…
Идём гуськом: Тонька, как хозяйка положенья, двигается первой, я - вторым, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает. Свинья Тонька, очарованный читатель мой, отнесись к ней по-людски, такой выглядит энергичной девкой!.. Да и красивая, если приглядеться!.. Лесная просека, кажется, дрожит от её хрюка, топа, цока, фыка и брыка. Но едва прошли три сотни метров, Тоньке с нами, верно, заскучала - и она, не говоря ни слова, с просеки как рванёт в чащобу по своим делам!..
Ладно. Подходим к поляне. На ней посажена самая настоящая Хижина дяди Тома.
Отвлечёмся… Когда-то Хижина дяди Тома была частью романтики советского подростка. Я помню, как в Сломиголовском инкубаторе зачитывался «Хижиной» на своей скрипучей койке с панцирной сеткой, и со всех подростковых чувств сострадал чёрному рабу. Какие нехорошие эти плантаторы-расисты! Отправить бы к вам, в Америку, советских пионеров с барабанами и горном, чтоб проучили гадов! Я и сам поеду на войну с эксплуататорами американских негров! Вот убегу из инкубатора, спрячусь в трюме корабля, переплыву океан – и в бой!.. Склонность русских к мифологизму в те времена во мне торжествовала: не я сам и не ближние мои однокорытники по инкубатору, а чёрномазый сказочный герой оказывался предметом искренних душевных страданий. Попробуй-ка теперь без потери себя-молодого окончательно вырваться из плена разорванного жизненным опытом сознания. Сегодня эта склонность привела к нешуточным психологическим проблемам для бывших советских людей. Оказалось: американские негры, как российские цыгане, ничего не умеют и не хотят делать легально, кроме как петь, танцевать и профессионально заниматься спортом или войной. Зачем не имеющую никакой художественной ценности «Хижину» проходили в «хорошей» советской школе, в отличие от «плохой» школы американской? Нет ответа, кроме политического. «Плохие» в итоге победили «хороших», и мы – советские жалостливые люди – остались в круглых дураках. Сегодня расистские сюжеты, подобные «Хижине», называют «блэксплуатацией». Тема межнациональной политкорректности интересна тем немногим, у кого не всё в порядке с национальной идентичностью, а в большинстве случаев тема, как повод, поднимется чисто из стяжательских соображений. Компенсаций требуют негры и американские индейцы - от белых рабовладельцев, австралийские туземцы – от европейских колонистов, бывшие советские прибалты и крымские татары – от русских, евреи – от немцев, а желательно ото всех… Тема сия страшно перекошена в сторону поиска и наказания «виноватых», коих давно нет в живых, и из нравственной давно превратилась в юридическую и финансовую разборку. Афроамериканцы, татары, русские, немцы, прибалты, кавказцы, японцы, евреи… – все мы «негры» в том смысле, что прирождённая чернь любого роду-племени, едва напридумав мнимые или почувствовав действительные свои преимущества перед «другими», сразу окунается в низменные свои инстинкты – читай: вытаскивает на свет нормы «естественного права» - и, восчувствовав себя барами, стремится самоопределиться в отношении иных «чёрненьких», хочет стать «чернее» «других».
(Пропуск нескольких глав)