Глазурь орнаментов рябит в глазах.
Самозабвенно, старики и дети
Сто раз на день твердят: «Велик Аллах».
Зимой и летом одним цветом
Арыки, саксаул, песок.
Пять раз на день, над минаретом
Летит молитва на Восток.
Аллаха славят без разбора
Валлахи, дервиши, ткачи,
Садовники, солдаты, воры,
Ремесленники и врачи.
И во дворце у падишаха
Своя мечеть и минарет.
Там славят громче всех Аллаха
Чтоб поддержать авторитет.
А меж молитвами «сражение»:
С дремотой, скукой и жарой,
И мимолетное правление
Аллахом данною страной.
Есть во дворце; сады, фонтаны,
Беседки, скрытые лозой,
Тень создающие платаны,
Бассейны с рыбой золотой.
Есть больше, чем душе угодно.
Подвал сокровищ не вмещал.
Безделья грех – чрево угодьем
Правитель часто заменял.
Он ел, когда смотрел с балкона
На бег арабских скакунов,
Когда под балдахином трона
Встречал министров и послов.
Жевал, когда писал законы,
Когда творил «верховный» суд,
Когда при виде VIP персоны
Валился наземь местный люд.
Он ел везде, он ел всегда
И был уверен, что когда
Он потеряет аппетит,
То непременно загрустит.
Грустить он вовсе не хотел,
И потому все ел и ел.
Не меньше чем кулинарию
Любил он женское тепло
В край удовольствий – Эйфорию
Его безудержно влекло.
Любил ночами в залах тронных
Грешить с рабыней молодой.
Но и для жен своих законных,
Он находил часок - другой.
В любви ценил «цукаты с перцем»,
Разнообразье, новизну,
Однако всей душой и сердцем,
Любил он первую жену.
Она его оберегала,
Прислуживала, ублажала.
На ночь наложниц подбирала,
А утром мягко пробуждала.
Воспитана в простой манере,
Согласно мусульманской вере
Готова с мужем в Ад и Рай,
И хлещут чувства через край
Она читала его мысли,
Была невидимой, как тень.
Меню готовила на день,
Снедь проверяя:«Вдруг прокисла».
Другие жены, не роптали явно.
У женщин Азии нет суеты.
В гареме жизнь проходит плавно,
Сквозь будни праздной маяты.
Правитель стал смелее скоро
К грехам порочным относиться.
На зов муллы, как прежде с пола,
Ему всё тяжелей молиться.
Довольно долго жил он так
Вдруг, стал нутрО царапать "Мрак".
Он стал хандрить, стал задыхаться,
За грудь рукой дрожащей браться.
Лик посерел, до ныне ясный.
Однако, жизни образ страстный
Менять не думал падишах
Всё думал :"Да спасёт Аллах".
Но все же, слег. Не спас Аллах.
По всей стране разнёсся страх.
Врачей созвали всякой масти,
От всех болезней и напастей.
Доктора зарылись в книги,
Плешины скребут на лбах.
Колдуны в них тычут фиги
И танцуют на углях.
В бубны бьют в садах шаманы,
Развели до звёзд костры.
Знахари врачуют раны,
У бездомной детворы.
Бьётся племя Авицены
Над анализами кала,
Спорили всю ночь до пены,
И по утру вердикт отдали.
Скрижали те, лежат и ныне
В архивной - липкой паутине.
В них красочной записан вязью
Вид процедур, растворов, мазей.
Режим постельного покоя,
Но прежде действие такое:
«Желудочное промывание
И трое суток..! голодание».
Гласят легенды о тех днях,
Как о смятенных временах.
Народ в стране искал измен
И к лучшей жизни перемен.
А вот монарху не до шуток,
Не до сплетен-прибауток.
Ему все хуже, все больней,
Все тошнотворней и страшней.
«Что решили, выполняйте.
Промывать, так промывайте.
Все готов я испытать,
Вычищаться, голодать».
Что же, был бы дан приказ
Всё найдут и шприц и таз.
Вычистили все буквально
И отнесли монарха в спальню.
Минули воздержанья сутки .
Злит падишаха боль в желудке,
Сосёт под ложечкой гастрит,
В глазах плывет, в ушах звенит.
Но рядом верная жена.
Болеет вместе с ним она,
Плечо подставит, подотрет,
И нечистоты уберет.
Она страдает вместе с ним,
Её мольбами он храним.
А в мыслях, не роняя слов,
Клянет жестоких докторов.
Его уложит, а сама
В пылу сочувствий и добра,
Закрывшись темной паранджой,
Всплакнет беззвучною слезой.
Вторые пробежали сутки .
Врачи набрали сок желудка,
Перемешали желчь со страхом
И ободрили падишаха .
Эх, эскулапы-эскулапы,
Бессердечные сатрапы.
Режете, клизмите, рвете,
Во все дырки нос суете.
И ведь от вас спасения нет,
Не прожить нам своих лет
Чтобы не встречаться с вами
Мучителями - докторами.
Ну вот, остался день один.
Поет с мечети муэдзин
«Аллах велик»… Стучит в висках,
Желудок давит, как в тисках
Больной прижал к себе подушку,
Лежит и слушает подружку
Про тридцать- три богатыря
И хулигана соловья.
Когда же милый засыпает,
Она на цыпочках гоняет,
Своих не покладая рук,
Ленивых, нерадивых слуг.
А мужу снится дастархан,
На нем объемистый казан.
В нем плов, лепешка и шашлык,
Шурпа в пиале и балык.
Как счастлив властелин во сне,
Дано узнать то лишь жене.
Она с него стирает пот ,
И колыбельные поёт.
И вот пробил желанный час,
Аллах, все ж, снизошел на нас.
Проснулся муж в перинах снежных,
От ласковых, касаний нежных.
Сквозь пелену зрит над собой
Свою жену за головой,
А рядом - на яву свой сон,
И вместо вздоха вышел стон.
Как будто снится - дастархан,
На нем объемистый казан.
В нем плов, лепешка и шашлык,
Шурпа в пиале и балык.
У падишаха льет слюна,
Он словно бы сошел с ума.
Уж разум отключился точно -
И он налёг на яства прочно.
Вот так, была его жена
Им с давних пор покорена,
Что сонных прелестей рассказ,
Воспринимала, как приказ.
Он жадно ел, но подавился
И весь в конвульсиях забился.
Бледнея, оперсЯ на стол,
Все яства покидав на пол .
Ему ужасно стало плохо
Не может сделать даже вздоха,
Скривился рот в гримасе боли...
И вырвалась душа на волю.
Когда на крик вбежал визирь,
Монарх раздулся, как пузырь.
Еда ему пошла не впрок...
Диагноз - заворот кишок.
Ужасно глупая кончина,
Но видно всем в чём есть причина.
Она таится между строф-
Виновна бурная любовь.
Финал порадует не всех,
Как говорят:"И смех, и грех".
Обидней всех за докторов.
Они остались без голов.