ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО
Давно ль Христовы раны открывались
глазами Лазаря в сердцах врагов?
Давно ли Савла в Павла превращали
мелодиею сброшенных оков
твоя гортань на ноте прорицанья,
твоя, на вздохе откровенья, грудь,
органными мехами потрясая
безликий свод, куда лишь орда прут
пожитки ненасытных суесловий?
В хмельных глазах, распластанных под ноль,
Голгофу дыбил голос-колокол давно ли?
Твоим глазам — лишь мир иной давно ль?
Давно... А будто вот, за поворотом —
с налета в лоб звон струн и хрипотца,
как лат бряцанье, страха и упрека
не ведающее, — гитары царь!
О, рыцарственный строй ристалищных мгновений,
поминовеньем скорбных лет восстань во мне,
таранным лязгом лобового пенья
броню забывчивых времен разбей.
Восторга пилигрим, мытарствуй с миром,
в пустыне беспросветной немоты
нещадно расточай глагола миро,
любимец замогильных палестин.
Разбег был крут, а смерть — полет, паденье ль?
Искупится ль надменный быт
парением коленопреклоненья
пред искренностью "быть или не быть"?
Когда в "Охоте на волков" играешь Волка,
то Гамлета ль в суфлеры брать,
иль в оцепленье, на потребу толпам,
флажком испуга рдеть и трепетать?
Па сцену хлынула возня галерки.
На небе дно. И все едино мне
где Гамлет — в гардеробной иль в суфлерской.
Вот жаль Офелию — ей на панель.
Увы, лягушка не всегда царевна.
Толпа — всегда толпа, а вовсе не народ.
И только лишь чекан стихотворенья
сквозь ретушь времени судьбы
стезю
ведет...