Перрон. поэма отчаянья
*
Всем
и тебе –
океану от края до края –
в обеззаглавленных главах
расчерноплечась тенью,
душу,
промозглым перроном
влачу
и влача - завещаю
всю из огня и отчаянья:
реквием
в семь частей:
*
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
*
Рок Истории... -
что искать его,
щель высматривая в кирпичах эпох! –
дух смертоносных кратеров,
всех шальных суеверий бог,
ему ль
у престола трагедий не выстроить
миллиарды сердец
авангардом мании!
... Разве что
стоик
не горбясь выстоит
стотысячеярдность парадов Германии...
Что ему, Фатуму,
стоит
вырубить
в миллионах просеку –
правды прямее!
... Легионы студентов
не вызвались вызубрить
всю поимённость,
губами немея.
Скольким
в пылу на штандарты вздёрнутым
крикунам,
в тираже – миллионоротым,
перечни лиц
задирали роты –
давя петлицами
шланг аорт!
Какому нечистому –
в доброте проштрафившемуся –
во искупленье несчастной
головы рогатой
саркомой втиснулся
в мозг исстрадавшийся
миф
о всеобщей любви к собрату!
Ужели нет места
Ада порядочней,
(где мерой ума –
всеобъемлемость власти),
где в «сферах гуманности» -
Падший парящий,
всласть наглотавшийся
страха и страсти -
Равнодушнейший Он,
по сценарию Фатума
восставший
воссесть
над «Вратами» Родена –
Князь как Он есть:
беспристрастность статуи
с тяжким ключом
от вселенских владений.
Что ему, Фатуму,
в ЭТОМ смысле? –
Замер...
пантерой за гранью гипотез.
Мир
кандидатом фатальных истин
втиснут в проекты.
Не Мир, а – оттиск:
эфир, -
заказная, трескотня и икота, –
в продольных трещинах
«Папьих Вед».
Уже – не эфир,
а музей животных:
ХOMO.
КОТОРОГО
БОЛЬШЕ НЕТ.
У правительств
нервы перегружены как телефонный кабель,
улыбка у «дипа» тянется – лопнет вот-вот,
как будто бы вычерчена по пиар-муштабелю
как волны нейтральных
лояльных вод.
Где в Мире смысл -
без созиданья?
Чем
расфрагментиться
не кривя проектом?
Любовь – у начала всего,
заранее;
СИЛА
движущая интеллектом.
Скажет кто: «Я любить не должен». –
всё закроется.
И полёт.
Правда, если её продолжить,
превращается в пулемёт.
Всех, кто выжил,
пленят наградой,
отнимая по пол-ума.
Нас теперь,
кто инстинкту рады, –
ТЬМА.
Это – Мир!
В нём - одни желанья, -
предсказуемы и пусты...
Бесконечный зал ожиданья
и – перрон, на котором – ты.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
*
Формул жёстче
законы площади:
никого не щадит,
кто нудит да ропщет.
- К чёрту проповедь,
пустейший звук! – орут, -
долой науки
всяческих Академий!
Бомба – дело учёных рук
и прочих... гениев...
у кого деньги!
А я из прошлого - из вчерашнего,
сердцем – в завтрашнем
драгоценнейшем дне
склонился –
угрюмей Пизанской башни –
с мыслями о войне:
свои - не по крови, уже – чужие...
Тогда по разуму кто - свои?
И живы мы
только тем, что лживы.
И по Планете идут бои...
Вот они!
Лезут.
Кричат о конце света.
Пророчат: «В восьмидесятом – точно!»
А мне…
любимых со всей Планеты
собрать бы хоть раз.
Для души.
Воочию.
Мы бы тогда... и каменею в ужасе:
всех узнаю –
знаком каждый;
в подвал вползают
вонючей лужей...
дальше – хуже:
первый, второй этаж...
Пузырями лопаются
дорогие лица...
и вижу – не выдержу;
слаб уже я...
Успел схватить
одного «есинца»;
борода в помаде и крест на шее:
«Долгом догмы от правды спрятан,
так ли жил, -
слёзы ль множа дожил
пешком шагать по упавшему брату?»
Говорит: «Не должен».
... Что ж,
значит, свят.
Спор с такими – разговор-торг:
акционерская сатисфакция.
Но если пробиться сквозь пьяный хор
к столпам благородства
и прочим фракциям:
«Возьмите сердце
кто сердцу дороги!»,
... Подскочат
и сцапают.
Без оваций.
Для них
забитые горем морги –
простые «издержки цивилизации».
Предложено было б...
А там... за плоскость
простите скопом,
но, глядя на вас,
по другую сторону
Космоса-микроскопа
в неэвклидовой тяжести
суперлинз глаз
при всей сохранности «статуса жёсткости» -
в миллиарды каратов слеза-алмаз.
Сказал... и – машут,
бегут с подпорками –
раздобревшие в благости,
что кончен спор;
хлынул в Мир
похоронный форум!
Не тут-то было! –
за рёбра гор
цепляясь колоннами
громозжусь «Пришествием»,
пугаю наклоном
в преддверье трагедий,
в зычной толпе стоязычных шествий
пылю,
увязая в раскопках «наследий»,
не слыша предвестий,
в забвенье не веря,
считаю факты благою вестью.
... Пронзительным глазом
мистической мести
предчувствие, щурясь,
мгновенья меряет.
- Не много ли чести, -
«человек-башня»!
Вавилонская рухнула,
и ты – туда ж,
а в день грядущий из дня вчерашнего
много ль вынес, чего дашь? –
площадь судачила. Что ей, площади, -
боль над обрывом! Привычное скучно.
... Суд вероломней троянской лошади
кивал над полозьями
гривой игрушечной.
Сводом законов объёмились книги, -
влипли в печать,
пустословьем расплющены.
... Плоскостью спин испохожившись мигом,
скрылись в тумане надежды и души...
Один в пространстве.
Изборождён фасадом
в шрамах-автографах:
«Были... во славе...»
И только у неба в закатной лаве –
зубастая морда Фатума.
Увидел – ахнул; швырнуло в дрожь!
Падаю в пропасть, осколками сброшен:
оценено Фатумом в ломаный грош
небесное зеркало прошлого.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
*
- ... И поближе к Врубелю;
он у нас – маэстро.
А что касается... людских «наград»,
тут хитрецы – на особом месте.
Найдёшь Беатриче – познаешь Ад.
- А я-то думал, что Вы – другой...
к примеру... монументальней, что ли...
- Короче, - прямо (следи за рукой),
вдоль света вверх, - и гуляй на воле.
Тут каждый «строил свою судьбу»:
кто глоткой строил, кто тихо, - «мысленно».
Все – по инструкциям, по написанному
где – на знамени, где – на лбу.
У тебя впереди – всё начало века,
а я спешу; работы – невпроворот…
- Спасибо,
маэстро
Эль
Греко...
Вы – человек!
Тысяча девятьсот восемьдесят второй год.
*
... Такому как я
поезда –
ПЕРСПЕКТИВЫ:
в иерархиях станций перрон – критерий.
По всем направлениям – альтернативы:
сотни вагонов и двери… двери...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Промчалась Симфония, сердце выпятив,
радугой гамм расплескалась в плоскости.
- Радуга!
- Радуга!
Солнце, сыпьте
со скал искомое тепло в холсты!
Кто же поэта лишит богатства, -
неужто насупленных «измов» слизь?
Выше мольберты, художник, - да здравствует
анти-супре-матизм – ЖИЗНЬ!
... Вдоль света икон и полотен МОСХа
пластаюсь в Канон, расковчежен досками.
Всёвидевшим Оком засел в углах;
нашатырным компрессом трави – не вытравишь...
И тут -
настигло!
Сбылась: пришла...
Такая...
и слово найдёшь –
не выговоришь:
в человечьем обличье,
в крылах... крылатая... -
белым обвалом с высот Беатриче!
Фатум мурлычет - что ему, Фатуму,
букетик в ручонке! -
он ПОСЛЕ…
вычтет.
Перспектива первая
_________________
Дали ловлю, измеряя шагами.
В экранах колышется хроника города, -
«кодаком» плещет в ущелья век...
Как сталкер, к которому
приходят сами,
шагаю – счастливый, свободный, гордый
в прицеле у века – мишень-человек.
Иду как в Аду. Улицы – кольцами…
Пальцы... запястье... - пожар «подаяния»…
... звёздный путь за спиной у Солнца.
... даль неведомых расстояний.
... - Это сентябрь, Вы полагаете?
- Я понимаю, а что предлагаете?
- Дождь предлагаю, капли на лицах, -
я ведь не знаю, что пригодится...
...Пару горячих пакетов картофеля
или загадочность Вашего профиля –
что-то от птицы... от Леды... из Леты...
с привкусом ветра, с запахом льда...
- Леда... - потом. Как закончится лето.
- Это сентябрь!
- Нам, значит, - сюда:
супрематической меткой с высоты прицела
в точке схода перспектив-дорог
чёрным квадратом в бетонном белом –
дверь.
... У ног - роковой порог.
Тьма в подъезде.
Дай руку, вестница
(на погибель сердца – на взлёт ума ли!).
Лестница...
Лестница...
Лестница...
Лестница...
Окно на полу - голубой эмалью...
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
*
Лихорадился вечер.
Под корой в закосневшем черепе
шаманил - в дурмане
пророчил ночь:
метался -
юродив, хитёр и порочен,
находчив
и точен
на грани истерики
швырял многоточия в паузы строчек,
осатаневших в экстазе очереди
у двери
камеры-одиночки –
кованой кельи
Последнего Слова,
чьи руки – в крови откровения каждого,
где ныне - пожизненно погребённые заживо -
сгрудились сотни,
гремя оковами:
в реальность открытой души
не веруя,
держась в ожиданье
за своды гортани,
двинулись…
дрогнув….
рядами первыми… –
гремя кандалами
у края рта –
шаг за шагом,
сперва – наобум:
бум…
бум…
бум…
бум…
эхо – заика
двуликий,
трёхликий,
четвероликий
в дробящемся крике,
рыкая рыскал
словесным комом,
рискуя, прыгал
в куполах голов –
охал и ахал,
хрипел под лямкой,
цепляя в судорогах к слогу слог.
в страшном прыжке на канат-диалог
впопыхах балансировал гласными-взмахами,
лез за рамки,
значеньями брякая,
с обрямканых губ –
на паркет полов!
Уже – не комната,
а сплошное
сверхчеловечество сводней-слов
толкая друг друга,
мелькало по кругу
у края колодца,
из шахты горла –
уродцами смысла
белея на чёрном –
прыгало
призраками
освобождёнными:
жужжало,
жалило,
ржало,
бежало
метеоритным дождём,
армадой
мозг осаждало
скопом без жалости
злобными чадами –
Ада исчадье!
Плодило челядь
в огне ума, -
четей-теней
на стене – тьма! -
Питаясь мраком,
бросаясь на кон,
скользя зигзагами –
змеями загнанными
с языка на язык
в двуязыком заговоре
корчило рожи,
корёжа все меры –
в расшатанных нервах
шныряли химеры,
хлопая дверью:
«Верю!»…
«Не верю!»,
ширя размеры
сердца и комнаты:
подошвами шлёпая
по
перепонкам,
разгорячённые
топали
толпы
слов –
воскрешённых из пепла покойников,
вставших
из пыток –
из прошлых «открытий» -
снов,
искушённых в иллюзиях-слепках –
подобиях хроник… -
слепли у склепов
от света событий,
падая в ноги поклонниками,
с нежностью снежной одежды
волнами лунного света,
осыпающейся
с…
подоконника…
В ряби волнистой пряди душистой
плыл лепесток отпылавшей розы…
Куда
ТЕПЕРЬ
деться!
... Ночь неистово
в стёкла наотмашь – огромные звёзды!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
*
В пепельной шали,
пожарищ былого
злой, непорочной приди
и спроси меня:
«А знаешь, что ночи обычно – синие?»
Знаю.
Но эта была
лиловой.
. . . . . . . . . . . . . .
Мысль моя
в лабиринтах черепа-сфинкса
жрецом-аскетом,
ухищрённым в житии,
сидела…
затравленная гостями-любителями
«урвать по кушу» по душам рыская…
За стеною молчанья осаду вынеся,
опасаясь в зерцалах величия собственного,
в отчаянье
чад головы неся
под градом злобствующим
во смраде жлобства,
маячила…
маской
седовласо-белой...
... Крадучись в дрожи одежды-жеста
щурилась
ласковым старцем-кудесником...
в дыму превращений
выгнула тело,
гибко, по нерву, по краешку тени –
юркнула мостиком прикосновений –
лапками... ласки – глазастой и смелой!
Взвилась,
поцелуем сжигая рот, -
дрогнул волной шелковистых линий
берег любви,
где для Мира сгинув,
я заблудился,
творя богиню –
влетая в Сплетенье фатальной интриги, –
в Двуединство судеб – Первозданную Бездну,
в ночных телескопах зеркалоликих
вплетаясь фрагментом в узоры Созвездий,
гряду, холодея, двуликость сущего:
«Кто ты – материя или песня?!»
... Плакали ангелы, – судьи будущего,
хрупкие странники поднебесья...
В каком океане пространства-времени
фотоном взлетевшему мозгу невиданному,
встряхнувшему мрак мегатоннами гения
тебя
посчастливится
новую выдумать!
Какому кочующему
мозгу-острову -
астральному По -
ошалелому монстру,
сердце
сжигая, открыть захочу ещё:
"Вызнакомь!
Призрак? - так вызнакомь с призраком!"
Я не железный... помилуй душу, -
какой руке,
в очертаниях мыслимой,
снова доверил бы вытереть слёзы... -
(не твой ли то перст,
вседавитель мысли мой,
Фатум, любезный,
оставь угрозы).
За любовь не плачу;
хриплый, росы пью.
ПОСЛЕ –
сам притащусь,
хлипкий и постный…
Только б – без сказок:
в ладони – россыпью!
.. Жую как резинку
липкое «ПОСЛЕ».
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Твои неискупленные дни рожденья –
след
на листве
уходящего лета…
Скупо.
Нелепо.
Без вдохновенья.
И ни сна,
ни укора
нет.
Перспектива вторая
______________________________
*
Двадцать четыре ноль-ноль – не много,
если – часы. Если годы, тоже.
Но если пару тысячелетий умножить
на двадцать четыре ноль-ноль… -
дорога!
Сколько нас было, таких, по счёту
в бездарных меню
на банкетах Фатума! -
(... Щёлкает, склабясь, кости на счётах).
Ползу под ободранной аркой Арбата.
Мановеньем минуты –
седой, горбатый,
старый и серый,
рождённый сдохнуть,
чашей души собирая по крохам
всё, что залпом постиг
Сократ.
За спиною всё просто, -
уютнее улея:
«Сразу
и – россыпью...»
Простынь – скатертью...
23-50.
Я не каюсь, - сутулюсь.
... 55.
Скоро…
отплатится.
Точным пунктиром дорогу вытравив,
спиритом струясь меж пикетами титров,
точность гарантий стоп-знаками вымеряв,
«Летучим Голландцем» улица вымерла.
Тротуар – ретрография архитектуры:
в списках воспетых квадратиков света
миллиардным окном – эпицентр бури!
Мечутся фурии,
пенится Лета!
В душу вросшие как удары сердца,
в пространстве,
сжатом до предсмертных мук –
ДВОЕ
... над пропастью
в слепом соседстве.
... Нимбы скомканы дрожью рук.
Сжата воздухом
превращенья, –
где мертвее
и твёрже глушь?
... Скользну, раздавлен меж стен ущелья,
бальзамом
выплеснут
в пропасть душ…
... Отчаяньем вышибленное из оправы,
воплем выбелив губ излом,
прикипело бы лучше к гортани лавой
слово,
вылетевшее
кулаком в стекло!
Взметнулся в окне океан искомый,
штормя злорадной чехардой гримас! –
мыслишки,
изглоданные до костей оскомины,
скелетами выскалясь напоказ,
глазницами ширясь в мазохистской похоти,
терзают жертву –
вонзают когти
в уже безжизненный,
беззащитный шанс:
плетью кильватера вдоль спины течения
глубинным шрамом,
выхлестанным наизусть,
словечки-убийцы, чертенея тенью,
хлынули в улицу из устья уст!
Эхо – взрывом, - вороньей россыпью, -
что воронёной картечью в бездну –
в Лик Всевышнего неуместный –
рёвом роя - проказа оспья!
Асфальт - черней душеловки-бухты.
Загнали в грязь на перрон гурьбой!
Маски срываю – там пусто и глухо:
сто сотен сот на одного и – в бой!
Из ножен со свистом – значений тяжесть,
в гулких пастях – по двести ватт,
душу за рёбра крюком абордажным –
всю наружу.
В торговый Ад.
... Меж двух пощёчин в проёме паузы
ребёнком рвётся из пожара щёк
боль, растрёпанная в экстазе
как Магдалина, что уже - не в счёт.
... Он хочет воздух мой и планету,
всё, чем счастлив я и хорош,
и звёзды мои занавесить –
этот
в грязной драке сверкнувший нож!
Кровь – не помеха...
Пусть даже – стимул,
знаю:
убить – никогда не поздно.
Верю,
из тысяч непобедимых
встанет один, - иссечён-опознан,
в слове о мире разверзнет руки –
чёрт с ним, с «поздно»,
зато – не зря!..
... Никем не прощён,
не искуплен в муке,
братским трупом залягу в ряд.
Сдохну как верил жил – на улице.
... Под каблуком ротозея-туриста
пальцы хрустнут
хрустальными щупальцами
игрушки-кальмара,
в витрине выставленного.
Только не надо Последнего Слова,
не стреляйте, всевластные, - ваш верх!
Букетик...
квадратик... -
(тут всё не ново) -
Всё возвращаю.
Прощаю... всех...
... Прямою наводкой сквозь зубы – грохнуло!
... Охнуло сердце,
грохоту вторя,
спотыкаюсь в ответах,
в вопросах глохну...
Да что ему, Фатуму, фантасмагории горя!
Все шесть фронтов
отшагал мой дед.
А всё же убили прицельным словом.
Считайте, я за него - живого,
что в небесах отыскал ответ.
Взмыла ракета! -
вошли,
насели...
- Руки!
... Щелчок.
(Оглянись назад!)
Вот он! – там, из-за спин шинелей -
её пустой, равнодушный взгляд.
Можно в тюрьму посадить Христа,
но глядя в глазок в ожиданье тьмы,
ты сразу поймёшь, что свобода – там,
а ты глядишь из тюрьмы.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
*
В иерархии станций
сегодняшняя – невыносима:
в монолите перрона –
вся ёмкость
любви и прозрения.
Здесь время родиться
и время платить вдохновением –
в единой плите,
что над всем – завершенье,
любимая.
__________________________
Раз не выпало в барды выбиться,
(издох бы под тоннами слов раздавлен),
что ж... не впервой по ломбардам дыбиться,
шаря в дупле у души раздаренной;
сыплю бисер,
христоман гороховый!
Кем окружён! (что ни тип, то – мумия) -
сквозь сполохи хохота -
в чертополохе –
путь скомороха
в Эпоху безумия:
Мир – равновесие?
Коромысла! -
вёдра слёз, в середине – грыжа...
швыряю конструкцию "вольномыслия"
плашмя – в отраженье,
осколками брызжа!
Изъёжился, жду.
Бумерангом зазубренным
«всё возвращается» -
близится в грохоте...
Что ему, Фатуму! – прёт, саблезубый, -
в щебне по локти
и когти в копоти,
грызя карнизами горизонта пурпур –
(близится...- ближе... и - вот она, жертва!) -
перрон отступает, рявкает в рупор,
сверлит навыкат неоновой желчью... -
рельсы на стыках -
в железном единстве
пульсом!
по жилам!
железными
дисками!
Рот орущий висками стискиваю
строй фонарный конвоем выстроен.
Всё, что не высказать – близко, близко...
в яме на рельсах – темно и сыро...
«Клонюсь над пропастью,
в небеса нацелен..»
Весь – чужой, не поднять руки.
«Маэстро Эль Греко,
Вы... летать умели... -
возьмите
в ученики…»
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Минута дрогнула стрелкой испуганной,
оцепенев, уставилась обречённым свидетелем... -
куда
ТЕПЕРЬ
деться!
... Губой обугленной
кадры считаю:
ЧЕТВЁРТЫЙ.
ТРЕТИЙ.
Плёнкой плавится, липнет к линзе,
в тоннеле зрачка раскривясь дырой,
корча рожи, творя сюрпризы,
выгорел в дым
и застыл -
ВТОРОЙ.
Визжа оплёткой, в дыму раскручиваясь
удавом
спирали - обмоткой
нерва
цепляясь ручками
вспыхнул над кручей
и в пропасть –
ПЕРВЫЙ!
Что ему, Фатуму, стоит – выкремнить
тяжестью тормоза вспышку агонии;
«Миллион – в крематорий!»
и в боли не выкрикнуть...
в барды не выбиться...
гибну в вагоне... -
липну ладонями...
- Что?
Свободно. Садитесь...
Симфония?
Выплачу!
Выплачу!
Бисером до слепу.
... Выплюнул под ноги
с хлипким «ПОСЛЕ»
ноль –
расплющенный чек за выплату.
Душно.
Пустите!
... Последний шаг,
и сохнущей осыпью -
прочь с откоса!
За спиною всё просто:
вдоль рельса расшатанного:
росы пью…
росы пью…
росы пью…
росы...
... и только вдаль
огонёк-душа
плывёт
лепестком
отпылавшей розы.
Больно.
Милая, что за боль! –
столько света нигде не встретить!
«... когда в луче отстоится соль»
Мне пора.
Перспектива третья
_________________________
*
Вся Вселенная -
звёздной россыпью
в линзах слёз паутинится радугой!
Где-то Фатум залёг колоссом –
жаль тупого – ему не рады:
ретроспекцией жизни
от мысли до атома
сквозь все измеренья –
грядущим лазером
вибрирует бритвой
над горлом Фатума
нерв Мироздания –
ИЕРАРХИЯ РАЗУМА.
____________________________
Москва. 1986 год