Первый поэтический импульс - обратиться к началу начал. То есть - к страданию.
Уэльбек
Есть мнение, что хороший поэт – это обязательно человек, испытавший массу трагического в жизни. Что ж, это вполне похоже на правду. Трудно найти поэта с более трагичной судьбой, чем у Иосифа Бродского. А он по праву считается классиком русской литературы. Но разве он один прошёл через все мыслимые испытания? Почему тогда, скажем, вон тот нищий – не великий поэт? Разве не страдал он и не страдает? Возможно, стоит всё-таки уточнить наш исходный тезис: главным компонентом поэтического мастерства стоит считать не столько сам трагический опыт, сколько способность этот опыт воспринять, трагическое мировосприятие.
Стихотворение Иосифа Бродского «Портрет трагедии» было написано в 1991 г., уже на исходе XX в. со всеми его перипетиями. Россия наконец переболела Советским Союзом. Многое начинает меняться. Оглядываясь на своё прошлое, на прошлое своих соотечественников, и шире – на прошлое всего человечества, поэт призывает нас вместе с ним заглянуть в лицо трагедии.
Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины,
ее горбоносый профиль, подбородок мужчины.
Услышим ее контральто с нотками чертовщины:
хриплая ария следствия громче, чем писк причины.
Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали.
Привет, оборотная сторона медали.
Рассмотрим подробно твои детали.
Заглянем в ее глаза! В расширенные от боли
зрачки, наведенные карим усильем воли
как объектив на нас – то ли в партере, то ли
дающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли.
Добрый вечер, трагедия с героями и богами,
с плохо прикрытыми занавесом ногами,
с собственным именем, тонущим в общем гаме.
Вложим ей пальцы в рот с расшатанными цингою
клавишами, с воспаленным вольтовою дугою
нёбом, заплеванным пеплом родственников и пургою.
Задерем ей подол, увидим ее нагою.
Ну, если хочешь, трагедия, – удиви нас!
Изобрази предательство тела, вынос
тела, евонный минус, оскорбленную невинность.
Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны,
к грубой доске с той стороны иконы,
с катящейся по скуле, как на Восток вагоны,
звездою, облюбовавшей околыши и погоны.
Здравствуй, трагедия, одетая не по моде,
с временем, получающим от судьи по морде.
Тебе хорошо на природе, но лучше в морге.
Рухнем в объятья трагедии с готовностью ловеласа!
Погрузимся в ее немолодое мясо.
Прободаем ее насквозь, до пружин матраса.
Авось она вынесет. Так выживает раса.
Что нового в репертуаре, трагедия, в гардеробе?
И – говоря о товаре в твоей утробе –
чем лучше роль крупной твари роли невзрачной дроби?
Вдохнуть ее смрадный запах! Подмышку и нечистоты
помножить на сумму пятых углов и на их кивоты.
Взвизгнуть в истерике: "За кого ты
меня принимаешь!" Почувствовать приступ рвоты.
Спасибо, трагедия, за то, что непоправима,
что нет аборта без херувима,
что не проходишь мимо, пробуешь пыром вымя.
Лицо ее безобразно! Оно не прикрыто маской,
ряской, замазкой, стыдливой краской,
руками, занятыми развязкой,
бурной овацией, нервной встряской.
Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна,
как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена,
за то, что не требуешь времени, что – мгновенна.
Кто мы такие, не-статуи, не-полотна,
чтоб не дать свою жизнь изуродовать бесповоротно?
Что тоже можно рассматривать как приплод; но
что еще интереснее, ежели вещь бесплотна.
Не брезгуй ею, трагедия, жанр итога.
Как тебе, например, гибель всего святого?
Недаром тебе к лицу и пиджак, и тога.
Смотрите: она улыбается! Она говорит: "Сейчас я
начнусь. В этом деле важней начаться,
чем кончиться. Снимайте часы с запястья.
Дайте мне человека, и я начну с несчастья".
Давай, трагедия, действуй. Из гласных, идущих горлом,
выбери "ы", придуманное монголом.
Сделай его существительным, сделай его глаголом,
наречьем и междометием. "Ы" – общий вдох и выдох!
"Ы" мы хрипим, блюя от потерь и выгод
либо – кидаясь к двери с табличкой "выход".
Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат.
Врежь по-свойски, трагедия. Дави нас, меси как тесто.
Мы с тобою повязаны, даром что не невеста.
Плюй нам в душу, пока есть место
и когда его нет! Преврати эту вещь в трясину,
которой Святому Духу, Отцу и Сыну
не разгрести. Загусти в резину,
вкати ей кубик аминазину, воткни там и сям осину:
даешь, трагедия, сходство души с природой!
Гибрид архангелов с золотою ротой!
Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй.
Раньше, подруга, ты обладала силой.
Ты приходила в полночь, махала ксивой,
цитировала Расина, была красивой.
Теперь лицо твое – помесь тупика с перспективой.
Так обретает адрес стадо и почву – древо.
Всюду маячит твой абрис – направо или налево.
Валяй, отворяй ворота хлева.
1991
Стихотворение построено на каламбурном взаимодействии двух значений слова трагедия – драматического жанра и жизненного потрясения. Эти значения слова образуют в тексте два разных ассоциативных поля, то диффузно проникающих друг в друга («хриплая ария следствия громче, чем писк причины», «…зрачки, наведенные карим усильем воли // как объектив на нас – то ли в партере, то ли // дающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли»), то вдруг подменяющих одно другое («добрый вечер, трагедия с героями и богами, // с плохо прикрытыми занавесом ногами, // с собственным именем, тонущим в общем гаме»), но – и это совершенно ясно – не могущих существовать раздельно. При таком семантическом построении значение каждой языковой единицы (слова, словосочетания, предложения) в рамках рассматриваемого текста становится величиной векторной: оно приобретает определённую направленность относительно того или иного «полюса» значения слова трагедия. Так, например, фраза «давно тебя не видали» из пятого стиха может рассматриваться как в прямом значении по отношению к «драматическому полюсу» (драматические жанры не были особенно востребованы в XX в.), так и в переносно-ироническом – по отношению к трагедии жизненной.
Самый сложный характер взаимодействие двух семантических полюсов приобретает в момент кульминации:
Смотрите: она улыбается! Она говорит: "Сейчас я
начнусь. В этом деле важней начаться,
чем кончиться. Снимайте часы с запястья.
Дайте мне человека, и я начну с несчастья".
Давай, трагедия, действуй. Из гласных, идущих горлом,
выбери "ы", придуманное монголом.
Сделай его существительным, сделай его глаголом,
наречьем и междометием. "Ы" – общий вдох и выдох!
"Ы" мы хрипим, блюя от потерь и выгод
либо – кидаясь к двери с табличкой "выход".
Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат.
Врежь по-свойски, трагедия. Дави нас, меси как тесто.
Мы с тобою повязаны, даром что не невеста.
Плюй нам в душу, пока есть место
и когда его нет! Преврати эту вещь в трясину,
которой Святому Духу, Отцу и Сыну
не разгрести. Загусти в резину,
вкати ей кубик аминазину, воткни там и сям осину:
даешь, трагедия, сходство души с природой!
Гибрид архангелов с золотою ротой!
Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй.
Больше всего нас интересуют следующие слова: «даешь, трагедия, сходство души с природой!». В зависимости от направленности смыслового вектора слово души может читаться или как существительное в родительном падеже – или как глагол в повелительном наклонении. Обратим внимание на глагольный контекст обращения к трагедии: врежь, дави, меси, плюй, преврати, вкати, загусти, воткни. Ритмически слово даёшь вполне может быть заменено словом давай, которое уже встречалось выше. Но выбранный поэтом вариант работает на создание каламбура: даёшь сходство души с природой!
Но что же это за сходство с природой? Вот пара любопытных цитат из Аристотеля: "искусство частью завершает то, что природа не в состоянии сделать, частью подражает ей" (Физика II, 8, с. 36) "через искусство возникают те вещи, форма которых находится в душе" (Метафизика VII, 7, с. 121). Вообще, весь процесс «подражания души природе» приобретает каламбурный характер: «преврати эту вещь в трясину, // которую Святому Духу, Отцу и Сыну // не разгрести», «вкати ей кубик аминазину» (= преврати в растение), «воткни там и сям осину» (Современный толковый словарь русского языка: «осина только ед. Древесина такого дерева», то есть – осиновый кол). Итак, с одной стороны, Бродский показывает нам, по Аристотелю, благороднейшее свойство искусства – подражать природе, с другой – появляется мотив смерти, к которому мы вернёмся чуть позже.
Несложно догадаться, что подобные семантические построения, делающие текст скользким, как мыло, способным в любой момент поменять направление движения мысли – вплоть до противоположного, требуют совершенно особой образной структуры, такой же динамичной и пластичной. Таким творческим задачам наилучшим образом отвечает коллажная техника построения образа («прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны, // к грубой доске с той стороны иконы, // с катящейся по скуле, как на Восток вагоны, // звездою, облюбовавшей околыши и погоны»).
Коллажная техника позволяет рисовать перед читателем очень динамичные образы. Мы видим трагедию, немолодую женщину, слышим «её контральто с нотками чертовщины» – и тут же оказываемся в анатомическом театре («вложим ей пальцы в рот…»). Образ трагедии двоится, она становится как бы живым трупом («тебе хорошо на природе, но лучше в морге»).
Смерть души, «гибель всего святого» – сквозной мотив лирики Бродского. Это его «излюбленный» распад, который в этом стихотворении проявляется даже на уровне формальном: стихотворение написано дольником вольной стопности («силлабо-тонический» термин применяется условно, для обозначения количества иктов в стихе), стихи сдвоены, и при чтении как бы распадаются:
Заглянем в лицо трагедии. / Увидим ее морщины,
ее горбоносый профиль, / подбородок мужчины.
Услышим ее контральто / с нотками чертовщины:
хриплая ария следствия / громче, чем писк причины.
Здравствуй, трагедия! / Давно тебя не видали.
Привет, оборотная / сторона медали.
Рассмотрим подробно / твои детали.
Такое разделение подкрепляется и синтаксическими паузами, и внутренними рифмами, и – самое главное, полустишия при таком прочтении образуют ритмические константы, повторение которых задаёт совершенно особую динамику стиха.
Вот полный ритмический разбор (курсивом выделены рифмы на концах полустиший):
Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины,
ее горбоносый профиль, подбородок мужчины.
Услышим ее контральто с нотками чертовщины:
хриплая ария следствия громче, чем писк причины.
(5)Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали.
Привет, оборотная сторона медали.
Рассмотрим подробно твои детали.
(1) – (2) – (1) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (1) / (0) – (1) – (2) – (1)
(1) – (2) – (1) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) / (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) / (1) – (1) – (1)
Заглянем в ее глаза! В расширенные от боли
зрачки, наведенные карим усильем воли
(10)как объектив на нас – то ли в партере, то ли
дающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли.
Добрый вечер, трагедия с героями и богами,
с плохо прикрытыми занавесом ногами,
с собственным именем, тонущем в общем гаме.
(1) – (2) – (1) – (0) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (0) – (1) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (1) – (2) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(15)Вложим ей пальцы в рот с расшатанными цингою
клавишами, с воспаленным вольтовою дугою
нёбом, заплеванным пеплом родственников и пургою.
Задерем ей подол, увидим ее нагою.
Ну, если хочешь, трагедия, – удиви нас!
(20)Изобрази предательство тела, вынос
тела, евонный минус, оскорбленную невинность.
(0) – (2) – (1) – (0) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (1) / (0) – (2) – (2) – (1)
(0) – (1) – (2) – (0) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (2) / (0) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (2) / (0) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (1) / (2) – (3) – (1)
Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны,
к грубой доске с той стороны иконы,
с катящейся по скуле, как на Восток вагоны,
(25)звездою, облюбовавшей околыши и погоны.
Здравствуй, трагедия, одетая не по моде,
с временем, получающим от судьи по морде.
Тебе хорошо на природе, но лучше в морге.
(1) – (2) – (1) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (2) / (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) – (1) / (1) – (1) – (1)
Рухнем в объятья трагедии с готовностью ловеласа!
(30)Погрузимся в ее немолодое мясо.
Прободаем ее насквозь, до пружин матраса.
Авось она вынесет. Так выживает раса.
Что нового в репертуаре, трагедия, в гардеробе?
И – говоря о товаре в твоей утробе –
(35)чем лучше роль крупной твари роли невзрачной дроби?
(0) – (2) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (0) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (1) / (1) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
Вдохнуть ее смрадный запах! Подмышку и нечистоты
помножить на сумму пятых углов и на их кивоты.
Взвизгнуть в истерике: "За кого ты
меня принимаешь!" Почувствовать приступ рвоты.
(40)Спасибо, трагедия, за то, что непоправима,
что нет аборта без херувима,
что не проходишь мимо, пробуешь пыром вымя.
(1) – (2) – (1) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) / (2) – (1)
(1) – (2) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) / (0) – (2) – (1)
(0) – (2) – (1) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
Лицо ее безобразно! Оно не прикрыто маской,
ряской, замазкой, стыдливой краской,
(45)руками, занятыми развязкой,
бурной овацией, нервной встряской.
Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна,
как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена,
за то, что не требуешь времени, что – мгновенна.
(1) – (2) – (1) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) / (1) – (1) – (1)
(1) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) / (0) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (2) – (2) / (0) – (1) – (1)
(50)Кто мы такие, не-статуи, не-полотна,
чтоб не дать свою жизнь изуродовать бесповоротно?
Что тоже можно рассматривать как приплод; но
что еще интереснее, ежели вещь бесплотна.
Не брезгуй ею, трагедия, жанр итога.
(55)Как тебе, например, гибель всего святого?
Недаром тебе к лицу и пиджак, и тога.
(0) – (2) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (0) / (2) – (2) – (2) – (1)
(1) – (1) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (1) – (2) – (2)/ (0) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (0) / (2) – (1) – (1)
Смотрите: она улыбается! Она говорит: "Сейчас я
начнусь. В этом деле важней начаться,
чем кончиться. Снимайте часы с запястья.
(60)Дайте мне человека, и я начну с несчастья".
Давай, трагедия, действуй. Из гласных, идущих горлом,
выбери "ы", придуманное монголом.
Сделай его существительным, сделай его глаголом,
(1) – (2) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) / (1) – (1) – (1)
(1) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (1) – (2) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (0) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
наречьем и междометием. "Ы" – общий вдох и выдох!
(65)"Ы" мы хрипим, блюя от потерь и выгод
либо – кидаясь к двери с табличкой "выход".
Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат.
Врежь по-свойски, трагедия. Дави нас, меси как тесто.
Мы с тобою повязаны, даром что не невеста.
(70)Плюй нам в душу, пока есть место
(1) – (2) – (1) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (0) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (0) / (1) – (1) – (1)
(1) – (2) – (0) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (2) / (1) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (2) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (1) – (1) / (1) – (0) – (0) – (1)
и когда его нет! Преврати эту вещь в трясину,
которой Святому Духу, Отцу и Сыну
не разгрести. Загусти в резину,
вкати ей кубик аминазину, воткни там и сям осину:
(75)даешь, трагедия, сходство души с природой!
Гибрид архангелов с золотою ротой!
Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй.
(0) – (1) – (2) – (0) / (2) – (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (1) / (1) – (1) – (1)
(0) – (2) – (0) / (2) – (1) – (1)
(1) – (1) – (1) – (2) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (1) – (2) / (0) – (2) – (1) – (1)
(1) – (1) – (2) / (2) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (2) – (0) / (1) – (1)
Раньше, подруга, ты обладала силой.
Ты приходила в полночь, махала ксивой,
(80)цитировала Расина, была красивой.
Теперь лицо твое – помесь тупика с перспективой.
Так обретает адрес стадо и почву - древо.
Всюду маячит твой абрис - направо или налево.
Валяй, отворяй ворота хлева.
(0) – (2) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (1) – (1) / (1) – (1) – (1)
(1) – (2) – (1) – (1) / (1) – (1) – (1)
(1) – (1) – (2) / (0) – (3) – (2) – (1)
(0) – (2) – (1) – (1) / (0) – (2) – (1) – (1)
(0) – (2) – (2) – (1) / (1) – (2) – (1) – (1)
(1) – (0) / (2) – (1) – (1) – (1)
Итак, трагедию XX в., по Бродскому, можно назвать трагедией распада, «гибелью всего святого», смертью души. Он показывает движение от возвышенной (и – возвышающей) трагедии античности до трагедии современности:
Раньше, подруга, ты обладала силой.
Ты приходила в полночь, махала ксивой,
цитировала Расина, была красивой.
Теперь лицо твое – помесь тупика с перспективой.
Так обретает адрес стадо и почву – древо.
Всюду маячит твой абрис – направо или налево.
Валяй, отворяй ворота хлева.