Где ветер приготовил простыню
И взбил матрас, готовясь ночевать.
Загривок лошади, который пригорел
На вертеле, и с языком остыл,
И в мусоре оставили лежать
Его, и кости, и бедро того коня,
Который не боялся человека
И в котелок попал, как кур в ощип.
Церковный звон проказу прогонял,
Но тысячи опять смежали веки,
И простыни сдавали на пошив
На белый саван.
Пустые улицы у ратуши столицы
Забились крысой в трюме корабля,
Который тонет в миле от причала.
Дворца окно разбито вмиг палицей:
Осколки и коря пустились в пляс,
Когда графье в агонии мычало,
Когда графин разбил иконостас,
Когда замок хозяина не спас.
Седой певец четырнадцати лет
Забыл, чем пахнет майская поляна:
Он помнит запах жареного мяса.
Он в сотый раз спасительный куплет
Молитвы Матери выводит без изъяна,
А возле труп монаха в черной рясе.
В фонтане девушка с распятьем на груди
И в порванной в промежности рубахе
Десятый день на привязи встречает.
Она не вспомнит запаха кадила,
Она не вспомнит Бога черепаху,
Которому бессмысленно кричала,
Пока ее столичная охрана
Любила на булыжнике у храма.
Из-за стены послышался народ:
За валом разгорелось представленье
И засверкало заревом пожара.
Юродивый возглавил хоровод,
И разжигает первое полено
В костре попа, которого зажарят
И первым на обед преподнесут, -
Такой вердикт привел Высокий суд.
Толпа беснуется, толпа исходит криком:
История готовится в печи,
Как печень, что зажарили и ждут.
В костре юродствуют божественные лики,
Которых обвинил и обличил
Проказы жертва итальянский шут,
Которого помазали огнем
И нарекли последним Королем.