К чему я завёл этот разговор? К тому, что когда я поделился с самим автором своими соображениями по поводу сопоставимости его текста и текста Густава Майринка, он посмеялся и сказал, что «Ангела западного окна» даже не читал. Но сопоставление счёл абсолютно верным и полностью соответствующим тексту стихотворения.
Что ж, посмотрим, что получилось.
***
«…тот, кому дьявол насильно не выкрутит шею в обратную сторону, в своем непрерывном странствии в царство мертвых никогда не узрит восхода. Тот, кто жаждет вершины, должен сойти в бездну, только тогда низшее станет высшим».
Г. Майринк, «Ангел западного окна»
717.2
зарябило и скачет под веками сколько ни три
о закрой свое "бледное пламя" и встань и смотри
как кровавые мальчики красных купают коней
дочерна отмывая их в пройденном нами огне
и под ними на дне в беспросветных глубинах огня
разгляди там себя и губами нащупай меня
это правда. в мелькающей пляске багровых чернил
мы кричим мы болезненно ясно до гроба одни
против света свинца свистоблядства святых и свиней
мы отныне стоим так как спали спиною к спине
это больно и значит прекрасно ну слышь не горюй
как горят угольки твоих глаз и как я в них горю
говорю вот рука закури обопрись и вперед
я читал что в конце что-то есть
или свет
или лед
Лирический сюжет стихотворения «717.2» из сборника «burn 2b3» строится на древней легенде о колодце св. Патрика. Мне показалось оправданным воспользоваться интерпретацией этой легенды, предложенной знаменитым мистиком Г. Майринком в романе «Ангел западного окна». Сходство с романом Майринка прослеживается уже на лексическом уровне – та же насыщенность упоминаниями света и огня («зарябило», набоковское «бледное пламя», амбивалентное «в пройденном нами огне», «в беспросветных глубинах огня», «как горят угольки твоих глаз и как я в них горю», «закури» и т. д.). Но вот отрывок из «Ангела»:
«Перед тем как покинуть Шотландию и вернуться в Эрин, Святой епископ Патрик взошел на некую гору, дабы предаться там посту и молитве. Бросив взор свой окрест, он увидел, что местность кишит змеями и другими ядовитыми гадами. И воздел он посох свой кривой и пригрозил им, и отступили порождения сатаны, шипя и истекая ядом. Засим явились к нему люди и насмехались над ним. Увидев, что обращается к глухим, попросил он Бога явить чрез него знамение, дабы убоялись неверующие; и стукнул он посохом своим в скалу, на которой стоял. И разверзлась в скале той дыра, колодцу подобная, извергая наружу дым и пламя. И открылась бездна до самого нутра земного, и слышен стал скрежет зубовный и проклятия – осанна осужденных на вечные муки. И убоялись неверные, видевшие сие, ибо признали, что разверз пред ними Св. Патрик врата преисподней.
И сказал Св. Патрик: вошедшему туда никакого иного покаяния уже не понадобится и, что есть в нем от самородного золота, все переплавит геенна огненная с восхода до восхода. И многие сошли туда, да немногие вышли. Ибо пламя Судьбы облагораживает либо испепеляет: каждому по природе его. Таков колодец Св. Патрика, здесь всяк испытать себя может, еще при жизни пройдя крещение адом...
В народе и поныне живо предание, что колодец все еще открыт, вот только видеть его может единственно тот, кто рожден для этого – сын ведьмы или шлюхи, появившийся на свет первого мая. А когда темный диск новолуния повисает прямо над колодцем, тогда проклятья осужденных из нутра земного восходят к нему, подобно страстной молитве, извращенной дьяволом, и падают вниз каплями росы, которые, едва коснувшись земли, тут же превращаются в черных призрачных кошек».
Итак, тема задана очень серьёзная: испытание на прочность, крещение огнём, алхимическая трансмутация, превращение свинца – пока ещё в серебро, выход из нигредо, тьмы, к альбедо, неясному свету луны – или вечное прозябание не где-нибудь, а в самом центре Дантова Ада – у ледяного озера Коцит.
С самого начала автор помещает лирического героя, а вместе с ним и читателя в полубредовое пространство: «зарябило и скачет под веками сколько ни три». Затем – призывом «встань и смотри» (ср. И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри [Откр, 6:1 – и далее]) как бы обращает этот бред в единственно истинную реальность.
Надо добавить, что здесь сразу две цитаты из Библии – вот ещё: Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? где же девять? как они не возвратились воздать славу Богу своему, кроме сего иноплеменника? И сказал ему: встань, иди; вера твоя спасла тебя [Лк, 17: 17 - 19].
Пресловутый красный конь с картины Петрова-Водкина лёгким движением руки превращается сразу в двух: И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей [Откр, 6:3-5]. Перед нами не просто преображение человека, его духовный путь через бездну огня к свету – это война, которая в конечном итоге становится мерой всех человеческих поступков. Война не страшная – скорей изнуряющая: «говорю вот рука закури обопрись и вперед».
Это война без какого-либо видимого конца, война против всех: «я читал что в конце что-то есть», «это правда. в мелькающей пляске багровых чернил // мы кричим мы болезненно ясно до гроба одни // против света свинца свистоблядства святых и свиней».
Кстати, о свиньях. Весьма интересная подборка цитат из Майринка:
«Холодная ярость охватила меня; я выпрямился и крикнул этой роже в зеркале: "Кто ты есть? Свинья! Грязная свинья – вот ты кто! Скот, извалявшийся с головы до ног в дерьме! И тебе не стыдно предо мною? Тебе что, неведом стих: будьте как боги? Взгляни на меня: есть ли у тебя хоть малейшее сходство со мной – со мной, потомком Хоэла Дата? Нет, и быть не может! Ты неудачная, уродливая, грязная пародия на благородного сэра Ди. Ты – пугало огородное под видом magister liberarum artium! И еще смеешь ухмыляться мне в лицо! Тысячью осколков этого зеркала должен ты валяться у меня в ногах, разбитый раскаяньем!"
И я поднял руку для удара. Тогда тот, в зеркале, тоже поднял свою – странно, он словно простер ее, моля о пощаде, по крайней мере, мне, в моем воспаленном состоянии, так показалось.
Внезапно глубокое сострадание к этому несчастному охватило меня, и я сказал: "Джон, если ты, свинья, еще заслуживаешь, чтобы тебя так именовали, заклинаю колодцем Святого Патрика, приди в себя! Если тебе еще дорога моя дружба, ты должен стать лучше – должен воскреснуть в духе! Восстань же, проклятый забулдыга!.."
"Теперь-то, похоже, и ты понял, братец свин, что дальше так продолжаться не может. Я рад за тебя, дорогой, что ты стремишься к духовному воскресению, ведь... – и слезы глубочайшего сочувствия хлынули у меня из глаз, – ведь нельзя же так".
«Странно. Больше чем странно. Что же я – отражение Джона Ди? Или свое собственное, и смотрю я на себя из собственной неприкаянности, скверны и пьяного забытья? А разве это не опьянение, если... если комната стоит – не по меридиану?!»
Итак, война «против всех» оборачивается войной против себя же – себя худшего, свиньи, скорей даже – против своего двойника из нигредо, против свинца. Двойник появляется и в тексте Смолякова: «как горят угольки твоих глаз и как я в них горю».
Тема войны, «крещения адом» контрапунктируется темой любовной: «отыщи там себя и губами нащупай меня», «как горят угольки твоих глаз и как я в них горю», «мы отныне стоим так как спали спиною к спине» – даже слова «в пройденном нами огне» могут рассматриваться как в «военном», так и в «любовном» ключе. И это именно любовь, хоть и похоже на первый взгляд больше на эротику: вряд ли банальная эротика может быть стимулом к очищению в адской бездне, вряд ли она может помочь героям пройти это испытание. Это любовь с намёком на эротику – но всё-таки именно любовь. Лирический сюжет за счёт таких контрапунктов чем-то сближается с сюжетом американского боевика, побившего все мировые рекорды по кассовым сборам: тут тебе и огонь, и перестрелки (свинец-пуля – прочтение куда более очевидное, нежели всякая алхимическая символика) – и эротические сцены, и конец в духе Роберта Родригеса («говорю вот рука закури обопрись и вперед»). Я бы даже глубже копнул, как говорится, к истокам – «Бонни и Клайд», фильм, положивший начало всему жанру. С первого взгляда может показаться, что автор представляет главную тему как бы в кривом зеркале, низводя алхимический пафос до банального остросюжетного экшена.
Но вся соль как раз в том, что сюжет про Бонни и Клайда становится архетипическим. Образы этих героев важны едва ли не больше, чем образы всадников Апокалипсиса: лирический герой примеряет судьбу знаменитых преступников на себя – и вряд ли в этом случае можно говорить о каком-либо снижении.
Семантическая доминанта опять проступает в конце – за счёт вынесения света и льда в отдельные, ритмически равнозначные стихи: «я читал что в конце что-то есть // или свет // или лед». Короткая строка как бы стремится заполнить собой вакуум, оставшийся от пятистопного анапеста. И за неимением графического материала этот вакуум заполняется семантикой – символическим (алхимия и Данте) значением света и льда.
Художественные тексты:
1. Густав Майринк. Ангел западного окна (http://lib.ru/INPROZ/MAJRINK/angel.txt);
2. Сергей Смоляков. Burn 2b3 (http://lito1.ru/sbornik/5078).
