Твердя время от времени всем нам о том, что повадки его никакие не необычайные,
предпочитая сугубо подвалы пивные, но ни в коем разе - не «уютные» чайные,
(исходивший всю жизнь из своих, из каких-то капризов,
оттого даже не держа в своём доме чайных сервизов),
жил да был на свете один друг наш общий: Вальдемар Барокко.
(До сих пор от одного этого, в тишине прозвучавшего, имени становится одиноко.)
Прочий раз тряся лицом вечно с перепоя опухшим, как выменем,
он долбил: жизнь любого субъекта во многом определена его личным именем,
ещё, что самой «сладчайшей» своею подружкой
он считает старую пивную литровую кружку.
Также трепался с каждым настойчиво: любое слово (а тем более имя!) – «сущий Божий нектар,
елей да патока любым душевным ранам, а не какой-нибудь там эрзац, скипидар,
что годен лишь быть разлитым по дешёвым и жалким стаканам».
Был он «философ», любитель музыки и высококлассный лудильщик.
(Старинная и странная одна, скажу вам, профессия.)
Вынырнув после очередного запоя, выйдя на «трудовую сессию»,
починял этот паганини разным старушкам их примусы, рукомойники, чайники,
особо - старинно-антикварные кружки:
заштопывал днища, паял да припаивал «одно - к другому, к целому - часть, к основанию – дужки»...
Он уверял всерьёз, что каждую кружку, будь его воля, он превращал бы в Версаль,
(тем более он-то уж знает, как под рукою - в воск превращается олово и сталь).
А ещё Вальдемар наш, с детства боявшийся (поди ж ты) звуков похоронного марша,
оговаривался вдруг, тем не менее: не стоит отвергать, мол, всю музыку в целом как факт...
А уж после и вовсе, становясь всё чудней, когда становился всё старше, -
ратифицировал упрямо: жизнь раскручивает человечеству свой фантастический,
но предсказуемый акт.
Помнится, нашего странного «Вальду» (так мы его называли) не особо-то понимали.
Но, как водится среди друзей, «чисто по-человечески» ему - как могли - внимали.
Часом, презрительно указывая на какой-нибудь там дурацкий складной стаканчик «дорожный»,
вдалбливая всем вокруг, что мол, тут кроется практический фокус, но не обман,
что мол, это завуалированный намёк на то, что любое явление - непредсказуемо и сложно,
лýдарь наставлял нас, как детей неразумных: не стоит презирать, ненавидеть данный стакан
как явление в целом, но стоит однако воспринимать его - как признак и веление рока,
иль на худой конец, как гротескное растолкование и воплощение стиля «барокко».
Уж как мы, товарищи его, потешались над ним незамысловато и откровенно, -
сменяя стремительно в своих насмешках - в спорах с ним - друг друга попеременно.
(Просто не постигая тогда его несложного, но по-своему скорбного, в общем-то, урока.)
А теперь вот, - когда мы уже все седые, угрюмо сетующие, что смерть его произошла до срока, -
мы неожиданно стали крайне аккуратными в выборе слога, музыки, вообще развлечений,
оценок, взглядов, - разных там "смыслов происходящего", тенденций, течений...
Словно бы мы избегаем упорно всяческих перемен, неожиданностей, будто б случайных.
Тесно жмущейся друг к дружке кучкой, в пивных (но ни в коем разе - не в чайных),
то есть собравшись компанией ещё довольно близкой (пусть полинялой) на пирушку,
вспомнив милого Вальду, хваля его, не найдя в нём и тени вздорностей иль порока,
разливая напиток не по стаканам, но каждому - в кружку,
в тишине, попросив приглушить любую музыку, - пьём за Вальдемара Барокко.
Затем роняем откровенно, горько: он был именно тот, чья жизнь сверкнула ярко,
но чрезвычайно одиноко.
Да, теперь очень ценúм наш брат, носивший когда-то странное в здешних местах имя:
«Вальдемар Барокко».
И мы цедим и цедим из крепких кружек, словно бы полных хмельным и кратковременным его веком.
Опустошаем их - в честь немалого оригинала и великого лýдаря: Вальдемара Барокко.
Он прожил жизнь свою довольно необычным, но - по-своему, где-то - мудрым человеком.
24.05.09.
