Мечте этой, увы, не суждено было сбыться.
Пробыв две недели на подготовительных курсах при институте и попытавшись хотя бы для очистки совести вникнуть в малопонятную и нелюбимую им науку математику, Шурка не смог решить ни одной задачки из экзаменационного билета. Не дождавшись появления своей фамилии с адекватной оценкой в информационном бюллетене экзаменационной комиссии, он в тот же день уехал домой, в своё родное село Александровское.
Придав подобающее для такого случая скорбное выражение своей довольной физиономии, он прошествовал с фибровым чемоданчиком на виду у всей улицы Красноармейской до калитки родительского дома.
На семейном совете решили, что поднимать сельское хозяйство ему, видать, не судьба. Осенью - в армию, а там видно будет. Но до призыва в армию времени было ещё много. В Шуркиной семье бездельников отродясь не бывало, поэтому, само собой разумеется, ему нужно было устраиваться на работу. Первую почитаемую на селе рабочую профессию тракториста – машиниста и соответствующие «корочки» Шурка получил ещё в школе. Но идти работать в колхоз ему не было ни интереса, ни смысла: уборочная уже почти закончилась, а вне уборочной страды платили в колхозе гроши: 80 – 90 рублей в месяц.
Выход подсказала Шуркина школьная любовь, Татьяна, задиристая и лихая командирша уличной компании девчонок – однолеток. С Татьяной даже старшие мальчишки побаивались связываться из-за её острого язычка и не менее острых кулачков.
- Давай, к папаше моему. Я с ним поговорю, - предложила она в промежутке между жадными Шуркиными поцелуями в первый же после двухнедельной разлуки вечер.
Добро на аудиенцию было получено уже назавтра.
2.
Серафим Петрович Коноваленко, Танин отец, был типичным образцом начальника советской эпохи ударных комсомольских строек. Он руководил передвижной механизированной колонной, с привычной тогда аббревиатурой - ПМК, входившей в крупный строительный трест, являвшийся основным подрядчиком Всесоюзной ударной комсомольской стройки – Большого Ставропольского канала, призванного донести благодатную воду рек Кубань и Маныч через Ставропольскую равнину до засушливых степей Калмыкии.
В конце концов народные деньги и вода ушли в землю, но это совсем другая история.
Мужчина небольшого роста, но широкий в плечах и в талии, с «директорским» солидным брюшком, с венчиком всегда стоящих дыбом светлых с проседью волос вокруг основательной круглой лысины и с крупным мясистым носом на пухлощёком лице, с громким командным голосом, он одним своим появлением наводил трепет на обветренную, обожжённую солнцем строительскую братию.
Побаивались его и дома, в семье.
С потенциальным зятем Серафим Петрович уже был знаком. Дочка приводила его домой на смотрины, иначе сидеть бы ей вечерами дома безвылазно: с кем попало шестнадцатилетней директорской дочери не пристало якшаться.
Знакомство тогда прошло успешно, экзамен на доверие был сдан.
Теперь Шурка был удостоен доверия во второй раз.
Процедура оформления на работу много времени не заняла.
Молодому трактористу выделили стоявший в ремонте свободный колёсный трактор Т-40.
Поломка гидроусилителя рулевого управления была делом поправимым.
Проконсультировавшись со своим отцом, человеком опытнейшим и авторитетным по части техники, Шурка через неделю, к удивлению механика и всего гаража, вывел исправный трактор из бокса, получил наряд на обеспечение дальнего объекта строительства привозной водой, навесил одноосный прицеп – бочку и выехал в первый рейс. То, что новые дефицитные сальники на гидроусилитель, взамен вышедших из строя, Шурке достал отец, обменяв их на бутылку водки в колхозных мастерских, осталось его тайной (хотя, честно говоря, это никого и не интересовало…)
Дело пошло.
Работа была довольно однообразной. Через неделю Шурка мог проехать свой маршрут хоть с закрытыми глазами: четыре рейса в день – туда, обратно…
После работы, отмывшись от пыли и мазута и наскоро поужинав, он спешил на свидание к Татьяне.
3.
Был конец августа 1971 года.
Для школьников заканчивалось вольное и раздольное время летних каникул, когда гулять позволялось часов до десяти вечера, а то и позже.
Эту последнюю неделю до начала занятий в школе у Тани гостила её двоюродная сестра Галина из Нальчика. Все дни стояла ясная, жаркая погода, и девчонкам разрешили спать под лёгким навесом в беседке, в саду.
Сад этот был гордостью Серафима Петровича, взрастившего своими руками более двух десятков различных плодовых деревьев и целые заросли малины и смородины вдоль высокого деревянного забора, опутанного двумя рядами колючей проволоки. Желающих снять пробу с мичуринских достижений Коноваленки было хоть отбавляй...
Обычно к установленному родителями времени, сохраняя подобающую прилежность, Татьяна уходила с улицы домой. После одиннадцати часов вечера, когда родители, как правило, укладывались спать, наступала вторая часть свидания с бегством боевитой девчонки из дома через окно спальни или через забор детского садика, чья территория прилегала к задней, южной части Коноваленковского земельного участка.
Минут тридцать, сорок, а то и час Шурке приходилось ожидать подружку на скамейке у соседнего дома либо в детсадовской беседке.
Заросшая тополями, сиренью и вишней улица, на которой жила Татьяна, протянулась вдоль заилевшей, мелкой речушки Томузловки и была поделена ею надвое. Редкие уличные фонари через заросли деревьев почти не просвечивали, поэтому если старший Коноваленко приезжал с работы поздно, опасности попасться ему на глаза практически не было.
Да Шурка к этому и не стремился…
4.
В этот день Серафим Петрович возвратился домой поздно, около 11 часов ночи, и шансов увидеться с подружкой у Шурки становилось с каждой минутой уходящих суток всё меньше и меньше. Но уйти, не попрощавшись с девушкой, он не мог, поэтому продолжал упорно бродить под окнами её дома, прячась в густой ночной тени деревьев и кустарников, которыми поросли берега речки.
Вскоре свет в доме Коноваленко погас, а ещё через пол часа тихо скрипнули и отворились створки окна таниной комнаты, и в его проёме призывно высветилась белая девичья ночная рубашка.
Шурка был тут как тут.
- Приходи через часик в беседку, мы там будем спать с Галкой, - быстро шепнула ему Татьяна и, опасливо оглядываясь в комнату, замахала рукой: «Уходи, мол, скорее!»
В саду у Коноваленко Шурка бывал не один раз и дорожку туда через забор детского сада проложил и замаскировал сам. Но в беседку пробираться ему было впервой, да и страшновато как-то: с одной стороны пугала опасная близость дома с грозным таниным папашей, а с другой – неизвестно как встретит его злющий, кривоногий и гавкучий дворовый пёс по кличке Лапчик, подружиться с которым у него до сих пор ни как не получалось.
Скоротав время в детсадовском павильончике у забора коноваленковского сада, Шурка в назначенный час, вытащив предварительно давно расшатанный гвоздик, отодвинул широкую доску, пролез через дыру в заборе и стал пробираться через заросли малины и смородины в сторону беседки. Близость цели обозначил предупредительный глухой рык Лапчика, занявшего наблюдательную позицию под кроватью, на которой спали сёстры.
Чтобы болтливая сестрёнка быстрее уснула и не помешала свиданию, Таня вначале притворилась спящей, а потом незаметно под шушуканье Галины и сама задремала. Разбудило её лапчиково рычание. Успокоив пса и убедившись, что сестрёнка крепко спит, девчонка выскользнула из-под одеяла (ночи уже были довольно прохладные, росные) и спряталась в шуркиных жарких объятьях.
Для влюблённых время летит быстро и незаметно. Уже ковш Большой Медведицы на северном небосклоне стал опрокидываться, капля за каплей выливая в бесконечность уходящее время. Светился сквозь листву садовых деревьев льдистыми осколками звёзд неведомый и манящий в дорогу Млечный Путь. Воздух повлажнел, и листва как-то незаметно быстро покрылась испариной утренней росы.
Близился рассвет.
И тут в доме Коноваленко вначале скрипнула, а затем обиженно стукнула о косяк какая-то дверь, и послышались вначале кряхтенье, а затем скрип половиц под тяжёлыми ступнями и шарканье растоптанных домашних тапочек. Это Серафим Петрович собственной персоной, не дождавшись утра, решил прогуляться до общеполезного и нужного места, располагавшегося в сельской усадьбе, как правило, в глубине садово-огородного участка.
Лапчик, убаюканный присутствием хозяйки, повизгивал во сне под кроватью.
Шурка со своей возлюбленной сидели всё это время на кровати, где рядом мирно посапывала во сне Галина.
Поцелуи да объятья – занятие увлекательное, поэтому услышали они надвигающуюся опасность слишком поздно.
Бежать было смерти подобно.
Лезть под кровать к проснувшемуся в верноподданническом порыве Лапчику – тоже было чревато непредсказуемыми последствиями.
Таня приняла быстрое и самое правильное решение: нырнув под одеяло, она перед этим пихнула туда ошалевшего Шурку и притиснула его к горячему боку Галины. Шурка втянул живот и как будто вытянулся в длину, утончаясь до предела и пытаясь исчезнуть из этого опасного мира в параллельный или подспудный…
Серафим Петрович тем временем, выйдя на крыльцо, постоял с минуту, вдыхая густой, чистый и влажный утренний воздух. В бликах света от уличного фонаря, пробивающегося через листву винограда, густо заплёвшего крыльцо, его плотная приземистая фигура в белой майке и длинных, до колена «семейных» трусах, со вздыбленными со сна волосами, выглядела как явление из другого мира: ну прямо шестикрылый Серафим…
По-хозяйски осмотрев с крыльца темневший сад и скрытый во мгле двор с новенькой личной автомашиной ГАЗ-24, он протопал к беседке. Подошел к кровати, на которой спали девчонки, и заботливо поправил наползшее на дочкин нос одеяло.
Шуркино сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки, и, казалось, громкий его стук был слышен на весь коноваленковский сад…
А Татьяну, наоборот, разобрал смех, и она даже прикусила зубами край одеяла, чтобы не прыснуть…
Сколько прошло минут три или пять, сказать трудно, но для Шурки с Таней они показались вечностью. И только когда за Серафимом Петровичем захлопнулась наконец входная дверь в дом, они смогли вздохнуть свободно, полной грудью, стараясь не рассмеяться во всеуслышанье и не перебудить весь дом.
Как ни заманчиво было ещё понежиться в жаркой девичьей постели, но пора было уходить.
Девчонки отоспятся до обеда, Шурка же вздремнёт, пока будет заправляться водой из артезианской скважины бочка, и потом, уже на объекте, пока её не опорожнят строители.
5.
Пришлось Шурке прятаться от своего начальника под одеялом и второй раз через несколько недель, уже в сентябре, когда у Татьяны начались занятия в школе, а Шурку вызвали в районный военкомат для прохождения медкомиссии перед скорой отправкой в армию.
Ну да всё по порядку…
Повестка в военкомат не была неожиданностью для Шурки, он даже знал предварительно, в какой род войск его приписали – в войска ПВО, противо воздушной обороны!
Показав накануне повестку механику гаража, Шурка в назначенный день с чистой совестью прошёл медкомиссию, подтвердившую свой предыдущий вывод: годен.
Вся процедура заняла от силы час времени.
Повестку ему отметили на весь день!
Гуляй, призывник!
Особо гулять в селе было негде, да и подруга ждала дома в слезах и расстройстве в предчувствии скорой и долгой разлуки. Поэтому Шурка поспешил к Тане, у которой занятия в школе были во вторую смену, с четырнадцати часов.
Танина мать была на работе в техникуме, где преподавала, кажется, химию.
Сама Шуркина подруга занималась в это время уборкой в доме, заправляя кровати в родительской спальне.
Пока Шурка рассказывал о том, как прошла медкомиссия, да успокаивал девчонку, осушая ручейки слёз своими губами, под окнами рыкнул двигатель уазика, затем хлопнула калитка, и раздался приветливый лай Лапчика.
- Отец чего-то приехал! – испуганно встрепенулась Татьяна, - прячься, а то будет нам!
Ситуация и впрямь получалась неприятная. Мало того, что подчинённый фактически прогуливает на работе, так он ещё и с начальниковой дочкой в родительской спальне прохлаждается!
Бежать было поздно и главное некуда!
- Принесла ж Серафима нелёгкая! До обеда ещё часа три! А объяснять ему что-либо бесполезно. Крут! - Всё это вихрем пронеслось в Шуркиной голове, и он, уже не соображая, что делает, поддавшись охватившей Татьяну панике, послушно полез, как был, в нарядной по случаю одежде, под груду матрацев и одеял, что были сложены на одной из двух стоявших в комнате кроватей.
Обмершая Таня без сил опустилась на вторую кровать, в смятении теребя в руках чистый пододеяльник, что собиралась застелить.
Серафим Петрович, не встретив никого в доме, прошествовал по всем комнатам и, обнаружив наконец дочь в спальне, сразу обратил внимание на её необычное поведение:
- Что случилось, Танюша? Не заболела ли?
Он заботливо потрогал рукой её лоб:
- Температура нормальная. Ладно, уберёшь потом, а пока быстренько собери мне портфель в дорогу. Ну, сама знаешь, самое необходимое на два-три дня. Я в командировку уезжаю в Волгоград.
И Серафим Петрович присел на соседнюю кровать, отодвинув в сторону, чтобы не испачкать, матрацы и одеяла, под которыми, замерев, ни жив ни мёртв лежал взмокший от страха и жары Шурка…
Таня, обомлевшая вначале от страха, наконец пришла в себя и потащила отца за рукав пиджака прочь из спальни, приговаривая:
- Пойдём, пойдём, покажешь, что класть, а то я потом буду виновата, если что не так!
Ещё с полчаса лежал Шурка в жаре и тесноте, боясь шевельнуться и, не дай бог, чихнуть от щекотавшей нос и глотку едкой, давно не выбивавшейся матрасной пыли.
Наконец вновь брякнула калитка, взревел мотором служебный коноваленковский уазик, и в спальню вбежала, нервно хохоча, Татьяна:
- Вылазь, Ромео! Мавр уехал!
Шурке было не до смеху.
Добежать бы до туалета, да чтобы Лапчик, паразит, штаны не порвал…
Как милы вы, забавы юности беспечной!
Декабрь 2006 – декабрь 2009 год.