Вернувшись с вокзала, после того, как они проводили Лену с матерью в Тамбов, Михаил нашел квартиру неожиданно пустой.
Марина, в пример Зое, умела создавать вокруг себя домашнюю атмосферу, наполненную теплом и светом. Такие женщины, как она, никогда не разжигают в мужских сердцах костра страсти, но их, уютных и часто незаметных, помнишь дольше других, ярких и страстных. Не чувствуя себя розами в оранжереи, они держатся скромно, что и мешает вовремя оценивать их по достоинству. Мужчинам кажется, что так же будет у них и с другими: горячие завтраки, чистые рубашки, цветы на подоконниках, огоньки в окнах. Только на расстоянии, получается, понять, что самоотверженных, любящих женщин в мире мало. Гораздо меньше, чем красивых или богатых. И с каждым годом, с учетом тотальной женской стервизации, классические женские качества, подобно полотнам старинных мастеров, - растут в цене.
Мишка отдавал себя отчет в том, что Лена на мать не похожа. Её-то нельзя было назвать ни доброй, ни уютной. Ни страстной. Больше всего девушка походила на только что выпавший снег, на котором ни холода, ни оттепели не успели оставить следов. То, что она, такая молоденькая и не опытная, умудрилась глубоко пробраться в душу, настораживало. И впечатляло.
Мишка рано начал общаться с женщинами. Многие из них были старше него по возрасту, опыту и денежному положению. По сравнению с ними Лена должна была бы, учитывая её провинциальную наивность, её юный возраст, казаться незначительной. Но не казалась. И это удивляло. Чем эта девочка зацепила его? Запала в душу до такой степени, что он все время продолжает думать о ней, а на привычные думы о Елене Григорьевне не остается времени.
Елена Григорьевна была, без сомнения, красивой женщиной. При взгляде на неё на ум невольно приходило сравнение с хризантемой, стоящей на столешнице из дорогого богемского стекла в вазе из хрусталя. Удивительно, но Лазорева напоминала ему Григорьевну. У обеих женщин были глубоко посаженные серые льдистые глаза, точеные черты лица, густые и прямые волосы. Тихий вкрадчивый голос.
Левина очаровывала присущим ей обманчивым холодом. Вкрадчиво, как змея, заползала в душу. В Леночке была та же прозрачность ледяных скульптур. Тот же взгляд с прищуром сквозь густые, слишком темные, по сравнению с белыми волосами, ресницы. Взгляд, отстраняющий и отталкивающий одновременно. Тот же капризный изгиб полных губ, свидетельствующих о скрытой страстности натуры. Сдержанность в движениях. Вежливое высокомерие.
Мишка, отмахнувшись от навязчивого образа, удобно расположился на диване и принялся изучать дневник, оставленный Лазоревой.
Последнюю страницу он перевернул в глубокой задумчивости. Познакомившись с историей в изложении одной из сторон, с любопытством прочитав её в оформлении оппонента, увидел более широко, не просто, как пикантный забавный случай из жизни занимательных людей.
Выходило интересно. И неприятно. Оставалось гнетущее впечатление. Горестное послевкусие. Будто душу оплетала липкая паутина, похожая на смолу.
Бросив взгляд на часы, беззвучно отсчитывающие время со стены, Мишка обнаружил, что на дворе половина второго ночи. Однако, вместо того, чтобы лечь спать, он зачем-то поплелся на кухню и сварил кофе. Крепкий бодрящий аромат молотых кофейных зерен раздразнил обоняние. Организм, осознав, что уснуть ему не дадут, радостно отозвался на появление тоника.
Огни в окнах соседских домов гасли один за другим. Три часа пополуночи, самое темное время суток. Тревожное и глухое.
Глядя в черную густую кофейную жижу, Мишка невольно обращался к тем дням, когда их роман с Левиной только завязался.
Он знал её давно. Левина была подругой матери с юности. Мишка всегда относился к ней, как к красивой взрослой тёте, не сомневаясь, что она, в свою очередь, относится к нему только лишь как к сосунку, которому, нанося визит, полагалось приносить сладости.
А она…
У Мишки и до неё случались романы с девчонками старше себя. С ними всегда все было на равных. Они не сводили его с ума, не заставляли болеть вожделением. Не вынимали из тела душу.
Они просто были.
Тот вечер, когда они оба ввязались в тяжелые и сладостные отношения, начался как обычно. Мишке навязали необходимость присутствовать на празднике «взрослых», от которых не один нормальный подросток радости не предвкушает. Вечеринка проходила на арендованном стареньком пароходике, разукрашенном не в меру ярко, по вкусу «новых русских».
Горели разноцветные лампочки, трепыхались флажки. И взгляд белокурой красавицы, обращенный к нему, вдруг отозвался ответной искоркой, показавшейся поначалу неприемлемой и невозможной.
Елена Григорьевна подошла первой. Мишка сразу понял, что женщина успела изрядно приложиться к фужерам с дорогими винами. Женщина низко наклонилась, - так, что взгляд невольно обращался к белым выпуклостям в квадратном низком вырезе топа:
- Пригласи меня потанцевать, - жарко шептали губы. Сочные, зрелые и манящие, словно экзотические тропические плоды. - Я так давно не танцевала!
Стараясь скрыть охватившее его возбуждение и растерянность, Мишка робко и неловко, трясущимися от острого желания руками обнял будущую партнершу за талию.
- Ты находишь меня привлекательной? - шептала она ему на ухо. Запах дорогого спирта, ещё не перешедший в разряд перегара, сливался с запахом дорогих духов.
Они медленно и сонно кружились в томной мелодии заграничного танца.
- Пригласи меня, - выдохнула она.
- Куда? – растерялся мальчик.
- Гулять, - с насмешкой отозвалась женщина.
- Хорошо, - промычал Мишка, - я … я вас …тебя - приглашаю.
Вслед за ней, вальяжной и раскованной, Мишка двигался, словно привязанный, в сторону черного «Фольксвагена», по мокрому и блестящему от дождя асфальту.
Нырнув в автомобиль, Елена Григорьевна поправила зеркало заднего вида. Её отражение холодно ему улыбнулось. Затем женщина пристегнулась, повернула ключ зажигания, и машина тронулась с места.
В ту ночь Миша словно второй раз лишился девственности. Страсть к Елене Григорьевне захлестнула его с головой. Он полностью попал под влияние холодного взгляда, умелых рук и губ. Гибкого, несмотря на возраст, тела, которым он всё насыщался, но никак не мог насытиться. Женщина играла на его теле, как на инструменте: виртуозно, бесчувственно, жестоко.
Раньше Михаил не понимал, как ради страсти мужчины могут идти на преступления, рисковать жизнью, и своей и чужой. Теперь понял.
Стоило в радиусе двух метров возникнуть Елене Левиной, как запах духов на горячем теле лишал его разума. Рядом с ней он словно заболевал. Если её рядом не было, тосковал и ждал минут, когда можно будет вновь почувствовать себя больным. Простыни, горячее женское тело, мерцание свечей на прикроватных столиках, море дорогого вина, - вот из чего состояла его жизнь на протяжении долгого времени. Это напоминало наваждение.
После одной такой эскапады, в которой они словно бы соревновались в экстравагантных фантазиях и выносливости, Мишка впервые столкнулся с именем Адама Левина.
***
- Лен, а в твоем доме гостей кормить принято? - озвучил Мишка желание подкрепиться.
Он уже успел узнать, что если настоятельно не намекнуть на возможность обеда, хозяйка не подумает настаивать на организации фуршета.
Левина в ответ состроила презрительную гримасу.
Ревниво следя за фигурой, она целыми днями сидела на гречке и сельдерее. Да и попросту не любила готовить.
- После шести есть вредно, - потянулась женщина, как большая кошка, откровенно, на показ, зевая.
- А я все равно есть хочу, - упрямо заявил Михаил. – У меня молодой растущий организм.
- Ох уж эти молодые кобельки, - усмехнулась Елена Григорьевна.
Но все же направилась в сторону кухни, предварительно набросив на плечи Мишкину рубашку, на её фигуре больше напоминающей просторное кимоно.
Через мгновение с кухни донеслись звуки падающей посуды и отчетливые нецензурные ругательства.
Михаил рассмеялся. Его забавляло, что взрослая дама ведет себя, как девчонка, пасуя перед сковородками.
Стремясь развлечься в отсутствие воюющей с поварешками любовницы, он потянулся к книжному шкафу, где больше половины века без толку пылились, томясь по глазам читателя, шедевры классиков. Заглянув за корешки книжек, Михаил натолкнулся на старый фотоальбом и не замедлил его «выудить».
Изображения пухлых младенцев он пролистал. Фотографии взрослых Левиных задержали внимание дольше. Парень не без интереса рассматривал лица незнакомых людей. Мужчину с суровым, жестким, замкнутым выражением лица. Женщину, хрупкой внешностью удивительно напоминающей фею-сильфиду. Угловатого подростка с быстрыми, как росчерк пера, чертами невыразительного лица, - будущего мужа Левиной. Второго мальчика в детстве было легко принять за девочку, настолько приторным был образ.
- Чем ты занимаешься? – резко спросила Елена Григорьевна, появляясь на пороге, со стуком опуская поднос с едой на прикроватный столик. – И кто разрешал тебе рыться в моих вещах?
- Это семья твоего мужа? - поинтересовался Миша.
Левина сухо кивнула.
- Извини, - поцеловав её, покаянно промурлыкал вредный мальчишка, - я не думал, что тебя это расстроит.
- Меня это не расстроило, - отрезала женщина, забирая у него альбом.
- У твоего мужа был очень хорошенький братишка, - заметил он ей.
- Только если ты любитель мальчиков, - презрительно скривила губы она. – Давай есть! Ты, помнится, недавно умирал от голода?
Изящным движением кисти Елена Григорьевна накручивала на вилку бесконечно длинные, грозящие застрять в горле, спагетти. Масла на них она явно пожадничала. Макароны плохо проварились и были недосолены. По вкусу кулинарное творение больше всего напоминали подошвы армейских сапог в представлении среднего обывателя.
Михаил мужественно не выказывал отвращение, поглощая кулинарный шедевр любовницы. По крайней мере, одно достоинство у данного блюда точно имелось, - с точки зрения той, что его готовила. Оно начисто отбивало аппетит.
- Как ты относишься к страшным историям? – Неожиданно резко отбросив от себя вилку, спросила Елена Григорьевна. – К мерзким, грязным историям с плохим концом?
К данному блюду как раз подливки из различных историй как раз и не хватало!
- Настороженно, - ответил Миша, осторожно отодвигая от себя тарелку.
- Этой историей, - задумчиво глядя куда-то перед собой, продолжала повествование Елена Григорьевна, – закончилась моя юность. А началась она вроде бы как обычно. Когда мне было девятнадцать, я влюбилась. Предметом «сей страсти» стал младший брат моего теперешнего мужа.
- Тот красивый мальчик с фотографий?
Мишка ощутил болезненный укол ревности.
- Да, он, - с кивком подтвердила женщина. – Его звали Адам. Ещё до нашей встречи я многого и всякого о нем успела наслушаться. Городок-то у нас был маленький. А интересных событий и личностей - того меньше.
У Адама была плохая репутация. Но его все любили. Понимаешь, есть такие «плохиши», они просто похищают твою душу? Было в Адаме нечто, что, стоило ему появиться, приковало к нему все взгляды. Он был как солнце! Понимаешь? Холодное, колючее, грубое, порой жестокое солнце. Но, к нему тянуло.
Его любили однокашники. Любили преподаватели. Любили женщины. И, как потом выяснилось, - ироничная, недобрая улыбка зазмеилась по губам Левиной, - любили мужчины. Но это выяснилось потом.
А по началу, когда он обратил на меня внимание, я была на седьмом небе от счастья. Я наивно полагала, что искренняя любовь хорошей, чистой девушки отвратит его от порока. На деле же я, как выяснилось, мало представляла, от чего мне предстоит его «отвращать».
Когда вскрылась их связь с одним из наших сокурсников, Костей Петушенко, ты даже не представляешь, что я пережила. - Елена Григорьевна тряхнула головой, словно отгоняя неприятные воспоминания. Сухой смешок заставил Михаила потянуться к женщине, чтобы как-то утешить ту маленькую девочку, которой она когда-то была. И которую так больно, незаслуженно ранили. – Мне казалось, мир рухнул. Как же я тогда страдала, мой хороший! Врагу не пожелаю. Вопреки всему, я ещё продолжала на что-то надеяться. Я все равно продолжала его любить. - Глаза Елены Григорьевны стали какими-то стеклянными. Она настолько ушла в прошлое, погрузилась в воспоминания, что вряд ли помнила, с кем говорит.– Назло Адаму, - только назло, - я стала встречаться с его старшим братом Андреем.
Братья совсем не походили друг на друга. Сложно было представить, что в шальном, дерзком, безрассудном Адаме текла кровь ростовщиков. (Его мать, несмотря на нехарактерную для этой нации хрупкость, была чистокровной еврейкой). А вот в Андрее она явно прослеживалась, можно сказать, била ключом. И к слову, прослеживается до сих пор.
Мы с Андреем подали заявление в загс. А потом, - Елена Григорьевна поднялась и подошла к окну, сверху вниз рассматривая дремлющий город в бусинах огня, - потом события приняли совершенно жуткий поворот.
Лев Григорьевич, отец мальчиков, тоже начал за мной ухаживать. Я решила не отвергать его ухаживаний. Из мести! Понимаешь?
. - Не слишком, - холодно ответил Мишка. - Что было потом?
- Это сложно понять, я знаю, но …
- Что ж тут сложного? – пожал плечами Миша, потянувшись к сигарете и глубоко вдыхая едкий дым. – За одного сына ты выходила замуж для статуса, со вторым спала для удовольствия, с отцом развлекалась за деньги. Все это очень даже просто и понятно.
- Издеваешься? – сощурила глаза любовница. – Ты ещё просто щенок, у которого молоко-то на губах не обсохло. Но, по большому счету, наверное, ты прав? Только давай пока оставим твои комментарии! Раз уж сегодня я решила исповедоваться, то выговорюсь до конца. И черт с тем, что ты обо всем этом думаешь.
По случаю нашей помолвки с Андреем мы устроили нечто вроде семейной вечеринки. Все прилично выпили и, - так случилось, - что мы оказались близки. Втроем, вместе. Понимаешь, о чем я?
Мишкины брови взлетели высоко. Он присвистнул:
- Чисто технически интересно было бы на это посмотреть!
- Такое не приветствуется общественной моралью. Но это была незабываемая ночь, - медленно подбирая слова, словно во сне говорила женщина. - Они была великолепны, - все трое. Но и Лев Григорьевич, и Андрей были только вариацией темы. Мелодией был Адам. Только Адам! Для меня - всегда только он один.
- Ну да. Двое других это так, - бонус, - ухмыльнулся Мишка.
Левина машинально затянулась очередной сигаретой.
- Той ночью я видела его в последний раз. Наутро мы нашли его мертвым. Он вскрыл себе вены. Вокруг догорали свечи. Они была повсюду. Свечи. И кровь. Вот так все и закончилось.
- Н-да, - взъерошив волосы, после довольно длительной паузы, изрек Миша. – Я узнал о вас много интересного, много нового, многого увлекательного, дорогая Елена Григорьевна. Мне до вас ещё расти и расти. Учиться, так сказать, и учиться.
Елена, зло засмеялась:
- Ревнуешь?
- Нет, не ревную, - передернул плечами Миша, - Завидую.
И они принялись жарко целоваться, разгоряченные кто ревностью, кто воспоминаниями.
***
Кофе кончился. На дне чашке кашицей лежала кофейная гуща. И на душе лежала такая же жижа.
В ту ночь Мишка видел сон. Обычно сны ему не снились.
Сон начался с того, что Миша, сидя в стареньком кресле-качалке, рассматривал альбом, держа его у себя на коленях. Со всех фотографий на него с усмешкой глядело тонкое лицо Адама Левина. Губы молодого человека насмешливо кривились. Темные большие глаза недобро щурились, внушая чувство неясной тревоги.
- Поменяемся? – задавал он ему вопрос, прямо с фотоснимка. - Ты возьмешь себе ту, что предназначалась мне. А я ту, которая могла бы быть твоей.
***
Сон изменился.
Михаил шел по длинной темной аллее. Деревья мрачновато шептались за спиной. Кто-то легкими кошачьими шагами двигался вослед. Но, то и дело, оборачиваясь, Миша кроме пляшущих теней под деревьями, ничего не мог разглядеть. Пока из-за туч не выглянула луна, высветив замерзший на дорожке силуэт невысокого юноши в расстегнутом пальто. Силуэт был невысоким и худощавым.
Парень в пальто склонил голову в приветственном жесте. Но, несмотря на хрупкость и легкость фигуры, от неё исходило ЗЛО. Шипящее, словно клубок растревоженных змей.
Миша повернулся и торопливо зашагал вперед, отчаянно стараясь оторваться и не бежать при этом. Побежать, значило бы струсить. А трусить, тем более перед этим, - не хотелось.
Наяву Мишка от опасностей никогда не бегал, впрочем, как никогда их специально и не искал.
Но во сне его пугал не нож. И не ночная драка. Страх его был неосознанным и потому особенно сильным. Было страшно, как никогда в жизни.
Шаги за его спиной сменили размеренный ленивый темп legato на четкое staccato.
- Обернись, - голос, что все-таки сумевший настичь Мишку, был мягкий. И жуткий. – Не беги от меня. Я хочу всего лишь поговорить. Только поговорить.
Михаил остановился, с трудом преодолевая унизительный страх.
- Ты мне мешаешь, - голос, долетавший до него, от слова к слову обретал плотскую звучность. - Прячься, если хочешь, - достиг он звучности громовых раскатов. – Лучше прячься. Но не вздумай вставать у меня на пути! Или я тебя уничтожу.
По дорожке, на встречу Михаилу, шли две девушки. Обе - в одинаково светлых платьях, белокурые, похожие на херувимов. Обе – босиком и с распущенными волосами. У обеих был одинаково безмятежный, довольный вид.
Михаил у себя в голове услышал призрачный смешок, полный едкого сарказма:
«Ну и что, герой? Кто из них тебе больше по вкусу? Они так похожи, словно раздвоились! Кого же из них ты хочешь: первую или Вторую? Не знаешь? Не можешь решить? Не можешь выбрать? Тогда не утруждай себя. Тебе не взять ни одной. Они обе – мои».
Миша поспешно двинулся на встречу девушкам, но их уже не было видно на дорожке.
Он бросился их искать, ломясь сквозь колючие кусты шиповника, окаймлявших дорожку с двух сторон, ломая ветки и больно, до крови, обдирая кожу на руках. И замер, пораженный открывшимся зрелищем.
Синий лунный луч равнодушно освещал картину, полную сладострастья. Обе девушки, вдвоем, услаждали белокурого монстра с красивым ликом. Припадали к нему лунными телами, пытаясь утолить противоестественную, пронзающую откровенностью, страсть.
Парень подмигнул Михаилу.
- Иди к нам, - пропел ему красивый мягкий голос. – Будь с нами. Они станут служить тебе, если я того пожелаю. Я хочу тебя и их. Ты хочешь их, и будешь хотеть меня. Так иди к нам!
Обе Елены обратили к Мише взоры, хищно, призывно улыбаясь. Тянули руки, маня к себе в жаркие объятия.
По округе разливался удушающий запах. Цветов? Тлена?
Мишка не помнил, почему все исчезло. Но во снах так случается. Ни Адама, ни Левиной больше не было. Рядом стояла только Лазорева. Они остались один на один.
Торопливо приблизившись к девушке, Мишка крепко её обнял, нежно касаясь губами губ. Но те оказались ледяными, твердыми и безвкусными.
Миша отпрянув, с ужасом обнаружил, что обнимает мертвую, разлагающуюся, растекающуюся под руками, плоть.
Очнувшись от сна, Миша все ещё чувствовал острое отвращение и ужас. Никогда, ни разу, ни один кошмар не пугал его так сильно.