Листья (Рассказ)

[img size=300]http://www.grafomanam.net/previews_images/dir_3632.jpg[/img]                        
«На ладонь мою садится лист платана рваный…» - вспомнила Альфина строчку своего стихотворения. Выходя из подъезда, она увидела такую картину: в воздухе, насквозь пропитанном осенью, как сумасшедшие, носились листья всех цветов и размеров. Настоящее листокружение и листопадение – только успевай подставлять ладони!
«Пышное природы увяданье» она не любила, но сами листья, особенно в их кружении напоминали ей… о чём-то загадочном и печальном. Ей нравилась древняя притча о листьях, в которую она почему-то верила. В притче говорилось, что все люди являются листьями, все мужчины и женщины. Каждый раз, когда наступала дивная осень, золотая пора, она вспоминала эту притчу. Вот и сегодня утром, подойдя к окну, она увидела Листья по всей земле. Под каждым деревом, вместо этих Листьев, на всём протяжении, до самого горизонта, лежат женщины, а на них – мужчины, и они занимаются любовью. Она подошла сегодня утром к окну, увидела всех этих женщин и мужчин и подумала, что ей это совсем не нужно. Просто она искренне порадовалась от чистого сердца за них, порадовалась, как мягко им лежать на листьях. Подумала о том, что листья стелют для всех этих пар постели, что этим Людям очень хорошо. Ведь самое трудное, как думала она, быть не каждым, - не обладать. И это необладание есть обладание всем!
Выйдя из подъезда и спеша на остановку маршрутки, она невольно залюбовалась осенним кружением разноцветных недолгожителей. Запрокинув голову, с удовольствием вдохнула пряный аромат октября. Даже простуда и лёгкое недомогание, казалось, на несколько минут были забыты. А болеть-то Альфине нельзя, ох, нельзя – незначительная температура может спровоцировать приступ, и вновь навалится чёрная пустота…
Холод пробирался под лёгкий плащ, она ускорила шаги, удивляясь своему интересу к осенним хороводам. У неё сегодня будут другие эмоции… В центре нужно быть через полтора часа – как раз доехать маршруткой, пересесть на трамвай и немного пройти пешком. Сегодня результаты анализов решат её судьбу. Сколько ей осталось? Год? Полтора? После смерти мамы время, да и пространство потеряло для неё всякий смысл. Хотя, нет, это случилось намного раньше. Когда из её жизни ушёл Владлен. Он просто вернулся из своего дальнего Севера не к ней, а в свою бывшую семью. С тех пор Альфина не жила, а существовала: спала, бесцельно слонялась из угла в угол в каком-то странном оцепенении. Порой она напоминала себе нечто неживое, неодушевлённое, живущее больше по привычке, по необходимости. Она механически ела, ходила на работу в редакцию, делала корректуру, выполняла какую-то бытовую работу по дому, ведь нужно же иногда убирать, стирать наконец. Кого она тогда себе напоминала? Развешивая как-то бельё, она вытащила из вороха разноцветных пластмассовых прищепок одну, которая явно отличалась от своих собратьев. Альфина привычно замедлила движения и присела на балконный табурет. Прищепка, лежащая на её ладони, была без пружины, но не рассыпалась. Бледно-розовая такая, жалкая, а главное – нелепая и абсолютно бесполезная. Ах, вот кого я  напоминаю сама себе. Противно. Она сказала своей внутренней женщине: «А ну, сейчас же прекратить истерику. Не надо этого!» Прищепку выбросила в мусор, подумав, что и с ней когда-то поступят также. Потом приказала себе: «Ну, всё. Хватит». Она даже дала заголовок новому жизненному этапу: «Долой жалкость!» И начала следить за собой. Всё поправила: и осанку, и лицо, и маникюр. Вот только в глазах осталась жалкость, утопленная, правда, на самом дне, но временами всплывающая, особенно, когда слёзы начинали душить. Это было как в немом кино: даётся чёрно-белое изображение и какие-то надписи к нему, порой не связанные с изображением.
Так прошёл год: во сне без сна, без вкуса еды и вкуса жизни, и головная боль стала какой-то другой, незнакомой, каменной, а потом переросла во что-то злое и неотвратимое. Альфина знала: диагноз прозвучит приговором, но почему-то страха не было. Ей даже хотелось поскорее услышать, когда приговор будет наконец приведён в исполнение. Неопределённости она не любила с детства.
Эта была её первая осень без Владлена. Вот почему, когда она сегодня утром увидела на листьях своих воображаемых влюблённых мужчин и женщин, она поняла, что ей абсолютно ничего не нужно. Она отказалась от этого добровольно. А это великая победа над собой. Она готова к переходу в Другое, Невидимое…
А листья вокруг неё просто сходили с ума! Они кружились в каком-то своём, одним им знакомом вальсе. Раз-два-три… Раз-два-три… Альбина вспомнила свой давний сон, который ей приснился после операции, в больничной палате. Да-да, именно эта мелодия звучала. Причём музыка грянула неожиданно, и Альфина вдруг поняла – она ждала именно этой музыки, да-да, именно этот вальс был ей тогда очень нужен! И как только грянула эта волшебная музыка, она внутренне собралась, воодушевлённая происходящим, положила свою маленькую холодную лодочку ладони на мягкую большую ладонь партнёра и закружилась, закружилась в каком-то мистическом по технике исполнения танце. Это был вальс, она точно знала. Партнёр был виртуоз. Вот только кто это был? Наверное, Владлен? Он был рядом с ней, когда она приходила в себя от наркоза.  Но вот что странно – проснувшись, она никак не могла вспомнить его лица. Помнила только руки с длинными пальцами.  Она долго потом ощущала на своей талии фантастически неземное прикосновение этих рук. «Как  крылья…» – подумала она во сне. Она с воодушевлением тогда рассказала сон Владлену, на что он ответил: «Извини, я вальс танцевать не умею».
Всё это было как будто не с ней, и танец сейчас исполняли осенние листья. Может, это последний листопад в её жизни?
Альфина ускорила шаги, увидев готовую тронуться с места маршрутку. Пробежалась, поймала несколько мужских оценивающих взглядов. В свои неполные тридцать шесть она сохранила тонкую талию, хотя чувствовала, что старость не просто «вдали маячит», а порой дышит в затылок, напоминая о себе то одышкой, то рождённой за ночь морщинкой, то неожиданно появившейся прядью седых волос, которые, если периодически не подкрашивать, просто предательски вопят о возрасте. А возраст - это уже не хвостик, а целый капюшон кобры…
С лёгкостью проскользнув в нутро маршрутки, ощутив смесь ароматов духов, кожи и нетерпеливого ожидания последнего пассажира.  Сиденье у входа оказалось свободным, и Альфина, легко расправив плащик, со вздохом опустилась в кресло и в ту же секунду чуть было не вскочила и не бросилась прочь в просвет закрывающейся двери. Поздно. Маршрутка тронулась с места.
Прямо ей в лицо, как дула двустволки, нацелились широко раскрытые, стеклянные глаза бывшей-нынешней его, Владлена, жены. А через долю секунды она заметила рядом с немигающими глазами до боли знакомый и когда-то очень любимый профиль.
«Нет, - думала Альфина, - даже если б я стремительно вскочила, поспешив к выходу, я просто упала б от внезапной ваты в ногах». Шум в ушах нарастал с невероятной силой. «Успокойся, ну, успокойся сейчас же», - твердила она себе, когда лицо с немигающими глазами, довольное ситуацией, что-то запищало своему спутнику, проникновенно взяв его при этом за руку. «Нужно к таким ситуациям относится с юмором», - Альфина перебирала в памяти десятки прочитанных книг по психологии и эзотерике. «Вот  тебе и парочка – баран да ярочка» – кроме этой фразы в голову не приходило ничего. Да и эту откуда-то из фольклорного далёка выцарапала её ячейка мозга, отвечающая, наверное, за генетические корни. «Выйду у «Вымпела» и доеду на трамвае», - решила Альфина. Её предательски затошнило и затрясло. «У «Вымпела!» – прохрипела она каким-то не своим голосом. И тут произошла ещё одна встреча взглядов – теперь это были уже взволнованно-зелёные виноградины, как она когда-то их окрестила. Виноградины сказали ей: «Так случилось. И ничего с этим не поделаешь. Надо дальше жить». Не-ет, Альфине нужно срочно отвлечься от этих воспоминаний! Подходящий способ через секунду отыскался в памяти – нужно сочинить свой клип, вот и музыка доносится из динамиков. «Ну, давай!»- приказала себе Альфина.
Маршрутка как раз сделала поворот и въехала в аллею каштанов. Листья, как будто ожидая этого, тут же атаковали лобовое стекло сухими ударами пощёчин. «Вот они,  мои персонажи будующего клипа», - изо всех сил старалась отвлечься Альфина. Фон – небо, неожиданно ставшее холодно-свинцовым. Заплакали листья, а двое из них, связанные одной веточкой, зацепились за дворники на лобовом стекле и грустно напоминали о чём-то безвозвратно-ушедшем. Они мужественно держались на своём эшафоте, взявшись за руки и не желая сдаваться… И тут из динамиков как будто вывалился голос Жасмин:
Небо как небо,
Зайчик по лужам,
Где-то плюс один,
И мой голос простужен.
Ты не остался не другом,
Не мужем
Как ты мне нужен,
Как ты мне нужен!
«Обречённость во всём! – подумала Альфина. – Даже в песне». Владлен повернулся ещё раз, и вновь в его глазах Альфина прочитала: «Так случилось. И  ничего ты с этим не сделаешь…» Очевидно, это был его ответ на слова песни. «Не скули!» – ответила она ему взглядом, напоминая события годичной давности.  
Тогда, приехав домой в очередной отпуск, он неожиданно стал жаловаться, что ему сложно, непонятно и страшно жить с непредсказуемой Альфиной. И виной тому, что он в своё время оставил семью, является она, Альфина. «Это ты, ты всё подстроила. - ныл он. – Лучше было тебе тогда уехать, ты ведь знала, что я женат, и всё равно, всё равно…». «Не скули», - прервала она тогда его жалкие, но больно ранящие металлические слова-удары. Она в тот момент чувствовала приближение приступа и ни в коем случае не хотела казаться слабее, чем он. А он, как снайпер, притаившийся в кустах, прицеливался и всё сыпал, сыпал свои мелкие слова, всё больше походившие на металлические шарики. Говорил о том, как радушно его принимают в бывшей семье, о намечающейся новой семье у себя на Севере, где простая (он так и сказал – «простая») женщина его понимает и помогает, кормит обедами и не вскакивает в три часа ночи писать какие-то непонятные сумасшедшие стихи. Но самым метким был следующий удар: «Мне нужно что-то попроще, я устал от твоих фантазий». Так и сказал: «попроще», словно речь шла о куртке в секонд-хенде. Слушать это было невыносимо, её всю трясло, а он добивал: «Ты думаешь, у нас с тобой было что-то большое и светлое? Не-ет, просто похоть. А ты знала, что у меня семья, и не уехала. Ты всё подстроила!»
Альфину спасали тогда какие-то сильнодействующие уколы. После них она уходила в свой, только ей принадлежащтй мир. Каждый раз после такого укола ей снился один и тот же сон – большие фантастически-лиловые крылья накрывают её, защищая от металлических шариков, сыплющихся на её воспалённый мозг с разных сторон. Гигантские кобальтово-синие крылья были её единственным спасением. Порой в снах ей казалось, что это её собственные крылья, она укрывается ими, как одеялом. Но в глубине души так хотелось, чтобы они всё-таки принадлежали не ей, а тому, кто однажды прийдёт и защитит. Но такое избавление от боли было лишь иллюзией, она понимала, что опухоль растёт. Она уже физически ощущала внутри что-то постороннее и неотвратимое…
— Вы сказали у «Вымпела»…- донёсся из-за её плеча мягкий баритон, и её обволокло и голосом, и запахом одеколона «Драккар» одновременно. Она, кажется, чуть задремала, и её вновь накрыло мягкими заботливыми Крыльями.
По коже Альфины пробежала дрожь – то ли от воспоминаний, то ли от древесного драккаровского аромата. Опять полубезнадёжный-полууверенный взгляд виноградин прямо в  её опустошённую глубину… «Не надо истерик, вот только не надо истерик!» - так она молча приказала своей внутренней женщине.
Маршрутка наконец-то остановилась, она стремительно выскочила, трясущимися пальцами вручая водителю за проезд монеты, ставшие раскалёнными от жара её горячих ладоней.
Она ступила на мокрый от осенней влаги асфальт. На миг ей показалось, что небо перевернулось и поменялось местами с лужами. Она медленно побрела, всматриваясь в лужи со свинцовым небом, полуголыми платанами, кружащимися листьями, которые были в её воображении мужчинами и женщинами. Она тоже отражалась в этих лужах. Она была ещё здесь… И зачем мне всё это? Да не всё ли равно? Лишь бы побыстрей. Лишь бы сердечная тупая боль не отдавалась в кончиках пальцев и в голове. «На ладонь мою садится лист платана рваный…» А мне сейчас больнее и бессмысленнее, чем этому листу», - думала Альфина, медленно приближаясь к онкоцентру. Она не спешила, она по-прежнему всматривалась в эти лужи. Владлен бы сейчас поиронизировал: «У нас новое увлечение? Лужи, значит, рассматриваем? Замеч-чательно!» Он никогда её не понимал, он был просто… с другой планеты. Картины в лужах, действительно, заинтересовали Альфину. С детства она была фантазёркой. «Это не лечится!» – говорила подруга, которая вовсе и не была подругой. Альфина была никем не понятой и не признанной, но не особо страдала. Да и не нужно ей было это понимание. Отражение в лужах казалось Альфине более правдивым, чем взгляд отдельно на платаны, на небо, на листья, кружащиеся в сумасшедшем жёлтом вальсе. Вода в луже была чем-то Единым. Каждую деталь она видела как Небо-в-Едином, Птиц-в-Едином, Листья-в-Едином. Этот узор переплетался, вибрировал в резонансе, звучал. Она обходила каждую лужицу, стараясь не нарушить эти Островки-Единства, Озёрца Гармонии. Это открытие сегодняшнего дня немного её успокоило. Одна мысль не давала покоя – чего-то не хватает в этих ею открытых Озёрцах. Чего же?
Она не спешила, и это её тоже удивляло. Дождь-не дождь – мириады дождинок зависли в воздухе. «Дождь-туман, два чуда в одном», - сразу окрестила его Альфина, зябко поёживаясь под лёгким плащиком. Она явно не спешила в поликлинику, и теперь поняла причину – тем самым она оттягивала сроки приговора, медленно обходя каждую лужицу. Дождь напомнил ей о времени, внезапно усилился и из зародыша-тумана в любую секунду грозился перейти в гигантский водопад. Вот уже по лицу Альфины потекли капельки-струйки. «Некому было проводить из дома, и никто не напомнил про зонтик. Нужно учиться жить одной, но уже не долго», - подумала она без сожаления. Альфина любила дождь. Она не пряталась от него, а наоборот, даже запрокинула лицо и поприветствовала этот Щедрый водопад любви.
Когда до цели оставалось шагов триста, она неожиданно увидела то, что ей было, оказывается, нужно. Это была лужа-озеро с удивительно чистым дном и разномастными макетами листьев-корабликов. Дождь не был помехой – она присела на корточки у «берега», возле которого уже толпились и переговаривались розовые горлицы. Она и сама в этот миг напоминала себе какую-то горлицу, и первым порывом было даже перекинуться словцом со своими пернатыми сородичами. «Нет, это уж слишком!» – сказала она себе, мысленно пародируя Владлена. Так он одёргивал её, когда она, заигрываясь, спрашивала у встречных кошек о здоровье, о детишках. Сейчас её больше всего интересовал другой вопрос: что не хватает этому прекрасному озерку? Она внутренне улыбнулась, увидев себя со стороны. Спешащие прохожие, обходящие этот водоёмчик, воркующие бесприютные горлицы и она в их окружении как Воплощение этой Бесприютности.Так это выглядело. «Нужно мысленно сфотографировать картинку, сделать этакий моментальный слепок действительности – фрэйм – и отправить в мою коллекцию Прекрасных Мгновений», - новая  идея её увлекла и раззадорила. Она, не торопясь, выбрала ракурс и даже придумала фрэйму название. Итак, заголовок слайда: «Кроткая. Перед приговором». Альфина уже была готова запечатлеть это мгновение воображаемым фотоаппаратом. Внимание, горлицы, сейчас одной птичкой в мире станет больше… Щёлк! Но что это?! Нет, это не щелчок её воображаемого фотоаппарата. Над ней раскрылся зонт, неожиданно большой, неожиданно синий, как крылья  гигантской птицы Феникс. Капли забарабанили по фантастически огромной нейлоновой крыше.  
— Можно? – прозвучал уже знакомый мягкий баритон, устраиваясь возле неё на «берегу» и обдавая её древесно-бергамотовой волной «Драккара». И вот она уже не одна в этом домике.
«Стучаться нужно», - хотела буркнуть она помешавшему запечатлеть задуманное.
Но неожиданно взглянув на обладателя гигантского зонта, чуть не вскрикнула. Она вдруг поняла, чего не хватает узору в её озерке-луже. На неё смотрели два ярко-синих солнца – его глаза. Как раз солнца (солнц!) не хватало её миру в луже. И вот теперь, когда он отразился рядом с ней в озерковой пучине, картина обрела внутренюю законченность и определённость.
— Э… Альфина, - улыбнулась она в знак благодарности, вложив свою узкую холодную ладонь в его огромную, но удивительно тёплую и мягкую.
— Грегор, - приветливо сверкнули в ответ синие солнца.
«Если бы он, замешкавшись, как я, сказал «Э-грегор», получилось бы весьма забавно, - подумала Альфина». И в следующую секунду: «Ну, чему я радуюсь? Вот уже скоро узнаю…» Но ей сейчас было очень хорошо.
Они одновременно поднялись, выросла над ними их синяя крыша, которую он держал в руке. Альфина улыбнулась. «И чему я радуюсь, чему улыбаюсь?»
— Я провожу, - его ладонь неохотно рассталась с её ладошкой, не успевшей согреться. – Тебе куда?
— Вот сюда, - кивнула она на онкоцентр.
На секунду, казалось, солнца потускнели и пристально посмотрели на неё. Но это продолжалось всего секунду, затем он осторожно взял её ладошку-лодочку в свою ладонищу со словами:
— С этим мы справимся, - подчёркивая «с этим», как будто что-то знал.
Альфина, запрокинув голову, неожиданно для себя засмеялась:
— Зонт Оле-Лукойе!
И в тот же момент запнулась. «Чему я радуюсь? Нашла время веселиться», - в который раз упрекнула она себя.
— На зонте Оле-Лукойе были звёзды, - прошептал ей Грегор.
***
Звёзды были и у Альфины, да ещё какие. Только во сне. Такие сны не забываются. В ту ночь ей приснилось тёмно-фиолетовое ночное небо, на котором ярко-ярко горели три звезды в поясе Ориона. Вот она переходит дорогу. Страшно, на улице – ни души. Город погружён во мрак, не горят фонари, лишь пояс Ориона освещает знакомое здание спорткомплекса, и светофоры, мигая, выхватывают из ночной мглы переход-зебру. Вперёд Альфине идти боязно – всё в пелене тумана. Но и возвращаться страшно. «Который теперь час? – думает она. – Часа два ночи». Никого. И только звёзды с пояса Ориона наблюдают за ней. Альфина проснулась среди ночи в ужасе. Сон она записала, сделав пометку – разгадаю тайну трёх звёзд - и розовая прищепка обретёт свою пружинку!..
Дождь шпарил по огромному беззвёздному зонту. Она идёт под его нейлоновой защитой и под защитой Грегора с сильными руками и глазами-солнцами. «Сейчас, сейчас всё решится… и какая разница, с кем она и какой он».
— Ты  иди, я дальше сама…
Они переступили порог поликлиники-стационара. И вдруг их, таких свежих, счастливо омытых дождём, обдало запахом карболки, лекарств и безнадёжности. Альфина вдруг физически ощутила эту пропасть между жизнью, струящейся из синевы его глаз, и безысходностью своего положения. Мимо прошла, скрючившись, женщина в закошлаченном синем фланелевом халате, за ней проследовала девочка в плотно облегающей голову косынке. «Наверное, после химеотерапии», - Альфине неожиданно стало так неловко перед ними за огромный синий зонт, сложенный, с отпечатками миллионов капелек жизни, за своё лицо, которое за долгие месяцы отвыкло улыбаться. Ей стало неловко за нелепость своего минутного счастья… перед приговором. «Да, я на этом берегу, - подумала Альфина, - вместе с этой девочкой, а он пусть на другом, где горлицы, дождь и листья! Не нужно, чтоб он видел, как во мне постепенно угасает жизнь, и я превращаюсь в бесполезно-розовую прищепку без пружины!»
— Иди, - твёрдо повторила она.
— Я сейчас заберу машину из ремонта и буду ждать здесь, у входа. Мы уедем вместе.
— Это было сказано мягко, но решительно.
А Альфина устала сопротивляться – болезнь вымотала её.
***
Курносая полная медсестра, затянутая в белый халат, как гусеница, выйдя в узкий больничный коридор, назвала её фамилию. Альфина вздрогнула, встретилась с взглядом медсестры, за секунду прочитав сочувствие: «такая молодая», сменившееся безразличием: «а, много вас, сочувствия на всех не хватит».  «Всё определилось, всё встало на свои места, - подумала Альфина, - моя спутница – болезнь, а я о каком-то счастье…»
Врач Игорь Арсеньевич, когда-то оперировавший Альфину, встретил её усталой улыбкой, пожурив за промокший вид: «Алечка, ну нам только простуды твоей не хватало». Она была его детищем, его материалом для диссертации и просто хорошенькой женщиной, на которой, как он говорил, глаза отдыхают.
Просматривая многочисленные ленточки анализов, он неожиданно стал серьёзным: «Аля, давай-ка, девочка, завтра же в стационар. Что-то лейкоцитики мне твои не нравятся». Наверное, анализы её были из ряда вон.  «Да ты не волнуйся, - он увидел, как на лицо Альфины набежала тень, - всего три денька полежишь, сделаем снимки, я дежурю, чайку попьём». Потом, став уже совершенно серьёзным, добавил:
— В любое время сразу звони, поняла?
Она и сама всё знала.
***
Серебристый «Мерс» ждал её у входа.
За стеклом – взволнованные синие солнца. «Такой родной… А почему – не могу объяснить. Наверное, просто очень устала от одиночества». Он открыл перед ней дверцу, из динамиков донеслось:
Если бы  ты знал женскую тоску
По сильному плечу…
Вот и ответ.
Они подъехали к её дому.
— Знаешь, - неожиданно сказала Альфина, - возьми,  это запасной, - она протянула ключ. – На брелоке адрес и телефон. Мало ли что… А у меня там цветы… погибнут.
Выскочила, не желая ничего слушать, вовсе не собираясь при нём плакать…
Дома её трясло. Альфина понимала прекрасно – это не осеннее ОРЗ, не результаты анализов. Ей захотелось жить, просто жить, наслаждаться запахом осенних листьев, брать их в охапку, подбрасывать вверх и быть одним из них, тем, для кого стелют постель… Быть женщиной, видеть перед собой два синих солнца – и больше ничего ей не нужно…
Когда горячий чай остановил озноб и колени перестали трястись, пришла она, Боль. И это было неизбежностью. Альфина послушно приняла две капсулы, как советовал Игорь Арсеньевич… Она чувствовала, как мысли куда-то исчезают, сознание отключилось, теперь оно парило где-то под потолком, дышало из щелей, хохотало из включенного телевизора. И где-то, как возвращение на землю, пронзительно вынырнул из пространства телефонный звонок… Звонок… Альфина медленно возвращалась в реальность. Телефон не звонил несколько недель – Альфина даже подумала, что его отключили за неуплату… Звонок… Нужно подойти и ответить…
Да… Мягкий бархатный и взволнованный голос из пустоты, как из пустой бамбуковой трубки. Грегор… Нужно сосредоточиться, только Боль не даёт, она, медленно вынырнув из глубины, как густое масло, облепляет мозг… И голос, его голос, заполняющий холодную пустоту… «Мне плохо без тебя… плохо… плохо…»
Плохо… Это я говорю? Понимание складывалось с трудом, как в детстве картинки из кубиков. Ой, какой высокий потолок, стены в белом кафеле, и голоса, и какое-то всё чужое: и голова, и тело, и обрывки разговоров каких-то незнакомцев, облачённых в зелёные халаты:
— Вот досталось девчонке. Хорошо, мужик её вовремя подоспел, а то бы не спасли.
— Да она не девчонка, ей за тридцать.
— Хорошенькая-я! Такую страшную опухоль убрали, жалко, может не выжить – гистологии ещё нет.
— Мужик её всё от дверей не отходит, двое суток уж…
— Пара уж больно красивая, жалко, если она умрёт!
— Какой-то мужик? О чём они?..
***
Она падает и падает… Кругом листья, листья. Боже мой, ведь она тоже лист. И Грегор с глазами-синими солнцами, и он рядом… Мы листья, листья в осеннем вальсе. Как это чудесно. Только бы ветер… а то беда.
***
Плохо… Вынырнуло сознание, а вместе с ним Боль в голове, знакомая, но какая-то другая. Она разламывает мозг на куски, приоткрывая смертельно-белое сияние пустоты.
— Вернулась! Укол неси, живо…
— Что болит-то? – над Альфиной женский голос и лицо, которое она не может разглядеть.
Всё в тумане.
Голова, - и вместо белого кафеля вновь безумствует листопад.
Лиственный ливень! Они кружатся с Грегором, взявшись за руки. Хорошо, но почему-то опять трудно дышать. Он подхватывает её, защищая от ударов мелких градинок. Какие мягкие и сильные у него ладони!..
Трое суток в реанимации и вот уже две недели Альфина в послеоперационной палате. Всё это время рядом с ней Грегор. Убегает лишь на два часа уладить дела на работе. И все эти бесконечные два часа Альфина, не мигая, смотрит на узкий кусок линялого неба между двух больничных розовых штор-тряпочек. Кажется, её жизнь замирает в отсутствие Грегора.
Вот уже час как они с Грегором сидят на её больничной кровати, соединив ладони, переплетя пальцы. Да, ведь они не виделись вечность – целых два часа
— Расскажи что-нибудь. Я ведь ничего не знаю о тебе.
— А я знаю тебя давно. Ты мне часто снилась.
— А как снилась?
— Обыкновенно, вот такой, какой я тебя сейчас вижу – с глазами цвета чая и с ореховыми волосами.
— Да ладно…
— Не веришь? Я тебя даже на свидание приглашал, но ты не пришла.
— Куда?
— К зданию спорткомплекса, знаешь, где это? Ждал, ждал, уже и звёзды  появились…
— Пояс Ориона?
— Да… А ты откуда знаешь?
— Я пришла, но только позже. Мы разминулись во времени. Никого в городе. Ночь. И только три звезды…
— Ты  шутишь?
— Конечно, Я вообще-то отношу себя к трусихам, а тут в два часа ночи вышла. Куда? Зачем?
— А теперь понимаешь?
— Ну, да. На свидание, сам же пригласил.
Сдавленный смех. На минуту разъединив ладони, они закрывают рты друг другу – больница не лучшее место для веселья.  
— Мне всегда хотелось тебя защитить, укрыть от неприятностей. Вот просыпаюсь среди ночи, и сердце разрывается от жалости к тебе. Так хочется обнять тебя…
— Синими крыльями?
— Да, большими синими крыльями…
— А ты ничего странного не заметил тогда в маршрутке?
— Конечно, заметил!
— Ах, всё было заметно…
Нет, но это же было просто невероятно. Ветер, дождь, а эти два героя неразлучны, крепко держатся друг за друга на лобовом стекле, потому что переплели пальцы, как мы сейчас с тобой. Мы всегда будем вместе с тобой!
— Так ты тоже заметил эти листья?
— Конечно, а ты о чём?Я о другой парочке…
— Забудь. Есть только я и ты.И листья…
— Ну, это само собой!
Рассеянная и довольно пожухлая осень приветствовала их на больничном пороге лимонным салютом шуршащих ладошек. Так листья встречали их, своих посажённых сородичей, приглашая разделить грусть хоровода и радость соединения в Вечности и Бесконечности. Альфина и Грегор, как заворожённые, стояли и смотрели на жёлтый отчаянный листопад. Альфина, запрокинув голову, жадно вдыхала синий воздух свободы.
И вдруг откуда-то с небес грянула музыка. Это был вальс. Грегор, как будто ждал этой минуты – он повернулся лицом к Альфине, сверкнул синими глазами, поклонился Альфине, подавая ей руку. Она с готовностью положила на неё свою ладошку. Они закружились прочувствованно и медленно. Глаза Альфины лучились любовью, она чувствовала руку Грегора, большую, сильную, но при этом удивительно мягкую, на своей тонкой талии. «Крылья», - прошептала она. Грегор танцевал великолепно. Глядя  на свою партнёршу, он, казалось, влюблённо вливал синий свет солнца в чай её любящих глаз.
Вчерашние анализы подтвердили – его Альфина будет жить. Жить!