Nun bist du dran, meine Liebe…
G.G.
1.
Скайп меняет звучание человеческого голоса. Мне знаком этот голос. Не вспомнить, где и при каких обстоятельствах слышала его. Наверное, ещё в детстве. На секунду закрываю глаза и превращаюсь в подобие стиральной доски. По ней – голосовые касания. От рёбрышка к рёбрышку, в углублениях дыханием задерживаясь. Резонируют у сердца.
- Что сделать для тебя?
Не надо ничего делать, только говори. Трогай цинковые рёбра. Ещё неделю назад я жила в вакууме, без прикосновений, без резонирующих вибраций. Смотрю на твою фотографию и соединяю тембр голоса с изображением.
- Сладкая моя...
Мы знакомы уже целых семь дней. Последние два часа непрерывно говорим в микрофон. Между нами полторы тысячи километров. Скайп являет присутствие.
- Спасибо за вчерашний поздний, но очень приятный разговор. Сложилось впечатление, будто общался напрямую с твоей душой. Очень благодарен за это!
Прядка волос зацепилась за наушник и тянет кожу. Пусть остаётся так, иначе пропущу главное.
- Что сделать для тебя?
2.
Моя мама трудилась мастером на механическом заводе, а папа посменно вкалывал в забое. Как выглядела мать в то время, практически не помню, но до сих пор вижу отца в иссине-чёрной робе, обвешанного горняцкими прибамбасами: личной складной лопатой, коногонкой, увесистым спасателем. На ремне болталась литровая фляга с водой, из-за пазухи выглядывал тормозок, завёрнутый в газету, в руках – холщовая сумка с алюминиевой кастрюлькой борща, поперёк перетянутая резинкой, чтоб крышка не соскочила. Поверх штанов – наколенники. Сапоги из толстой резины на ногах и каска с лампой на голове завершали костюм потенциального смертника.
В семь лет родители подарили мне гэдээровскую капроновую куклу. Придя из школы, неизменно брала игрушку в руки, всматривалась в серые неподвижные глаза и разговаривала за двоих. Волосы и ресницы не отличались от настоящих. Руки, ноги, голова и шея куклы походили на таковые взрослой женщины, а под платьем скрывалось безрельефное туловище. Я трогала свои едва выступающие соски; на грудке и розовую «пипочку» с дырочкой внизу, а потом добавила недостающее - вылепила кукле из пластилина сисечки и писечку, а сзади между двумя полушариями ягодиц поставила авторучкой заметную точку. Кукла каждый день меняла причёску и лоскутные наряды, саморучно сшитые мной. Ноготки на капроновых пальцах рук и ног сверкали розовым «лаком», который без труда приготовила, смешав с канцелярским клеем несколько растолчённых таблеток пургена. Вместе со мной кукла ела тефтельки, кряхтела над дыркой в туалете, заучивала стихи и делала двум голым пупсам замечания. А перед сном читала ей «Ослиную шкуру» .
Оттрубив шестидневку, по воскресеньям, плотненько пообедав, папа брал маму на руки, целовал в губы и уносил в спальню. Кроватная сетка пела привычное «тах-тах-тах», а я, сидя в зале на узорчатом ковре, краснела лицом, брала куклу и уходила в сарай. Искала остатки ветоши , запихивала в куклины трусики спутанные ветошные косицы. Сделав кукле беременный живот, не отрывала от него взгляда и замирала, погружаясь в сладостные ощущения. В гениталиях начинало щекотать, под пупком становилось очень горячо, будто туда вылили целую миску только что сваренного вишнёвого варенья. Сарай наполнялся дрожащим туманом, и даже полоски света, проникающие в щели между досок, начинали пританцовывать. Когда сладость из живота переливалась в ноги, выкатив на трусики густую капельку, я засыпала и видела себя сидящей на корточках на берегу узкого и прозрачного ручья, дно которого устилали жёлто-коричневые камешки. Вода движущейся плёнкой покрывала россыпи плоских «самоцветов», солнце пекло в макушку, ступни утопали в мокром прохладном песке, и день никогда не кончался. Наяву он множился на тысячи одинаковых, скоротечных дней, повторяющихся и монотонных. И неоткуда было взяться чуду.
3.
- Милая, чувственная россиянка! Прочитал, сочинённую тобой, эротическую историю, которую ты прислала в обмен на мою. Ты настолько органична в эротике, так человечна, телпа и сладостна, что я не шокирован, как можно было бы этого ожидать, но благодарен за такой особый и прекрасный способ порадовать. Мои же эротические фантазии отличаются грубой маскулинностью, просты, как харакири – прямо и без обиняков приступать к делу. Вот они - известные различия мужского и женского. Я готов исхлестать себя по щекам – так стыдно за свою юношескую простоту. Пожалуйста, уничтожь текст, чтоб от него и следа не осталось... Ах, мечта моих бессонных ночей! Сегодня снова не смогу уснуть. Думаю, это не нанесёт ущерба твоему Эго. Просто мысленно наслаждайся тем, что любима, желанна, носима мной на руках. Это не страшно и не больно, только позволь осуществиться желанию. Знаю, ты всё сможешь. Спасибо за безграничное доверие. Завтра пошлю музыкальный подарок – песню, которую недавно записал. Расскажи, что будешь чувствовать, слушая её. Теперь твоя очередь, моя любовь. Хочу знать о твоих чувствах... Приятных сновидений, любимая.
4.
Каждое воскресенье, как только папа вместо десерта уволакивал смеющуюся и понарошке сопротивляющуюся маму в спальню, я, не дожидаясь скрипа кровати, убегала за дом. В полумраке сарая, пахнущего сырыми досками и затхлым тряпьём, на перевёрнутом вверх дном ящике светлело капроновое тельце. На кукле срочно вырастала «беременность», внизу моего живота разливалась вареньевая сладость, на трусики истекала капелька, и - короткое забытьё завершало странный обряд. Я томилась чувством безмерного стыда, хуже, чем за воровство. Украдкой покидая сарай, какое-то время сторонилась родителей и не позволяла папе перед сном полежать рядом.
Однажды, сидя с ногами на диване, взяла две декоративные подушки, неожиданно засунула их под футболку в спортивные штаны. Спрыгнув с дивана, подошла к большому шифоньерному зеркалу и уставилась на своё отражение. Теперь горячее вишнёвое варенье заполнило весь живот. Поворачивалась так и сяк, в зеркале рассматривая подушечную выпуклость. Колени размягчались и, уже лёжа на ковре, часто дыша, обнаруживала ухнувшее под лобок, трепещущее сердце. От него в ноги и до самой груди шли горячие волны.
5.
- Загляни в почту, я послал песню. Слушай её… Слушай внимательно.
Я давно уже превратилась в одно большое ухо, в морскую раковину, в слуховую трубу и в стетоскоп вместе взятые. Тембр твоего голоса вызывал в сознании стойкие эйдетические образы. И я увидела тебя. Белобрысый мальчик. На четыре года старше, и, кажется, понимает меня. Коснулся стриженной головой плеча. Мы обнялись, нам хорошо. Прошептал на ушко, как будучи маленьким нашел среди хлама на чердаке разноцветные оплавленные стекляшки. Потом достал из кармана богатство. Раскрыл мою ладонь и вложил в неё островок тускло поблёскивающих оплавков. Так мужчина влагает в женщину семя. Наши глаза встретились. Я вспомнила плоские, отточенные водой и временем, камешки на дне ручья из собственного сна. Теперь таким убежищем стал ты. Вот оно, чудо дня. Сидели счастливые, думая, что богаче всех на свете, потому что обладаем сокровищем – стекляшками и их тайной.
- Когда встретимся, и мне позволено будет обонять твою кожу и почувствовать тебя...
- Захвати рубашку в клетку. У тебя наверняка найдётся такая рубашка.
- Хорошо.
- Продолжай. Я слушаю.
- Это будет абсолютное наслаждение. Даже не знаю, чем заслужил привелегию – познакомиться с такой женщиной, как ты. Сегодня буду ласкать тебя до тех пор, пока не уснёшь. А когда проснёшься, станет ясно, что на безлюдной Земле есть тот, кто понимает, кто всегда будет рядом. Видишь, расстояния могут тоже сближать. Вообрази, отныне я намагнитился твоим телом. И сантиметр за сантиметром... нет! миллиметр за миллиметром, медленно-медленно буду углубляться...
- Продолжай, пожалуйста.
- Хочу знать все твои желания и фантазии.
6.
Летом я болталась по соседним улицам, ковырялась с подружками в мусорнике, дрессировала Шарика. Просто бездельничала, умостившись в развилку ствола шелковицы, кушая сушёные абрикоски, а в положенное время ходила встречать папу с работы. Меня никто не просил об этом, сама хотела. Наш дом вместе с кучкой других таких же притулился к шахте под номером двадцать четыре. Некоторые жилые строения стояли впритык к террикону. Сперва я шла по глубокой колее загребая сандалетами штыб, а за второй пирамидой выходила на светлую землю. Она быстро кончалась, переходя в следующую чёрную колею, ведущую вниз к водоёму. Над ставком покачивался подвесной канатный мост. Местность вокруг отличалась особой инопланетностью. Преисподняя шахты номер четыре. Серые, покрытые слоем угольной пыли, промышленные постройки походили скорее на невероятным образом уцелевшие, но порядком покорёженные, здания после бомбёжки, чем на активно действующее производство. В трёх местах возвышались шахтные вышки. Шелестя крутились колёса, наматывая стальные троссы, а по соединительной галерее тянулся ленточный конвейер с углём. На отвальную гору тяжело тащилась вагонетка, гружёная породой. Достигнув вершины, опрокидывалась на бок, шумно рассыпая по склону тусклые каменья. Угольная пыль оседала многослойно на всё находящееся вокруг шахты в радиусе нескольких сотен метров. Я стояла у моста и тоже покрывалась чёрной вуалью въедливой, всепроникающей пыли. Странно, но эта грязь казалась какой-то естественной и не воспринималась, как собственно грязь. Спустя минуту со стороны подъёмника раздавался зумм барабана - поднимающейся клети, подобия тёмного железного ящика. Из забоя выходили горняки. Не земные – подземные люди. В народе шутили: «Где ты видишь людей? Одни шахтёры». Рослые чёрные дядьки, только что рубавшие для страны уголёк, вышагивали устало и размеренно по направлению к мосту. Завидев меня, как по команде, улыбались. Зубы и белки глаз на измазанных штыбом лицах выделялись невероятной белизной. ЗапЫленные мужчины выглядели необычно и смешно, я улыбалась им в ответ, пытаясь определить среди одинаково чумазых шахтёров отца. Дойдя до моста группа просачивалась по одному по шаткой канатной дороге и, равняясь со мной, каждый считал себя вправе потрепать девочку по щеке или погладить по голове, удовлетворённо цокая: «Оце папина дочкА!». Хорошо, когда отец шёл по мосту в числе первых.
Мы встречались глазами, улыбались друг другу. Незабываемый, удивительный момент. После шести часов...
