Ну что ж, что я
морщинист,
волосат и груб,
ты пожалей, хорошая, меня
не сдавши на веночек рубль,
а обожги дыханьем спелых губ.
Заноют печальные флейты,
труба захлебнется
в шопеновском траурном марше,
хотя б после смерти
поэтов чуть-чуть пожалейте,
но лучше бы все же
жалеть их немного пораньше.
А впрочем все не так:
уйду я незаметно
как в ветках шорох,
стихнувшего ветра
без флейт рыданий,
вздохов медных труб ,
такой как жил¬-
морщинист, волосат и груб.
"-Да как же так?
Он жил еще вчера,
вон его тень застряла
в лифтной двери."
И будет мой уход
среди других утрат:
инфляций и не выданных зарплат
совсем неощутимою потерей.
И задыхаясь
в скомканной постели,
в последний раз
хватая воздух ртом,
увижу вдруг
как Лиотаp пастелью
наносит нежный профиль
на картон.
И тот же губ изгиб,
капризный носик,
и крутизна упругого бедра .
О, Господи!
Куда меня уносит?
В какую даль
забвений и утрат?
Еще вчера
я в сумасшедшем темпе жил,
и задыхался на бегу,
от напряженья рвал канаты жил,
но вот орава озорных чертей
пришла по душу,
и задыхаюсь я в несвежести простынь,
горящих как сухой песок пустынь,
и голова куда-то вниз
ползет с подушек.
Лучше б уж на острове банановом
дикари меня б однажды съели,
чем вот так: обычно и банально
задыхаться в скомканной постели.
Убежать бы на Майорку
иль Таити ли,
упиваться ароматом
упоительным...
И я бегу
весь в ритуальных траурных речах,
в родни стенаньях,
со старым миром на плечах
я в неизвестный мир иной
по капельке стекаю,
а от того, что было мной
осталась тела скорлупа пустая.
И я несу иным мирам
мелодии земных стихов,
наполненных страстями
болью, злостью. ….
Но гаснет вдруг
многохрустаьность гамм
и трепет рифм
стихает в безголосье,
где очевидна бесполезность слов,
где гаснет красок
солнечных палитра,
и где добро не борется со злом
(да их и вовсе нет!)...
Эх, было б захватить с собой
пол-литру!
