МОСКВА, далее - нигде... (Очерк)

Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

Хорошим тоном принято ее поругивать в наших, не вполне по тексту, сердцах, кругах и краях. А пред собою - к чему прикиды? Не верь кругу родному, верь своему чувству кривому! Помню, я выбрался в нее впервые (детские годы Багрова-внука не в счет; но еще в дитячьи-Багрячьи годы засматривался на конфектные обертки и папиросные коробки с изображением златолобой: Кремль, башни Спасские и прочие, Дворец за стеною и самоё стена, высотки, мосты... и рисовал, рисовал, мечтая там оказаться; далеко не все мечты не сбываются! Но именно тогда реальная Москва меня и подразочаровала: мрачные кирпичные сплошь домы вблизи дома тетушек, такого же тоскливого, что и остальные. Тетушки - они были сестры, причем - разные, хотя и слились в памяти в одну - раздвоенную. Уже потом я их различил... Первую, я помню смутно, тетушками, они, собственно, была для моей «социалистической бабушки» из Ленинграда - вскоре после нашего визита тетя Маня попала под машину, погибла и более ни в жизни, ни на страницах Романа не появлялась, в отличие от родной ее сестры тети Кати, такою же мне «тетушки», тогда еще в относительном безумии прогрессирующая замедленность которого компенсировалась ее долгожительством...  Грустно на этом свете, господа... Предзакатное солнце еще больше омрачало дома, наводя платоновскую безнадегу на них и меня, равно огромная гулко-мрачная кухня с тараканами, закопченая ванная, которой в коммуналке особенно гордились, вонючий гальюн, как его все называли, тусклые лампочки, мрачные ссохшиеся соседки, препротивные супы с петрушкой и кореньями, черствый ржаной хлеб, чай, заваренный веником... ужас!
А бульвары московския? Потешался над ними всею отпущенной на мой век молодоумною иронией. Спустя сквозь пальцы десяток лет и дней уже на  Кислых Водах допер, что это другой вид бульваров, репрезентирующих зеленую архитектуру. В целом столичные бульвары проигрывали: нелесным запахом и отсутствием эротической разлитости в воздухе, которую (эротику? отсутствие эротики!) я смутно тогда, более явственно (через память) спустя годы и дни, а непосредственно - через два десятка лет и дней в том же престольном граде, данном мне преимущественно в непосредственных ощущениях, наконец, обрел!
Потом был сведен на Красную площадь, не верил глазам, хотя и засматривался во всё и вовсю, но... прежде на картинках все было вроде несколько иначе: мечты, накладываясь на свинцовую действительность, наводят бинарность... как говорится, если сущность, выражаемая в мечтах, и явление, репрезентируемое действительностью, совпадут, вкупе они станут карамельно избыточными, а любое из них, отделенное от другого, увы - однозначным...
И опять, сворачивая от памятных пятидесятых к семидесятым - реальности, подправляемой литературой в порядке удвоения... Вот оно: начитавшись «Покровских ворот», а более - узрев одноименный фильм, и вовсе потерял голову, потрясенный конгениальностью автора и Костика, их попаданием в резонанс со своими тогдашними  чувствами начала семидесятых, пусть и разделенными полутора десятками лет с евоными концами пятидесятых, оставившими у меня мрачное впечатление! То - он, а то - я, времена и мы разные, но чувства - те же! Расход и сход! Лобачевский и Риман! Не буду застревать, если никто не встрянет, я потом, что непонятно - объясню!.. Что говорить! Золотое было время! Еще позже (я не подозревал о том, но уже душою эмпатизировал и сочувствовал тому) предстояло примерить Левгеньевическую маску...
Москва! Патриаршие (однажды летом, в небывало жаркий час, я по карте вышел на Пионерские, завидев павильончик, и, учуяв абрикосовый запах парикмахерской, спросил у старушки-горожанки: «Это?..» - «Патриаршие...» - с готовностью ответила она! - «Как?» - «Так» - «Те самые?» - «Самые-самые!» - «!!!») А памятник героям Шипки и Плевны? а чудовищно интересная, куда более, чем как  в жизни, полагаю, потешная фигура Воровского близ Лубянки? а памятные доски Лермонтову и Гончарову на Пречистенке, пусть для меня она была тогда Метростроевской?! Замоскворечье! А ночи, которые я вослед Мечтателю воспринимал белыми, загуляешь, бывало, с Михайловной, а уж полночь близится предзакатная и заполночь отплывает к завтрему. И все такое прочее!.. Зря ли все три сестры туда рвались?!
Даже посейчас, споминая Москву (дневников в Москве я вел, их есть у меня, но сейчас не след копаться, сниму с памяти, а позже, потом, на склоне лет и дней, когда сорок сороков избороздят чело, спохвачусь), спохватываюсь, что я не на средине улицы, но, скорее, на средине строки романа моего. Не с чем даже сравнить (не Роман, само собою, хотя и его тоже, - Столицу, воспоминания о ней, пока я помню, я живу)! И... хорошо, что не с чем: незачем сталкивать воспоминания.
С годами Столица обтиралась и снашивалась, уже к восьмидесятым стаскалась по самые штуки; про девяностые и говорить не хочу, верно, изгваздается донельзя, и не найдешь от пестумов следа...
А потом и время кончится с концом века... С временем шутки плохи, его, как говорится, не проведешь... Что гадать, окажись я здесь, вернее, там лет на пять-десять позже (вопросы заводят далеко - а родись позже? - оставим это)? Итак, я жил тогда в Москве. Москва!!! Время золотое, незабвенное! Семидесятые! Несколько много позже, когда прошли времена былинные, как говорится, не недели, не месяцы - годы! - я окунулся в иную повседневность. И только тогда я стал прозревать свои ретроспекции: то были лучшие годы моей жизни, прошедшей, вернее, прошлой, но - осознание никогда не приходит синхронно со своим предметом; этот зазор... зазор... э-э-э... называется... называется... да, какая разница, как называется! Ты, как хочешь, это назови! важно, что он есть и... не дает нам своевременной возможности адекватно воспринять событийность; зато и именно потому делает нас счастливее. Пусть мы об этом и не подозреваем... Порочный круг. Хорошо, не порочащий!..