Это зёрнышко где-то внутри
мирозданья
тайком прорастало
так:
корнями в суглинок врастало,
над землёй разогнав облака,
в небе звёздном листву полоскало.
Это пёрышком в Божьих руках
на ветрах всех времён трепетало,
льнуло к тёплым ладоням усталым,
улетать не желая никак,
и звездой в моё сердце упало,
стало словом, и музыкой стало,
путеводною нитью любви,
что так крепко нас вместе связала.
Не найдёшь ни конца, ни начала,
сколько нить ту ни путай, ни рви.
НОЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР
Зря мельница-судьба смолоть пыталась
на жерновах работы и утрат.
Душа такой, как в юности, осталась –
люблю смотреть на звёзды по утрам.
Блуждавшая средь городского ада
в холодном равнодушии реклам,
я на юру стою и ветру рада –
он гонит листьев отгоревших хлам,
сметая их в сухой бурьян под кручу,
взвихряет пыль, бесчинствует – держись! –
и гонит прочь собравшиеся тучи
ноябрьский ветер, яростный, как жизнь.
***
В забытой Богом пензенской глуши,
где распахнула степь четыре края,
такой простор открылся для души –
умрёшь – иного не захочешь рая.
Иль не права я: промысел свой Бог
здесь воплощал, чтоб люди не мешали,
вот в первозданном виде и сберёг
клочок степной – необозримой – дали.
Здесь своих предков вольный чую дух.
Здесь тишина пронзает чуткий слух.
Здесь я плыву – подобье корабля –
в пространстве звёзд, ветров и ковыля.
НА РОДИНЕ
Вольный ветер! То сбоку, то сзади
налетит, то в лицо, хохоча,
бросит горсть ледяных виноградин,
их стряхнув у берёзки с плеча.
Он чудит, и на сердце отрадно
от его молодой колготы.
И небес пестрядинное рядно
вдоль дороги пятнает кусты.
Пусто в поле. Безлюдна дорога.
Хочешь – молча иди, хочешь – пой.
Мне до дома осталось немного.
Много лет я стремилась домой.
Не прошло ль здесь какое-то лихо?
У оврага приткнувшись, седа,
спит деревня так глухо и тихо,
как при мне не спала никогда.
По пригорку в древесную кущу
в домовине уносят кого?
Ой, тоска, не крути мою душу!
Даже дома здесь нет моего.
***
Вечно природы круговращенье –
в знойное лето зимы превращенье:
стадии марта, апреля и мая…
но ничего я не понимаю!
Осенью разве бывает такое:
белое облако село на крону
старого клёна.
Клён стал похожим на яблоню в мае.
Осенью разве такое бывает?
Странное сердце.
Ведёт себя странно:
сладко заныла старая рана –
чувству воскресшему снова пропето
«Многая лета…»
Серое небо разверзлось над стынью.
Солнце, играя, поплыло по сини.
И разлились колокольные звоны
в воздухе
или же в сердце влюблённом.
Снова, как в юности, трепетны зори.
Город в дымах, как в листвяном уборе.
Мир красотой переполнен,
и всё же
странно, как осень с весною похожи.
* * *
Сморгнув на землю капельки дождя,
ресницы солнце опускает ниц.
И в новый день доверчиво входя,
среди разнообразья спин и лиц
непроизвольно я ищу тебя.
А ввечеру, спеша домой обратно,
я радуюсь соседским голубям,
парящим в синеве над голубятней,
и думаю: они смогли понять,
что вольным птицам в жизни надо мало –
лишь голубятню на небо сменять,
как я печаль на радость поменяла.
Теперь в великодушье ноября
сквозит великолепье прежних лет:
безудержный из них пролился свет,
и полыхнула поздняя заря.
***
Из затихшей пустоши полей
наползают на шоссе туманы.
Жми на газ, шофёр мой, веселей,
раз нам суждено в туманы кануть.
Пусть сокроют чувственную суть
быстролётных жизненных явлений,
тех, где так любила я уснуть,
голову уткнув в твои колени.
Никуда нельзя уже свернуть,
разве что под насыпь рухнем сходу…
Впрочем, сами выбрали мы путь,
позабыв про осень и погоду.
Оставаться стоит ли в плену
предрассудков, страхов и наветов?
Сможем мы, густую пелену
пронизав, прорваться снова к свету.
***
Разве нами так предрешено?
Осень завершается больная.
Сорит небо белое пшено,
на ночь мягко землю пеленает.
Это начинается зима.
В озноблённых ноябрём кварталах
серые панельные дома
гасят окна тихо и устало.
Стало быть, и нам уже пора
раны залатать в душе и дыры.
Мы уйдём с пустынного двора
по своим простуженным квартирам.
Поутру меня согреет чай,
озаботит быт, потом – работа.
Выглянув в окошко невзначай,
не найду там главного чего-то.
Но опять, едва отступит день,
канителью прошуршав бумажной,
В заоконье прежней боли тень
наплывёт торжественно и важно.
***
Слышу: северный ветер гудит,
тем пугает, что ждёт впереди.
Холодею от вечных разлук –
разлучения взглядов и рук,
безразличья не сказанных слов,
безысходности буден и снов.
Твой костёр все поленья пожёг,
засыпает кострище снежок.
Сам собой возгорается мой –
чтоб мы выжили лютой зимой.
Ветер пламя раздул и утих.
Значит, хватит тепла на двоих.
***
Какая мягкая зима!
От снежной нежности с ума
сойти – в глуши, в снегах укрыться,
марая строчками страницы.
А снег летит, летит, летит,
засыпал торные пути,
тропинки все и все следы
надежд, сомнений и беды,
в саду оставленные нами.
От прежних встреч и расставаний
нежнейший холодок в гортани.
Словами память не унять,
зачем же на исходе дня,
как льдинки, тоненько звеня,
они слетают с губ горячих?
Зачем они так много значат,
так много значат для меня?
От снежной нежности с ума
схожу над чистою страницей.
Какая мягкая зима
в мой сад решила опуститься!
ЗИМНИЕ СТИХИ
Как зимние рождаются стихи?
Под небесами вдруг похолодало,
неведомо куда любовь пропала,
или душа отчаялась,
устала,
или темны,
бестрепетны,
тихи,
в неё чужие ссыпались грехи,
или своих в ней вызрело немало…
И зимние рождаются стихи,
как первоцвет
под снежным покрывалом.
***
Между мною и тобой –
бездорожье.
Опасаюсь, но иду
осторожно.
Шелестит на зыбких кочках
осока.
Нет опоры под ногой –
твердь высоко.
Звёзды водят хоровод –
вечер.
Ни тропы, ни огонька
встречных.
Ты до риска неохоч –
мудро.
Где я встречу эту ночь?
Утро?
РАННИМ ПРОХОЖИМ
Ночью присыпало свежей порошей
наледь у кромки воды.
Рубище неба речка полощет
в волнах тяжёлых, седых.
День расползается вдоль парапета
перекидного моста
зябкостью курток, фуфаек, жакетов.
Прячется в них темнота.
Надо ли, чтоб миротворческим ладаном
кто-то овеял их сны?
Радость иль горечь – одна лишь награда нам –
вечным дежурным весны.
МОЛИТВА
Ой, кони мои заветные,
ой, годы мои пролётные,
ой, матушка-степь метельная,
где все пути – напрямик,
ни вехами не помечена,
ни стёжками не намётана,
проляжет дорога дальняя,
коль вынесет коренник.
Глаголемым словом истины
направь меня, святый Боже мой.
Зашлись, притомились лошади
в неведомом им краю,
где мягко просторы выстланы
да воем ветров обложены,
куда небеса оглохшие
ссыпают печаль свою.
«А ехать нам дальше некуда», -
сказал мне слепой возница.
Я глянула из кибитки:
темно, не видать ни зги.
В степи разгулялась непогодь –
снега идут вереницей.
И нет дороги пробитой…
О, Господи, помоги!
***
Никаких капризов у природы, –
естество, пронзённое тоской
налетевшей к ночи непогоды,
и в душе такой же непокой.
Будто ветви от порывов ветра,
заметались чувства вперехлёст.
Атавизм. Седая древность. Ретро.
Нечто, принесённое со звёзд,
что стрелой невоплощённой боли
пронизало мой спокойный сон.
Разум эту боль понять не волен,
но смирится ль, что бессилен он?
Буря схлынет на исходе ночи.
Так же краток человечий век.
А душа то плачет, то хохочет,
мыслей ускоряется разбег.
***
Любимая, жуть, когда любит поэт –
Влюбляется Бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемые.
Б. Пастернак
Я помню, как душа летела
на временный земной постой,
где жили люди, ждало дело
по составленью строчек в строй.
Как жутью сковывалось тело
в просторах тягостных земных,
когда покинула пределы
садов божественных своих.
Здесь в поисках другой мятежной
и неприкаянной души
металось по равнине снежной,
в пустынной мыкалось глуши.
………………………………….
Очнувшись от предзимней стыни,
впервой о прошлом не скорблю.
Всклень мир наполнило пустынный
Твое короткое «Люблю».
***
Через наши слитые руки
Сливаются наши сердца.
К. Д.
Пограничьем нашей встречи
стал апрельский звонкий вечер –
птичье празднество в кустах,
слов обилье на устах.
Там река, вздымая льдины,
расчищала ток стремнинный.
Сердце таяло, как лёд,
что вдоль берега идёт.
Смылись полою водой
зимних вьюг протяжный вой,
тяжесть горестей и тризн,
вновь забилась в жилах жизнь.
Будто в тучах молний светы –
лета щедрого обеты.
Годы-птицы рвутся ввысь:
крепче за руки держись!
***
Я хочу попасть с тобой под ливень,
светлый ливень посреди июля.
Ослеплённый солнцем,
пусть омоет
промелькнувших лет горчащий опыт.
Я хочу попасть с тобой под ливень,
чтобы стали мы опять как дети.
Чтобы, очарованные небом,
в жизнеутверждающем потоке,
распахнув и души и ладони,
кверху запрокинули бы лица
и смогли бы досыта напиться
счастья из божественной криницы.
***
Мы друг друга не понимаем.
Ты – из осени, Я – из мая.
Моя вешняя маята
не понятна тебе ни черта.
Знаю я, почему непонятна –
ведь нельзя же вернуться обратно
в пору вишенного цветенья
даже облаком, даже тенью.
Но бывает: забыв про сроки,
вишня в ветви прогонит соки,
и почти что по белоснежью
вдруг распустит соцветья нежные.
Разве важно, что век их краток?
Долгой ведь не бывает радость.
Пусть не вишни – в лучах зари
в ветках вызреют снегири.
КРЕЩЕНСКОЕ
Морозы крещенские люты,
совсем как полвека назад,
привыкшему к слякоти люду
нешуточным горем грозят:
а ну как не выдержат трубы
и остекленеют во льдах,
скрипучие снежные глыбы
навеки застынут в садах?
Хоть боязно высунуть нос свой
из хлипкой подъездной двери,
в сугробах рассею я просо,
чтоб радовались снегири.
К взъерошенной старой вороне
слетятся на пир воробьи,
и солнце тройное уронит
им щедрые искры свои.
И станет мне – в шубке и шарфе –
крещенская стужа легка.
…А ветер играет на арфе
прозрачного березняка.
ВЕТЕР
То в бок, то в лицо задувает,
как будто торопит: беги!
И в спину с налёту толкает,
и свистом сбивает с ноги.
Мне с ним по открытому полю
шагать да шагать до жилья.
Такая уж выпала доля,
что с ветром повенчана я.
Ну, ветер! Сугробы листает –
белейшую книгу снегов –
зимы сокровенные тайны
читает с надрывом, без слов.
Он выхлестом резким и воем
провисших стальных проводов
тоску мне свою приоткроет,
иных не оставит следов.
Зачем ему отклик горячий
живых человеческих чувств?!
Ведь он своё буйство упрячет
в долу в можжевеловый куст.
***
Цепочка уличных огней –
нить узоразрешенья.
В усталости последних дней
нет утешенья.
На сердце явный перегруз,
и голова кипит.
О разрешенье бренных уз
фонарь скрипит.
Другой – предвестник холодов –
рождает дрожь.
Узлы запутанных ходов
не расплетёшь.
Декабрьский ветер бьёт под дых –
не продохнуть.
Сквозь строй светильников ночных
пролёг мой путь.
Пусть их огней мерцает нить
в студёной мгле,
чтоб боль свою мне пережить
здесь, на земле.
Но всех – в холодном их огне
ответов не найду.
И вот на свет в твоём окне
иду.
Уводит путь мой в темноту
иль от беды?
Вдоль парапета на мосту
мои следы.
***
Успей сказать заветные слова
и ближнему успей в любви признаться.
Не век стоит цветущая трава –
глядишь, и жухнуть начала,
ломаться.
Её цветы поникли под дождём.
Что из того, что снова возродится?
Той – тоже надо будет торопиться.
А мы всё ждём.
Мы всё чего-то ждём.
Значенье «Я люблю» – «Ты не умрёшь».
Бог есть Любовь, она одна бессмертна.
А мы то равнодушны, то инертны,
иль вместо чувств – расчёт, а то и ложь.
Ты не умрёшь, покуда я люблю.
Я не умру, дыша твоей любовью.
И над твоим склонится изголовьем
мой Бог, когда я тихо рядом сплю.
***
И дай мне Бог найти друзей,
Упрямством равных мне и силой…
Т. П.
Равных в упрямстве и силе
мне на мой век хватило.
Равных в любви мало
я на пути встречала.
Кровь запекла в жилах
горькой любви силу.
Я её не теряла –
камнем она стала.
Белый горючий камень
будет стоять веками
на перекрестье судеб,
и когда нас не будет.
***
Даше
Сквозь скрепы швов,
поставленных на сердце
рассудком трезвым и холодной волей,
кровь не бежит,
сочатся лишь слова
как отзвук миновавших бурных дней,
названья бунтовавших кровь событий
неосторожной зрелости моей.
В скреплённом сердце
некуда им деться,
собравшись в ручеёк,
на чисто поле
сбегают –
равнодушного листа.
Но новая их участь не нова:
Иль тихим шёпотом прошелестеть
над бытом,
иль пронесёт досужая молва
по свету их насмешкой ядовитой,
иль – в будущем –
стать книгою открытой.
КРУГ
Мне горький опыт показал воочью:
семь раз отмерив, начинай от печки.
И небосвод не тяготил мне плечи,
и горизонт был ясен даже ночью,
насквозь понятен вещный мир вокруг,
где всё так соразмерно и полезно.
Давно сама я очертила круг
дорог своих и дел, друзей, подруг…
Но круг судьбы стал обручем железным.
А что за ним? – знать захотелось вдруг.
Мою попытку вырваться из круга
обыденных, скучнейших самых дел,
сочла за цирк любимая подруга,
вчерашний друг с насмешкой поглядел,
мол, и к чему подобная потуга?!
А те, кто любопытство тешат с лоджий,
смертельных трюков страх считают ложным.
Но над ареной я лечу без лонжий.
Сорвусь в опилки, а не на батут.
И снова – круг. Не вырваться из круга.