- На другой стороне улицы.
- А чего ж мне мужик там сказал, что на этой?
Ленка прыснула. Она смотрела на своего визави восхищенными глазами и уже не замечала ни его небольшого пивного животика, ни того, что он был ниже нее на полголовы. Хотя, конечно, сидя за столиком, ничего этого и не увидишь. Ну, а возраст для нее и вовсе никогда значения не имел. Подумаешь – на каких-то 17 лет старше! Отец тоже старше мамы был на 15 лет, а отчим – как раз на такие же 17. (Вот – чуть ли не замуж уже собралась, хотя только утром, если бы ее спросили, как зовут этого невысокого крепенького мужичка, который у них фотодело преподает – ни за что бы не вспомнила). Володя его зовут, Володя, и голос поет, а глаза блестят, и щеки порозовели – химия, что ни говори. Вот, сколько ни читала она про разные эрогенные зоны, а того нигде не написано, что таким, как она, с повышенным чувством юмора, просто опасно слушать таких речистых и остроумных, когда человек с каждым анекдотом нравится тебе все больше и больше, и грудь сама начинает топорщить кофточку, и в горле пересыхает, и начинаешь нервно облизывать губы.
Кстати, Володя-то, об этом, кажется, прекрасно знал. Не говоря ни слова, он просто молча протянул руку к ее груди и забрался внутрь кофточки: «Ну, вот – теперь порядок», - сказал. И засмеялся.
«Непорядок» был чуть раньше, около часа назад, когда Лена пришла вечером к нему в лабораторию на фотосессию. Уговорил, уболтал.
Днем он снимал ее тоже, на парадное фото, для Доски почета – директор велел. И фотограф успел заметить, как выразительны ее руки. Он решил обыграть это в портрете, подошел близко, поукладывал их, поснимал и так, и сяк, - и предложил прийти к нему вечером и посниматься не для официоза.
Ленка задумалась, хотя и не слишком – в юности она позировала художникам, и никто себе с ней не позволял никаких вольностей, а теперь ей, молодой вдове, и вовсе как бы нечего было терять, если что. Мужа сбила машина, Ленка вернулась к родителям, все при своих, как говорится, но от свекрови нет-нет, да и вспомнится какая-нибудь пословица, которыми та любила сыпать к месту и не к месту.
- Сучка не захочет – кобель не вскочит, - как бы услышала Ленка голос своей свекрови, и согласилась.
Володя ей совсем не нравился – да и что тут может нравиться? – невысокий, ниже ее, широкоплечий, с почти квадратным торсом, с гладковыбритыми щеками (ей всегда нравились мужчины с пышными усами), разве что глаза были большие, глубокого карего цвета, нет темно-коричневые, бархатные глаза, да голос, который отдавался где-то внутри легкой вибрацией.
Она успела забежать домой после работы и принять душ.
Душ – настоящее священнодействие. Вода – удивительная жидкость. Она смывает грязь, пыль, боль и усталость, дает успокоение и бодрит, она шепчет и ласкает, она смеется и поет, переливаясь своими жемчужными капельками, унося прочь заботы прошедшего рабочего дня.
- Водичка, водичка, умой мое личико – говорит Ленка, а сама меж тем любуется, как струйки воды стекают по ее стройному атласному телу, как переливаются капельки при свете лампы, как под напором теплой струи затвердевает сосок – ну, вот, опять! Иногда звук и ощущение теплой воды в душе вызывали в ней это странное ощущение, при котором тяжелело в паху и наливалось соком тело. Нет уж, сегодня ей надо успокоиться!
Женщина направила послушный ей шланг на темнеющий бугорок.
- А-ах! Сладко содрогнулась она, выгибаясь всем телом. (Господи, сколько же можно без мужчины? Но ведь не пойдешь с первым встречным! Вечный Хайям: «Ты лучше голодай, чем что попало есть…», и вычитанное еще в школе «Умри, но не давай поцелуя без любви» причудливо уживались в голове тридцатилетней Елены, волей судьбы оставшейся одной, с кучей еще многих убеждений и заморочек, но и возраст её, далекий от старости, чувственность и долгое воздержание давали себя знать. А это, по крайней мере, разрядка).
К назначенному времени Елена явилась в лабораторию свежая и подтянутая, строгая и уверенная в себе. Однако Владимир Васильевич – так звали фотографа – решительно сказал, что любовно выбранное ею платье чересчур строгое, и попросил его снять. Он усадил ее в кресло с красивой шелковой тканью в качестве драпировки. Впрочем, взглянув на ее грудь, он сказал:
«Непорядок».
Ее соски были возмутительно спокойны.
Он посжимал нежную розовую плоть слегка, придавая ей необходимую форму, но стоило ему отойти к точке съемки, как снова воцарялся тот же самый «непорядок».
Ленка похохотала, да и засобиралась домой – «Подумаешь, фото не вышло – велика потеря!»
Но Владимир Васильевич сказал ей спокойным и уверенным тоном:
- А вот со мной так нельзя. Я же все-таки мужчина!
И Ленка сама не заметила, как оказалась в объятиях этого еще нестарого и очень сильного мужчины, и вдохнула его запах, и приняла его плоть, и потеряла голову от обрушившейся на нее страсти голодного самца, и забылась настолько, что спроси её сейчас, как её зовут – не сразу сообразит, и поплыла, и очнулась только тогда, когда он ласково спросил: «Может, чайку попьем?»
- Да-да, конечно, - задумчиво сказала Ленка.
Она сидела за столиком в его лаборатории, и пила чай, и слушала Володины байки.
- Я в восьмом классе гимнастикой занимался (так вот откуда у него такие мощные плечи!), и нравилась мне одна девчонка из нашего класса, Маша Казак. Очень мне хотелось ей показать, как здорово я умею полусолнце на перекладине крутить.
Вышел я однажды во двор в одних трико, бицепсами поигрываю – красуюсь, значит. Девчонки в окошко высунулись – наблюдают. Спокойно так к перекладине подхожу, легонько взлетаю – и начинаю накручивать обороты. А того не замечаю, что трико мои тоже обороты накручивают, и через несколько оборотов оказался я и вовсе без штанов – на глазах у всех девчонок! Тихохонько так в кусты отполз – и до вечера оттуда носу не высовывал.
Ленка хохочет, и образ ей рисуется такой весьма привлекательный – умный человек, умеющий посмеяться над собой.
Потом они болтали и об искусстве, и об одиночестве, и о том, что бы каждый из них взял на необитаемый остров, если бы представилась такая возможность, хотя каждый из них и был таким необитаемым островом – два случайно встретившихся одиночества – и рассказывали анекдоты…
В общем, «пришло время потолковать о многих вещах: башмаках, о кораблях, о сургучных печатях, о капусте и о королях…», и они болтали, и смеялись, и смотрели друг на друга с надеждой и нежностью, и был вечер, и было утро, день первый. И увидел бог, что это хорошо. Ну, и так далее по тексту. Они жили долго и счастливо - пока не развелись в один день, и как ты думаешь – много ли он ей рассказал за двадцать лет совместной жизни? Угадай с трех раз. Глупая устрица!
Ну, что ей стоило не объяснять ему, где эта дурацкая противоположная сторона находится, а просто – перейти на эту самую противоположную сторону?
