Сокрытые-в-тенях. Часть двенадцатая (фантастика / мистика)

12 часть. Твой кумир и герой
  
-1-
  
В алой маске, рыжем пышноволосом парике и огненно-красном платье Зелида походила на ожившее пламя. Она плясала, притягивая к себе взоры цалларийских зевак, собравшихся на главной площади города задолго до основной части праздничной церемонии.
   Комедианты не успели узнать об исчезновении Айнора и хозяина гостиницы. Последний раз телохранителей видела Зелида, когда Игалар и ее "красивый господин" уходили на половину владельца дома.
   Вернувшись от историка Лесеки, Ольсар первым делом отправился на поиски нынешнего телохранителя нынешней месинары, да не тут-то было.
   Одежду в комнате каждого целенийца гостиничная прислуга заботливо развесила в шифоньеры, а на подушки выложила новенькие красные маски.
   К себе сыскарь только заглянул, входить не стал: ему не терпелось обсудить новые сведения с кем-то посвященным, и лучше остальных на эту роль подошел бы Айнор. Но погода над Фиптисом была такой, что лучшей грех и пожелать, воздух так и сочился запахом моря, а всеобщая радость меняла мир в лучшую сторону. Все это вполне могло выманить обоих телохранителей -- молодого и старого -- на прогулку по городу. К тому же им. Возможно, было чем поделиться друг с другом.
   Словом, Ольсар, нимало не обеспокоившись, направился в комнату Лорса Сорла, однако доктор крепко спал. Сыскарь понимал, что отдохнуть сейчас не помешало бы и ему самому, и в то же время что-то подсказывало, что не время для снов. И тогда он вспомнил о Вальбрасе.
   -- Входите, Ольсар! -- крикнул тот, услышав шаги у двери.
   -- Вам лучше?
   -- Как видите! -- расхититель гробниц прохаживался по своей комнате, время от времени поглядывая в окно. -- Ну и что Лесеки? Сильно глуп?
   -- Это была женщина, Вальбрас!
   -- Сильно глупа? -- не моргнув и глазом, поправился Вальбрас.
   -- Напротив, восхитительно умна. Подобный ум я знавал лишь в одном случае: если беседовал с нашей месинарой, да будут дни ее легки. Одним словом, наши навигационные карты -- подделка.
   -- Да и что нам те карты! -- молодой человек небрежно бросил себя в кресло и плеснул вина из кувшина в свой и в чистый бокалы. -- Выпьем, Ольсар? Вы слишком возбуждены после этого свидания. Выпейте, прекрасное вино!
   Ольсар отмахнулся:
   -- Как это "что нам те карты"? Карты, которые мы приняли за фантазию картографа, якобы рисовавшего моря и материки Рэи, на самом деле не очень грамотная компиляция изображения материка на обратной стороне нашего мира.
   -- А-а-а, страна Рэаната! -- воскликнул Вальбрас, отпивая из бокала. -- Встречал я это название, встречал! Даже, кажется, вспоминаю, где... Это страна дикарей-людоедов.
   -- Как? Рэ-а-на-та?
   -- Да. Пишется вот так.
   Расхититель гробниц огляделся в поисках чем и на чем можно было бы написать то, что он хотел, и сыскарь подал ему пергамент с нарисованными чудовищами. Вальбрас слегка поежился, увидев их, и вывел прямо под нижней мордой: "Рэ-йн-Та".
   -- Я читал, что когда-то в древности остров Стонов принадлежал не нам и даже не Ралувину, а правителю Рэанаты. Был там какой-то очень справедливый сказочный правитель -- уж не знаю, бывают ли они справедливыми...
   -- Вальбрас, я все-таки на службе ее величества, не забывайтесь!
   -- Да бросьте вы пугать меня, Ольсар!
   -- Так и что там с этой страной?
   -- Это сказка. Причем настолько непонятная и бессвязная, что мне даже совестно вам ее пересказывать.
   -- Вы, главное, пересказывайте!
   -- Потом на Рэанате что-то случилось, и некогда великую землю заселили стада выживших из ума дикарей, а остров Стонов забрал в качестве колонии правитель Ралувина. Его дальний потомок при правлении ее величества месинары Ананты XVIII собирался подарить остров Цалларию, но бабушка нашей месинары оказалась прозорливее и каким-то образом отыграла его в нашу пользу. Это прекратило экспансию Цаллария в те края, но с тех пор наши государства еще больше враждуют друг с другом, чем прежде.
   -- Стоп-стоп! Вы сказали -- "отыграла", Вальбрас! Как это -- отыграла?
   -- Ох, вам ли не знать о любимой игре их величеств?! Да вы разве не читали старую притчу об острове Стонов?
   -- Знаете, мои интересы всегда лежали... гм... в несколько иной области. Но я уже чувствую, что скоро и мне придется стать географом или историком... -- с ехидцей заметил Ольсар. -- А вам известны правила той игры?
   -- Нет. Знаю, что один играет за чудовищ Дуэ, а другой -- за созданий Рэи, и на доске эти твари рубают друг друга почем зря, пока одна из сторон не потеряет своего главаря.
   Ольсар свернул карту Рэанаты и поднялся:
   -- Не могу поверить, чтобы Ваццуки отступился от своих целей... Если его интересовал остров Стонов и, как следствие -- Рэаната, то отчего бы вдруг он отказался от идеи колонизации? -- размышляя вслух, пробормотал он.
   -- А что, когда ходишь из стороны в сторону, голова начинает лучше соображать? -- насмешливо уточнил Вальбрас.
   -- Совершенно верно! Доктор Лорс говорил, что это из-за притока крови к головному мозгу. Вальбрас, а знаете, мне показалось, что эта Лесеки упорно на что-то мне намекает. Она не могла сказать прямо -- этот ее слуга очень уж походит на соглядатая. Кстати, а что вы думаете о масках, Вальбрас? -- вдруг перескочил на другую тему задумчивый сыскарь.
   Тот перестал зевать и выпрямился в кресле:
   -- О каких масках?
   -- О моей, о вашей. Обо всех масках, одним словом!
   -- Я скажу -- а вы меня арестуете. Сейчас, как же, разбежался!
   Ольсару стало невыносимо смешно. Он захохотал и долго не мог остановиться. Вальбрас уже и сам понял глупость сказанного; пытаясь что-то произнести, он водил руками, чтобы привлечь к себе внимание собеседника, но тот издавал лишь сдавленные всхлипы и вытирал слезы.
   -- Ох, простите! Я представил невзначай, как арестовываю вас, красномасочника, и сам в красной маске веду вас в цалларийскую тюрьму -- и там мы с вами становимся добрыми соседями по камерам!
   -- Да будет вам! Что я думаю о масках? Я думаю, что маски нужны немногим -- скрыть под ними что-то необычное. Но если бы маски носили только эти немногие, они выделялись бы, наоборот, еще сильнее. Каков выход? Замаскировать всех!
   Ольсар кивнул. Он думал в точности то же самое.
  
-2-
  
   -- Теперь слушайте! -- сказал Игалар, когда они с Айнором, проделав длительное речное путешествие, а затем проехав долгий путь в седле, остановились у входа в Обелиск на границе Цаллария и Ралувина.
   Фиолетовые сумерки сгущались над знакомым шпилем. Никогда не мог понять Айнор, как одно и то же сооружение может присутствовать в двух местах сразу.
   Старый телохранитель извлек что-то из-за пазухи и подал Айнору со словами:
   -- Берегите это, как зеницу ока. Однажды об этой заколке для плаща рассказала мне ее величество Ананта XVIII: если это появится у меня внезапно и без чьего-либо посредства, это тоже будет означать, что она, хозяйка вещи, находится в большой опасности и мне стоит принять меры. Но -- увы... я не знаю, какие меры можно принять. Заколка появилась на моем столе полторы недели назад. Просто возникла из ничего. Еще вечером ее не было, а утром я уже держал ее в руках и недоумевал, покуда не вспомнил о словах месинары. Поскольку она была нужна ее величеству для скорого преодоления пути через Обелиск, я имею смелость предполагать, что и теперь, здесь, она должна стать ключом. Возьмите!
   Айнор смотрел на знакомую пуговицу, которая еще так недавно и уже так давно скрепляла воротник походного плаща месинары Ананты ХХ.
   -- Если все так, как вы рассчитали... -- заговорил он медленно и будто даже неохотно, -- если ваша месинара -- это моя месинара и она вовсе не умирала, то кто же она? Разве может человек быть бессмертным?
   -- Никто не может быть бессмертным, Айнор. И она не бессмертна. Но она жива, пока жив хотя бы один верный ей человек, а ее благодарность этому человеку не знает границ. Я говорю не о зажравшихся членах месината и не об этих регентах -- они что однодневные маски на лике государства. Из поколения в поколение своих семей передают они главную тайну месинары. Они повязаны кровью, временем, статусом -- они умрут, но не выдадут. Не оттого что благородны, а потому что на уста их наложена печать. Они словно ярмарочные болванчики на нитках -- за них говорят, за них решают, только делают это их руками и их языком. Они не способны на собственное волеизъявление... И... и вы знаете -- такой и должна быть истинная свита истинных месиноров! Месинор должен делать свиту, а не она его! Я считаю, предчувствуя свое похищение, ее величество позаботилась о том, чтобы кто-то еще, кроме месинатских марионеток, узнал о творящемся вокруг. Кто-то с живым, свободным разумом...
   -- Ольсар?
   Игалар усмехнулся:
   -- А себя вы почему не берете в расчет?
   Айнор вспомнил собственное детство с юностью и усмехнулся тоже:
   -- Увы мне. Свободомыслящим я не удался. И не мне бы идти на подмогу месинаре, а...
   -- Всё так, как надо, Айнор! -- упрямо перебил его бывший телохранитель, тряхнув седой шевелюрой; вторя ему, тряхнул гривой гнедой конь. -- Не допускайте сомнений. Иногда, чтобы стать свободной, марионетка должна полностью довериться кукловоду. Дерзайте... и прощайте!
   Он рывком притянул к себе Айнора, обнял и. грубовато хлопнув по спине, отступил.
   -- Дерзайте -- и да поможет вам Ам-Маа Распростертая!
   Айнор взял Эфэ под уздцы, вообразил себе облик месинары и приложил пуговицу-заколку к скважине Врат.
  
-3-
  
   Под шквал восторженных криков и рукоплесканий на помост поднялись его величество месинор Цаллария Ваццуки, сестра его величества -- месинара Шесса, та самая женщина, в которой Ольсар мог бы признать Аурилиа Лесеки, если бы видел такой, какой она предстала перед библиотечным смотрителем Ясиартом, -- и, наконец, венценосный супруг Шессы, нынешний правитель Ралувина, его величество Кей-Манур.
   Коралловая маска Ваццуки сегодня изображала довольство. Он не носил рогатых масок, в отличие от большинства своих подданных, но зато в его распоряжении были самые разные лики: гнев, ярость, задумчивость, рассеянность, интерес, насмешка, усталость -- и месинор надевал любую из них в зависимости от своего настроения или, что скорее, соответственно тому, каким хотел казаться в глазах окружающих. Длинные пепельно-русые волосы лежали четко разделенными прядями -- две на плечах, одна, самая густая, на спине. Парадный камзол кораллового же оттенка проглядывал из-под багровой мантии, расшитой бисером из мелкого граната. На аристократически изящных ступнях его величества красовались короткие и узкие кожаные сапожки в цвет мантии, а голову венчал золотой шлем. Если бы кто-то посмел приблизиться к месинору на расстояние в один шаг, он, этот смертник, успел бы разглядеть переливавшихся на материи камзола неведомых крылатых чудовищ. Искусные мастера вышивали их шелковыми нитями кораллового цвета.
   Стража обступила трон Ваццуки, а у ног правителя пристроился верный дурак, смешивший месинора в иные минуты его жизни. Шут разоделся самым что ни на есть идиотским -- и оттого очень веселящим толпу -- образом. Зеваки показывали на него пальцами и хихикали.
   Их величества правители Ралувина, дома у себя носившие белые маски, здесь, дабы традиционно выказать уважение августейшему родственнику, закрыли свои лица полубелыми-полукрасными. Кей-Манур держался несколько стесненно и выглядел не столько месинором, сколько мужем месинары -- о, а разница эта огромна! Чувствуя это, шут так и норовил отмочить какую-нибудь непристойность.
   Площадь смолкла. Ее словно бы накрыло тишиной. Неподвижно стояли и Ольсар с Вальбрасом, разглядывая легендарного повелителя красномасочников. И если Вальбрас попутно прикидывал, сколько может стоить такой наряд, то сыскаря заинтересовало в Ваццуки нечто совершенно иное.
   -- Я рад, -- негромко сказал месинор куда-то себе в воротник, и дабы услышать отдельные слова, всем приходилось напрягать слух, что Ваццуки, разумеется, нисколько не волновало, -- что все вы пришли поздравить меня.
   Он покосился на собственный памятник и сделал руками какое-то странное движение, стиснув кулаки, а затем резко раскрыв ладони, будто стряхивая с них нечто липкое и неприятное. Больная тема была бы замята, не вмешайся со своими глупостями придворный дурак.
   Шут выкатился из-под ног Ваццуки, заквакал и заржал:
   -- И-го-го! Я конь его величества Ваццуки, да будет жизнь его не... А-а-а! Это что же, если она будет у Ваццуки нескончаемой, я до самой своей смерти буду таскать эту жирную тушу на своем бедном горбу?!
   Все в ужасе сжались. Ни единая живая душа не заметила, как с насмешкой в глазах покосилась на брата Шесса. Надо заметить, что обычно правдивый, нынче шут хорошо приврал: Ваццуки был скорее сухощавым и уж никоим образом не жирным. Однако дурак, не смущаясь, хлопал себя по заднице, ржал, квакал, звенел бубенцами на колпаке и скакал на помосте.
   Стражники переглянулись. Потешив себя, шут снова свернулся у ног властелина.
   Ваццуки молчал. В толпе кто-то кашлянул, и все вздрогнули в едином рывке.
   -- Да-а-а... -- сказал он наконец, все так же себе в воротник. -- А ведь есть мир, где такие вот болваны становятся кумирами. Правители дозволяют им нести чушь на все государство, чтобы глупцы-зрители считали, будто они свободны и сами распоряжаются своей жизнью.
   Месинор замолчал, подождал и вдруг, резко запрокинув голову, расхохотался.
   Толпа сдулась и опала, подобно дрожжевому тесту, которое взболтали, чтобы оно не вылезало из кадушки. Подданные схватились за животы и покатились со смеху. Ваццуки толкнул шута сапожком, а тот, извернувшись, принялся вылизывать длинным языком его позлащенные шпоры и подковку на каблуке.
   Ольсар стал проталкиваться к помосту, хотя они и без того стояли совсем рядом. Чтобы углядеть нечто, завладевшее его вниманием, сыскарь щурился. Всего пять шагов -- и вот они с Вальбрасом и Лорсом Сорлом уже близко-близко к трону. Дальше не пустит суровая стража.
   -- Не могу поверить! -- присматриваясь к правой руке месинора, пробормотал Ольсар. -- Такое -- и упустили?
   Тут стоявшая справа от брата месинара Шесса едва заметно повернулась к Ольсару, глянула через плечо и чуть заметно заговорщицки улыбнулась такими знакомыми ему прекрасными глазами.
   Сыскарь отпрянул. Шесса отвернулась и что-то сказала свалявшему очередную дурость шуту. Толпа глупо загоготала, и Ваццуки, сочтя, что достаточно ублажил своим присутствием разомлевших от счастья и восторга подданных, встал с трона. В сопровождении родственников и стражи он удалился обратно в замок. Целая рота гвардейцев в тяжелых латах расчистила ему путь, не обращая внимания на упавших или затоптанных, но все равно восхищенных горожан.
   Ольсара и его спутников толкали, Вальбрас раздраженно толкался в ответ, доктор ныл, а сыскарь даже не обращал на это внимания.
   -- Что с вами, Ольсар? -- раздосадованно спросил Лорс Сорл. -- Может быть, пойло тетушки Ульрики дает о себе знать, а?
   -- Вальбрас! -- сыскарь ухватил того за руку, и это оказалась раненая рука; Вальбрас стиснул зубы от боли, но стерпел. -- Простите покорно. Вальбрас, нам нужно проникнуть в родовой склеп правителей Цаллария! Сегодня же ночью. Вы как профессионал не можете не знать его местонахождения!
   Расхититель гробниц уставился на него так, будто у Ольсара прямо сквозь маску прорезался третий глаз на лбу.
   -- Еще я не сидел в тюрьме красномасочников! Вы расскажите эту шутку дураку его величества -- в его исполнении это хотя бы будет смешно!
   -- Я нисколько не шучу. У настоящего Ваццуки нет одного пальца на правой руке, и он всегда носит перчатки, -- Ольсар покрутил собственный указательный палец, словно собрался оторвать его напрочь.
   -- Тогда откуда же вам известно, что у него не было пальца, если он...
   -- Оттуда! Они с ее величеством Анантой сели сыграть в эту... на малахитовой доске, с фигурками... Все время забываю, как называется эта затея... Обстановка была почти домашней, неофициальной, да к тому же в тот день стояла невыносимая жара. Словом, Ваццуки снял тогда камзол и перчатки, и я увидел, что палец у него приставной, он его может надевать и снимать, как наперсток. Настоящий у него отрезан на две фаланги. А у этого, у самозванца, палец целый! Думается мне, что месинара Шесса нарочно допустила эту оплошность: она точно знала, кто заметит это, в отличие от остальных, не придавших тому значения. У нас есть союзник!
   -- Да и что нам с того? Она теперь жена политического противника Ваццуки. Что она может в этой стране?
   -- Как вы сами видите, кое-что может! Итак, нынче ночью нам нужно будет проникнуть в склеп цалларийских месиноров и проверить одну мою догадку...
   Молча слушавший их диалог доктор Лорс наконец спросил:
   -- Вы, Ольсар, считаете, что настоящий Ваццуки мертв?
   -- Все может быть! -- загадочно ответил сыскарь.
  
-4-
  
   Фиолетовая мгла стала чуть прозрачнее. Айнор ощутил на плече теплое дыхание коня, потом их с Эфэ глаза начали видеть. У телохранителя было какое-то странное ощущение, будто он в двух местах сразу, но действовать может только здесь.
   Прямо у него под ногами, скорчившись, сидела на земле девочка лет десяти. Эфэ громко фыркнул: он всегда был недоверчив к чужакам. Девочка вздрогнула и вскочила, закрывшись рукой: маски на ней не было.
   -- Я заблудилась, -- пожаловалась она. -- Меня не пускают выйти отсюда...
   Телохранитель счел ее безопасной -- хотя всегда можно ожидать от Обелиска любого коварства! -- и сделал шаг ей навстречу:
   -- Давно ты здесь?
   Но рука прошла сквозь нее легче, нежели сквозь туман. Айнор отпрянул: общение с призраком доставит удовольствие не всякому.
   -- Мне кажется, минула вечность! -- прошептала несчастная малышка. -- Но я точно знаю, что нет еще и года, как я здесь... Ты бы помог мне, господин! -- с сомнением, очень нерешительно и скорее рассчитывая на его отказ, предложила она.
   Айнор подумал. Обелиск Заблудших непредсказуем. Но, во всяком случае, девочка до сих пор не сделала ничего, что можно было бы расценить как угрозу.
   -- Я помогу тебе, а ты расскажешь, как сюда попала, -- он оглянулся и, взяв коня под уздцы, повел за собой, а заодно договорил в сторону: -- все равно ведь делать покуда нечего, а ты хотя бы развлечешь меня болтовней.
   Впереди расстилался погруженный в лиловые сумерки дикий лес. Сзади не было уже никакого намека на вход в Обелиск -- только вечная ночь океана.
   -- Я не помню, как именно попала сюда. Прошлым летом мы с девочками из поселка играли на холмах, рядом с пастбищем. Там есть красивый утес, и мы все спорили, кто из нас смог бы на него залезть.
   -- Ты из Ралувина? -- догадался Айнор.
   -- Да, господин цаллариец, я из Ралувина.
   -- Я не цаллариец. Это не моя маска...
   -- А чья?
   -- Продолжай!
   -- Мы поспорили насчет утеса, но так и не решились проверить, сможем ли забраться на него. И ушли играть в перелесок.
   Ребята прятались друг от друга. Кьир-Ши нашла хорошее место, где ее никто не нашел бы, и полезла на дерево. Дерево склонялось над речкой, бегущей с гор. Она уже почти забралась, но тут ветка, разогнувшись, хлестнула ее по лицу и сорвала маску; та улетела в бурный поток.
   Не смея прийти к ребятам с голым лицом и стать посмешищем, Кьир-Ши спустилась вниз и побежала за маской, но течение было быстрее. Девочка столько раз спотыкалась и падала, что сбила руки и коленки до крови.
   -- И тут я увидела утес и поляну под ним. В этом месте река поворачивала, но про маску я уже забыла. Мне хорошо было видно и поляну, и утес, внизу паслись коровы, козы и овцы, а землю, по которой они ходили, кто-то разрисовал чертами.
   Айнор стал прислушиваться. Уже и Эфэ не так фыркал за спиной, уже и к бесплотной спутнице телохранитель успел привыкнуть.
   Притаившись за кустами, Кьир-Ши смотрела вниз. Ее холмик был расположен по высоте между поляной и утесом, но далеко в стороне от них, поэтому девочке было видно все, что происходило там.
   Поляну пересекали длинные линии, превращая землю в квадратные островки, в которых как ни в чем не бывало паслись то корова, то овца, то коза. Точно по чьему-то приказу некоторые животные переставали жевать и переходили на свободные островки. Они будто не видели, что происходит у них над головами. А Кьир-Ши увидела...
   Это было два попеременно взмывающих в воздух крылатых чудовища. Прекрасные и ужасные одновременно, они словно заигрывали друг с другом, как звери по весне. Окрестности оглашались их восторженными криками, получеловеческими-полуживотными. Одно было побольше, другое -- поменьше, но оба по очереди отвлекались от игры между собой и, переводя внимание на скот, заставляли его передвигаться с островка на островок.
   Кьир-Ши смотрела на все это до тех пор, пока чудовище покрупнее не разверзло свою пасть и не выпустило целую реку пламени в несчастную корову. Тогда девочка вскочила, но увидела себя по-прежнему лежащей в кустах. Охваченная ужасом, она ничего не поняла и, не разбирая пути, с криком помчалась прочь. Чудовища даже не заметили ее, но Кьир-Ши этого не знала и бежала до тех пор, пока не оказалась перед входом в Обелиск.
   -- А потом... он затянул меня.
   -- Погоди! Но кто тогда остался там, в кустах? -- напомнил Айнор. -- Ты же сказала...
   -- Ах, господин! Мне здесь рассказали, что это была уже мертвая я. Когда я увидела тех чудовищ, то просто умерла со страха, но не сразу узнала, что умерла. А родители хотели взять меня осенью на свадьбу ее величества наследницы Цаллария с нашим благородным месинором...
   -- Ты нашла, пожалуй, о чем пожалеть в такую минуту! -- усмехнулся телохранитель, внимательно вглядываясь в просвет над лесной тропой между ветвями деревьев.
   -- А я жалею еще и о моей маске... Мне без маски тут плохо...
   Кьир-Ши с затаенной надеждой посмотрела на Айнора. Тот подумал, что хоть в другое время и расстался бы с превеликим удовольствием с красной маской, но ходить после этого нагишом не хотелось. И он промолчал, сделав вид, будто ничего не заметил.
   -- А еще, -- шепнула девочка, -- здешние землявочки сказали мне, что я найду дорогу отсюда тогда, когда кто-нибудь покажет родителям мои кости, и мама с папой наконец перестанут меня искать...
   -- Кто такие землявочки?
   -- Да вон одна стоит, на нас смотрит!
   Айнор посмотрел туда, куда она указала, и побыстрее отвернулся. Более омерзительной твари он не видел даже в лихорадочном бреду после ранения на Черном озере. По колено вросший в мох, покачиваясь, на опушке стоял высохший и полуободранный труп. Труп не человека, но какой-то звериный -- согнутый, длиннорукий, кривоногий, с низколобым клыкастым черепом. И жутко смердящий даже в таком отдалении.
   -- Все они при жизни любили затевать ссоры. Где ни появятся -- будет драка. Такое уж у них устройство. Теперь, после смерти, они стали такими и навсегда вкопаны в землю. Землявочки никогда не выйдут из этого леса. Некоторые обмотаны для верности паучьей сетью. Они говорят, что и живые из сетей не вылезали, прямо там и ссорились друг с другом. Мне их жалко... -- призналась девочка. -- Ты найдешь моих родителей, когда выйдешь отсюда?
   Айнор молча кивнул. Торная дорога превратилась в непролазную чащу, сквозь которую им пришлось прорубаться, отвоевывая у леса каждый шаг. Да и лес здесь был так себе -- сухостой да колючки, затянутые бахромой паутины.
   -- И что же, никто здесь не смог тебе сказать, кем были те чудовища, из-за которых ты умерла от испуга?
   -- Сказали. Это были хогморы, он и она. У них была свадьба.
   -- Их же не осталось в живых! -- удивился телохранитель, припоминая отрывки из бесед с Ольсаром.
   Кьир-Ши пожала плечиками:
   -- Стоит больше чем одному человеку подумать о чем-то без равнодушия, и сразу же на свет рождается хогмор. Но это уже не такой хогмор. Он низший, уродливый и слабый.
   -- А те, которых видела ты, какими были?
   -- Это были перворожденные. Они родились из намерений Просветленных, которые создали наш мир и повелели нам, людям, чтобы мы служили этим хогморам. Только тогда они пообещали в ответ прозрение и счастье. Самых главных хогморов было столько, -- девочка показала растопыренную пятерню. -- Когда началась смута, их всех убили.
   -- Значит, не всех, если из-за них ты здесь!
   -- Не всех... -- согласно вздохнула она.
   -- Уф! Давай-ка с тобой передохнём, -- Айнор отвел локтем прядь волос, упавшую на глаза; когда они сели на только что вытоптанной полянке, он спросил: -- А как тебя зовут? И твоих родителей?
   Кьир-Ши сказала.
   -- Запомню, -- пообещал он. -- Если мне судьба вернуться, найду их. Пить хочешь? Нет? А я хочу! -- Айнор поднялся и отстегнул от седла один из кожаных мешков с водой. -- Долго тебе еще идти?
   Она улыбнулась:
   -- А ведь это не ты меня, это ведь я тебя провожала. Хороший ты... Но все ж не забудь обо мне, когда вернешься. А то все забывают, кого ни провожу. Они не виноваты, это Обелиск такой...
   -- Постой! -- Айнор шагнул к ней и снял маску. -- Она будет тебе великовата, ну да ничего.
   Девочка просияла:
   -- Спасибо тебе! Можно я посмотрю на тебя?
   Не без стеснения Айнор убрал руку от лица. Кьир-Ши долго вглядывалась в его черты и наконец сказала:
   -- Иди теперь все время вон к тому белому пятнышку вдалеке. Прощай!
   И, шагнув назад, призрак рассеялся в фиолетовой мгле. Айнор не удивлялся уже ничему.
  
-5-
  
   -- Не понимаю, не понимаю я этого! -- напористо шипела Зелида. -- Не дело это -- мертвых беспокоить!
   -- Зелида, там нет мертвых! По крайней мере, я так думаю, -- увещевал ее Ольсар. -- Да вам и входить туда не придется -- просто побудьте рядом со входом, а если вдруг заметите что-нибудь подозрительное, дайте нам знак...
   -- Ох и глупости! Взяли бы лучше этого коротышку: если пойдет охрана, ему и делать-то особо ничего не придется, разве что на четвереньки встать. Его и примут за бродячую собаку! А я... А я мертвых боюсь!
   -- В нашем случае бояться следует живых! -- с усмешкой заметил Вальбрас.
   Вчетвером -- с ними был еще и угрюмый доктор Лорс -- они пробирались берегом моря в кромешной тьме. Для Вальбраса никогда не являлось тайной расположение гробниц знатных людей всего мира, поэтому он мог вести спутников буквально на ощупь и приводить всегда в нужное место.
   Далеко за полночь они все же вышли к пещерам, одну из которых сделали склепом для цалларийской династии правителей.
   Зелида шептала какие-то невнятные молитвы и приплясывала от страха. В глазах ее металась паника. Вальбрас разжег лампаду и, заметив это, засмеялся:
   -- Да будет вам, это смешно! С вашими-то способностями к брани бояться каких-то рассыпчатых трупиков? Вот, очень удобное углубле...
   -- А если там пауки? Или сороконож... бр-р-р-р!
   -- Вы уж определитесь, кто для вас страшнее: покойники, пауки с сороконожками или цалларийский дозор...
   -- Цалларийский дозор!
   -- Тогда спрячьтесь вот в этой углубление. Пауки и сороконожки давно спят.
   Сказав это, он повел доктора и сыскаря в гробницу, оставив Зелиду содрогаться среди скал.
   Запертые ворота Вальбрас открыл, применив какую-то хитро перекрученную спицу. Замок, по его словам, оказался очень простым.
   -- На месте месинора, -- сказал он, спускаясь по каменным ступенькам и останавливаясь на каждом повороте, чтобы изучить дальнейший путь, -- я выставил бы здесь стражу.
   -- Радуйтесь, что вы не на месте месинора, -- буркнул доктор Лорс. -- По крайней мере, если месинор на том месте, о котором мы все думаем!
   -- Я ни о чем не думаю, -- сказал Вальбрас, -- я при вас отмычкой, вот и все.
   -- Любезный, вы видели, как цалларийцы благоговеют перед своим правителем? -- цепляясь за локоть Ольсара и неуверенно переставляя ноги на ступеньках, продолжал Лорс Сорл. -- Кто посмел бы сунуть сюда свой нос?
   -- Тс-с-с! Тихо! -- расхититель гробниц мгновенно перешел на шепот. -- Вы слышали только что?
   -- Нет! Что именно?
   -- Странный звук, как будто где-то осыпались камешки...
   Все вынули имеющееся у них оружие. Даже доктор выхватил из своего саквояжа безупречно заточенный ланцет.
   -- Мне не нравится, что здесь, как и в склепе месинар Целении, нет запаха тлена, -- проронил Вальбрас.
   -- А мне именно это и нравится! -- отозвался Ольсар.
   Лампада осветила длинную галерею с высоченным сводом и скорбящими статуями. Каждый саркофаг предваряла тумба, а на тумбе было выбито имя усопшего.
   -- О, Ам-Маа! -- подпрыгнув от ужаса, завопил доктор.
   Вальбрас опустил лампу, и тотчас в его сторону бросила свое тяжелое тело огромная змея. Расхититель гробниц не впервые сталкивался с подобным сюрпризом и оказался ловчее. Пресмыкающееся упало на каменный пол, зашипело и, вывернувшись вбок, нацелила безжалостную головку на Ольсара. Свернутое в кольца туловище готовило второй бросок, раздвоенный язык метался вверх и вниз. Одним движением Вальбрас швырнул на тварь свой плащ, а Ольсар отскочил в сторону. Сбитая с толку змея снова промахнулась и начала корчиться в попытке вылезти на свободу.
   -- Я сам! -- сказал Вальбрас, когда заметил намерение сыскаря разрубить змею саблей прямо в плаще.
   Он прицелился и нанизал на рапиру змеиную голову.
   -- Меньше дыр! -- сказал он, вытряхивая труп из плаща и на всякий случай отсекая твари голову. -- Мне в нем еще ходить... Интересно, что она тут жрала?
   -- Мышей? -- предположил доктор, разглядывая дохлую гадюку.
   -- В скалах-то? -- недоверчиво покачал головой Вальбрас. -- Вы только Зелиде этого не скажите, иначе сюда сбежится вся прибрежная охрана!
   -- Во всяком случае, она совсем не голодала, -- перекатывая саблей безвольное серое туловище, сказал Ольсар. -- Но меня больше трогают не диетические заботы этой красавицы, а ее возможные подружки...
   Вальбрас выразил согласие, и дальше они продвигались с огромной осторожностью. По просьбе Ольсара расхититель гробниц помог ему сдвинуть пару крышек с гробов -- и внутри оказались одни засохшие цветы.
   Будто читая заклинание, Лорс Сорл то и дело повторял, что ненавидит змей. Однако опасения оказались излишни: дойдя до самого конца галереи, спутники не встретили больше ни змей, ни пауков, ни даже сороконожек.
   -- Смотрите! -- воскликнул доктор, указывая на тумбу у последнего саркофага.
   В пятне света на камне значилось имя нынешнего правителя Цаллария.
   -- Значит, настоящий Ваццуки все же умер...
   Ольсар и Вальбрас не ответили. Сыскарь указал на дату смерти.
   -- Похоже, месинор красномасочников у них за пророка! -- ухмыльнулся Вальбрас. -- Назначить себе смерть через тридцать семь лет, с точностью до дня и часа... Может, он сумасшедший?
   Доктор немного успокоился:
   -- А, значит гроб пуст, как и остальные? -- он кивнул на уже пройденные и проверенные саркофаги.
   -- Вот это мы сейчас и посмотрим! -- расхититель гробниц приступил к гробу. -- Помогайте мне, господа!
   Крышка оказалась немного тяжелее прежних.
   В гробу лежало чье-то тело. Ольсар приготовился учуять невыносимый, расторгающий нутро запах смерти, но ничего такого не было и в помине. Не было и аромата бальзамических веществ, благодаря которым труп мог бы надолго сохраниться от разложения.
   -- Давайте сдвинем совсем...
   Они напряглись и стащили крышку на землю. Ольсар поднял правую, спрятанную в перчатке руку лежащего. На удивление, она была хотя и холодной, но не окоченевшей и поддалась с легкостью. Ольсар стянул перчатку, и все увидели, что указательный палец покойника отхвачен вплоть до последней фаланги, а оставшаяся культя вставлена в серебряный напальчник.
   -- Странно-странно... -- сказал доктор. -- Простите, никто не станет возражать, если я осмотрю его? Он выглядит так, будто умер час назад и едва успел остыть...
   Окружив гроб, они наклонились над телом покойного. Лорс Сорл осторожно снял красную маску, и спутники увидели под нею изуродованное огромным шрамом лицо молодого и в прошлом, до этого ранения, похоже, красивого мужчины. Но теперь заживший рубец стянул кожу, веко правого глаза опустилось вниз, а губа кривилась в вечной односторонней усмешке.
   -- Тут есть что скрывать... -- Вальбрас почесал под шапкой уже начавший обрастать колючей щетиной затылок. -- Где его так угораздило? И Ваццуки ли это, Ольсар?
   -- Это Ваццуки, -- ответил тот. -- Без сомнения, это он. Вот почему проворовавшиеся чиновники были помилованы -- настоящий Ваццуки наказал бы их, не раздумывая! Даже сейчас от него веет величием и властью.
   -- Отчего же наступила смерть? -- пробормотал доктор. -- Господа, разойдитесь-ка, позвольте мне его осмотреть!
   Лорс расстегнул одежду покойника и обнаружил на его крепком, хотя и сухощавом теле множество застарелых шрамов -- таких, словно когда-то несчастного изрубили саблями и пропустили через мясорубку.
   -- Если он выжил после такого, то что могло свалить его теперь? -- рассуждал вслух врач, вынимая из саквояжа зеркальце. -- Будьте добры, посветите мне кто-нибудь сюда!
   Лорс поднес зеркальце к губам Ваццуки. Едва заметно поверхность затуманилась.
   -- Он жив и дышит! -- воскликнул врач. -- Все жизненные циклы в нем приостановлены, но не прекращены! Я не знаю, как это случилось, но вспоминается мне одна история из молодости. Я был тогда только помощником доктора Кирбараса, еще при Ананте XIX. Позвали нас тогда в дом к одному чиновнику из месината -- мол, жена его преставилась, а отчего -- неведомо. Вот и надо было убедиться, что своей смертью померла бабенка, а то слуги слышали, как на ночь глядя они кричали с супругом друг на дружку, да и сам чиновник той ссоры не отрицал. И так, и эдак ворочал ее Кирбарас -- никаких признаков того, что ей помогли расстаться с душой. И выглядела она так, словно только что померла, а мы с доктором смогли прибыть аж на третьи сутки после того, как муж, проснувшись утром, увидел, что жена померла. "Вскрыть надобно, чтобы точно знать!" -- объяснил Кирбарас градским сыскарям из месината. А тем-то что: надо -- так режь. Лишь бы месинаре отчитаться, что не было смертоубийства. Или что было... Да тут такой гвалт поднялся! Оказывается, одна из прислужниц, очень любившая хозяйку, убивалась и просила повременить с разрезанием. Мол, пустите сначала меня -- попрощаться! Доктор рукою махнул -- пусть, дескать, прощается, чего уж теперь. А девка та хвать зеркальце -- и ко рту его, покойницы-то. Та ведь после осмотра Кирбарасом без маски лежала. Глядь -- а на зеркале чу-у-уть заметное пятнышко от дыхания. Живой оказалась покойница наша. Вот такие чудеса!
   -- И что с нею было потом? -- поинтересовался Вальбрас, а Ольсар согласно перевел взгляд с него на доктора.
   -- Месяца три спала да спала -- не ела, не пила, не, прошу прощения, по нужде... Словом -- труп и труп, разве что не мертвый. А однажды вдруг проснулась -- и ничего не знает, что в те три месяца было, все ей мнилось, что будто только вчера спать легла. Осмотрел ее Кирбарас и никаких хворей не нашел. Прожила она потом еще десять лет и уже по-настоящему преставилась в возрасте пятидесяти семи... или девяти... уж точно и не вспомню ее возраст...
   Ольсар склонился над Ваццуки и аккуратно ощупал его одежду.
   -- Значит, подданные решили, что Ваццуки помер раньше предсказанного срока и тайком его подменили? -- спросил Вальбрас, наблюдая за действиями сыскаря.
   -- Кто знает, как там было...
   -- Хм! -- победно вскричал вдруг Ольсар и вынул из-за подкладки полы камзола месинора небольшой свиток. -- Ваццуки -- хитрый змей, но тот, кто подложил сюда это -- хитрее. Тот, кто подложил это сюда, знал, что он жив. И, думаю, скоро он вернется сюда забрать ожившего Ваццуки.
   -- Надеюсь только, это не произойдет сейчас! -- буркнул Вальбрас.
   Ольсар развернул свиток и прочел написанное женской рукою отчаянное послание: "Вы должны знать об ужасах Рэанаты и внушить отвращение к войне своим соотечественникам! Колонизация станет путем гибели остатков этого мира. Во имя священного равновесия Ам-Маа Распростертой, Рэанату нельзя трогать, несмотря на то, что на ней находится, и какими бы благими целями ни руководствовался ради этого месинор Цаллария! Он не может медлить -- а мы не можем допустить последнюю битву, иначе все будет ввергнуто в Дуэ! То, что происходит на обратном материке, станет происходить и в Кирраноте. Во имя Ананты, вы, пользующиеся уважением в Целении, внушите это вашему народу! Помогите остановить многовековую вражду! Только вы, вы сами, своими руками и своим умом сможете сделать это, вмешательство правителей здесь бессильно! Ананта проспорит пари Ваццуки и должна будет выполнить его условия, но мы в споре не участвуем и должны противостоять -- так хотела она сама!"
   -- Поистине, это самая умная женщина из когда-либо встреченных мной! -- с чувством произнес сыскарь. -- Не считая нашей месинары, само собой!
   -- Вы о ком? -- поинтересовались доктор и Вальбрас.
   -- О ее величестве месинаре Ралувина. О Шессе. Я не знаю, о каком споре идет речь, но подозреваю, что на кону -- судьба Кирранота... Ни много, ни мало.
   Вальбрас насмешливо блеснул на него глазами:
   -- Уж если меня чуть в темнице не сгноили за склеп, то за такое нас вообще сожгут и по ветру развеют! Хотя юмор ее величества Шессы я оценил: подсунуть свиток в камзол тому, против кого оно направлено! Тихо!
   Все вздрогнули. Где-то наверху, в самом конце коридора, тоскливо кричала сова-сплюшка: таким был условный знак, о котором они договорились с Зелидой.
   -- Бегом! -- приказал Ольсар.
   Они сами не помнили, как задвинули крышку и взлетели по лестнице, спотыкаясь на ступенях. Зелида ждала их у выхода, придерживая ворота.
   -- Там дозор! -- шепнула она, тяжело дыша от страха. -- Кажется, они заметили, что склеп открыт, но перетрусили и бросились за подмогой.
   -- Все за мной. Не впервой! -- усмехнулся Вальбрас и поманил спутников за собой.
   Через несколько минут они во весь опор мчались по берегу к пристани, укрываясь в тени нависающего утеса.
  
-6-
  
   Айнору казалось, будто он лежит где-то неподвижно, а при этом он чувствовал еще, что идет вместе с Эфэ, продираясь сквозь чащу к светлому пятнышку, что маячило вдали.
   И однажды все вокруг переменилось, темнота рассеялась, а с нею и сопутствующие мысли.
   Пространство ожило красками, формами и уже хорошо забытыми ощущениями такого милого былого. Это вернувшееся пережитое стиснуло сердце Айнора, и он сел прямо на пол, потому что маленькие и еще не послушные ноги не выдержали его.
   Он видел своих родителей еще совсем молодыми и удивлялся тому, как хорошо помнит тот рядовой, мало отличимый от остальных день. И мать, и отец были в масках, но Айнор знал, что оба они моложе него нынешнего.
   Отец, тихий и очень порядочный, но обедневший аристократ, всегда сторонился шумного общества и нечистых на руку знакомых -- то есть, людей, которых он был вынужден приветствовать во время встреч. В силу происхождения у него были связи и возможности возвыситься, но связями этими он пользоваться не желал, даже стыдился их, а возможности считал едва ли честными; да такими были они и на самом деле.
   После недавнего рождения Айнора жену как подменили. Умный и проницательный, господин Линнар относил это к типично женскому инстинкту заботы о гнезде, и поначалу его не очень беспокоили вздохи супруги по поводу запредельной бедности их семейства. Но со временем вздохи стали превращаться в попреки. Ей было до смерти обидно видеть, как наряжают своих отпрысков менее родовитые дворяне, как чужие гувернантки, выгуливающие господских детей, сторонятся их горничной Марелы и маленького Айнора, а тот, еще ничего не понимая во взрослых условностях, тихо плачет, оставаясь один, из-за того, что с ним не хотят играть другие.
   -- Будь умным! -- твердил отец. -- И никому не позволяй поработить твой дух и разум! Когда вырастешь -- поймешь!
   -- Будь сильным! -- со своей стороны наказывала мать. -- И никому не дай себя в обиду. Эти люди должны гордиться знакомством с тобой!
   Если отец молчал, то мать, бывало, выговаривалась в присутствии сына, поминая супруга нелестным словцом. И Айнор решил, что быть умным, конечно, хорошо, но будет лучше, если он станет в большей степени таким, каким его хочет видеть мать.
   И снова темнота, снова невидимое присутствие Эфэ, снова ощущение раздвоенности самого себя, как будто находился Айнор в двух местах сразу. Светлое пятнышко было уже совсем близко; от него отделился сверкающий силуэт.
   Плавно и стремительно развернувшись в воздухе, крылатое существо опустилось на землю, где сразу же стало громоздким и неуклюжим. Подтягивая сложенные за спиной крылья, точно гигантский нетопырь, оно тяжело поползло к Айнору. Тот схватился за меч, но величественное и жуткое создание покачало головой, а потом сказало женским голосом:
   -- А ведь ты мог бы стать нижним звеном Циркле Месинаре, если бы сделал так, как хотел твой отец! Ты не был бы посвящен во все тайны, но имел бы почет и большое состояние. Тебе кланялись бы те, кто раньше отворачивался!
   Телохранитель пригляделся. Несмотря на чудовищность, тварь напоминала человека. И чем дольше смотрел на нее Айнор, тем больше убеждался, что красивее этого существа нет ничего и никого на белом свете и что страх перед его внешним видом был злонамеренно вселен в людские души и стал передаваться детям вместе с материнским молоком.
   Но был приучен Айнор не доверять чужакам, какими бы обаятельными они не казались. Даже события носят маски!
   -- Я доволен своей судьбой! -- отринул Айнор, глядя, словно на картинку, на себя самого в светлом пятне за спиной чудовища.
   Вот он, разодетый и гордый, подписывает указы, и идут к нему на поклон обычные дворяне -- те, что в детстве колотили и дразнили его.
   Похожее и на змею, и на человека, и на ящерицу, и на летучую мышь, создание не стало скрывать, что слова телохранителя пришлись ему по душе. Картинка померкла.
   -- Ну что ж, продолжай идти на свет!
   Чудовище грузно припало к земле, с силою оттолкнулось и, хлопнув парусами гигантских крыльев, улетело в темноту.
   Разбрасывая бурелом, Айнор пробился еще на несколько шагов вперед. По его не защищенному маской лицу хлестали ветки, ко лбу липли волосы, а пот заливал глаза. Эфэ звенел подковами и глухо топал копытами по дерну.
   -- Если бы я был в Циркле Месинаре, -- добавил телохранитель, продолжая диалог с улетевшей тварью, -- я никогда не узнал бы месинару так, как знаю теперь. Я служил бы слепо и бездумно. Я был бы не верным последователем, а невольным рабом, проклинающим свой удел, как проклинают его все убогие из месината во главе с их предводителем -- регентом!
   Кусты зашуршали, да так громко, словно по ним волокли стволы упавших деревьев.
   Со всех сторон на Айнора с Эфэ стали выпрыгивать уродцы с искаженными человеческими телами, но с головами ящериц и жаб и о длинных закрученных хвостах. И телохранитель вспомнил бабушкины сказки о страшных лаурвах, которые овладевали разумом человека и всю жизнь истязали его страшными пытками.
   -- Ты никто, ты жалкий прислужник! -- наперебой квакали они, размахивая когтистыми лапами и нанося увечья.
   -- Даже Игалар, такой же презренный телохранитель, получил больше тебя!
   -- Ты мог бы иметь власть и богатство!..
   -- С твоими талантами!..
   -- С твоим умом!..
   -- Ананта ни разу не выказала тебе своей благодарности!
   -- А Ольсара она приветила больше, чем тебя, хотя он не находился денно и нощно возле ее персоны!
   -- Ты имеешь возможности, но не пользуешься, глупец!
   -- Ты будешь таким же снобом, как твой отец! Вы оба умрете в безвестности, а ваши могилы зарастут бурьяном!
   -- Вам с ним не оставить в этой жизни никаких следов!
   -- Сейчас можно все изменить! Всего только вернуться туда и изменить!
   Высокий незнакомец в богатой одежде и плаще до пола стоял у моста и смотрел, как целая орава мальчишек из семей простолюдинов по приказу двух дворянчиков избивает одного -- рослого и бедно одетого -- парня. Тому ничего не стоило сейчас, разбросав неприятелей, подбежать за помощью к вельможе. Но он упорно противостоял своре, получая новые шишки, синяки и ушибы.
   Незнакомец загадал: если сейчас этот гордец проявит здравый смысл и подаст хоть малейший знак с просьбой о помощи, он возьмет мальчишку с собой и сделает своим преемником. Юный дворянчик постигнет тайны земли и небес, он узнает о взаимосвязях этого мира, и лучшие умы Кирранота будут кланяться ему заочно, читая его работы и ни разу не увидев по-настоящему. Но у него будет истинная власть -- такая власть, которой не нужно бряцать, она сама идет впереди великого учителя.
   Однако мальчишка оказался глуп, и его избили до полусмерти.
   Настоящий Аурилиа Лесеки, он же незнакомец, тяжело вздохнул и, набросив на голову капюшон, перешел по мосту на другой берег реки Забвения...
   -- Мне нравится та судьба, какая у меня сейчас! -- заорал Айнор и с остервенением, окровавленный, порубил множество лаурв, заставив уцелевших спасаться бегством. -- Мне не нужно поклонение умников -- ни благородных, ни подлых! Мне не нужно признание вельмож! Я сделал правильный выбор и не жалею о нем!
   -- Не ты ли плакал в тот день? -- подквакнула отрубленная голова одной из бестий. -- Вспомни взгляд отца, вспомни причитания матери! Ты жалел! Ты знал, что даже силой тебе никогда не справиться с презрением других! Вот за что ты отрубил мне голову? За правду?
   "Он не любит критику! -- зашелестело вокруг. -- Он боится критики!"
   Туловище лаурвы поднялось, слепо похлопало лапой по земле, наткнулось на свою голову и нахлобучило ее себе на плечи. Скроив оскорбленный вид, оно перекинуло хвост через локоть, будто плащ, и удалилось.
   -- За то, что лапы распускало! -- усмехнулся Айнор, вдруг ощутив, что обидные слова порубанных тварей уже не задевают его, даже веселят, а раны от их когтей сами собою затягиваются на теле и на лице.
   Поднялись, надели головы и пошли на поиски других жертв остальные лаурвы. Вид у них был помятый и понурый. Они ворчали, бухтели и жаловались друг другу на Айнора. Многие так и волокли за собой безвольные хвосты.
   -- И что это вдруг вас так обеспокоила моя судьба? -- с насмешкой спросил он вслед.
   Твари обернулись все как одно, постояли, посмотрели на него и, без всякой надежды махнув лапами, побрели дальше.
   -- Это не их, -- произнес уже знакомый женский голос, -- это меня беспокоит, сможешь ли ты выполнить свое задание, а позже -- помочь Ольсару...
   Айнор оглянулся. Держа в руках неведомый музыкальный инструмент, в кресле, стоявшем посреди невесть откуда взявшейся комнаты, сидела женщина. Договорив, она стала перебирать струны и напевать под нос. Было в ней что-то от той крылатой полузмеи-полуящерицы.
   -- Я расскажу тебе историю этого мира, Айнор. Ты должен знать!
  
-7-
  
   -- В незапамятные времена Просветленными, о которых я ничего не знаю, людям в дар было оставлено пять хогморов. Тех, которые должны были вести их в жизни и отвечать за основу того, что делает человека высшим существом, умеющим распоряжаться своим разумом.
   Первый был хогмором совести. Второй -- хогмором мудрости. Третий -- хогмором дерзания и познания. Четвертый -- хогмором любви. Пятый -- долга.
   -- Угадай, Айнор, кого из них люди умертвили прежде всего? -- горько усмехнулась женщина, ударяя по струнам.
   Кирранот и Рэаната процветали. Хогмор совести жил на обратном континенте, но правление его простиралось повсюду. Так же обстояли дела и у других хогморов, поселившихся в Целении, Ралувине и Цалларии. Все люди говорили тогда на одном языке, а хогморам не нужно было хитрить и прятать свой истинный облик для того чтобы служить собственным подданным -- в обмен всего лишь на человеческую верность и заботу.
   Рэаната стала первой страной, где однажды, незаметная глазу, появилась гниль. Хогмор -- ее правитель -- слишком доверял людям. Уверенный, что все они сознают благой смысл существования Пяти Первородных, он не контролировал их с той жесткостью, как это делали хогмор мудрости и хогмор дерзания. Он позволил людям размножиться в невероятном количестве на Рэанате, и вот в больном разуме одного из их племени зародилась идея: хогморы держат мир в своих лапах, пьют человеческую кровь и подавляют волю. Люди -- существа непредсказуемые...
   -- Да, люди -- непредсказуемы, -- заговорила женщина. -- То за малейшее нарушение традиций они жгут на костре и ломают еретику все кости, а то вдруг увлекаются очевидно чудовищной идеей, порождают и питают кошмарных уродов, которые затем сами начинают управлять своими создателями...
   Хогмор совести недосмотрел. Началась страшная война хогморов -- истинных и порожденных воспаленным разумом людей. Целые армии людишек, цеплявшихся за хвосты уродов, шли в бой, и все больше их переходило на сторону бунтарей, ослепленных порочными идеями и нападавших не только на Первородных, но и друг на друга.
   Понимая, что проигрывают, истинные хогморы отступили. К тому времени хогмор совести был уничтожен, а хогмор священного дерзания и познания мира -- сильно искалечен. Выжившая четверка нырнула в Серебряный океан, точно зная, что вскоре им придет смерть, ибо в отсутствие людской верности не было бы им жизни.
   Четверым оставшимся ничего не оставалось, как измениться, приспособиться под обстоятельства. Без пятого составляющего и сами они были уже не прежними.
   Хогмор мудрости предложил выход: принять облик людей и, сделав вид, будто согласны с условиями игры, постепенно, за много веков, выправить этот новый мир настолько, насколько возможно.
   Вскоре не поддающиеся никаким законам дикари были вытеснены к краю континента Кирранот и стали кочевниками. О них почти забыли, бросив на произвол судьбы. Никто не сунулся на истерзанную Рэанату: для ее озверевших жителей обратного пути не было, все они возили на себе самых кошмарных чудовищ, какие только могли присниться укушенному заразным москитом. Историки предполагали, что первый, самый первый выродок увидел свет именно таким образом, когда людей стало слишком много, а как следствие стало много и болезней -- телесных и душевных. И они всё множились и множились -- люди, болезни, чудовища... люди, болезни, чудовища...
   Хогморы ввели суровый контроль над численностью населения. Хогмор любви повысил свое влияние в сфере дружеской и духовной привязанности и ослабил -- в сфере плотской, межполовой, чреватой страстями. Вскоре войны, даже локальные, прекратились.
   Прежде Обелиск существовал только на континенте Рэаната, но теперь добраться до него было невозможно. И там, в замке правителя, отныне называвшегося Цитаделью Павшего, навсегда остался амулет хогмора совести, благодаря которому тот мог не только скользить по вселенным, но и обращать к себе людей из всех мирозданий. Этот амулет дополнял четыре остальных. Помещенные в одном Обелиске, они могли бы обеспечить своим хозяевам проникновение во все существующие миры и восстановить нарушенное равновесие Ам-Маа Распростертой.
   Хогмор долга воздвиг точные копии Обелиска на территории своего государства, у самых границ, однако точны они были только снаружи. Внутри башни непредсказуемы, как люди. Они впускают отныне не только хогморов или души умерших, но и живых людей, многие из которых теряются в лабиринтах и навсегда остаются пленниками Междумирья. За это его прозвали Обелиском Заблудших.
   -- Каждый из хогморов хотел бы, чтобы амулет погибшего хогмора -- а значит, и его влияние на людей во всех мирах -- снова оказался вместе с остальными, -- женщина поднялась, прислонила к креслу свой инструмент и приблизилась к Айнору, изрядно пораженному теми картинами прошлого, которые она ему показала в просвете между деревьями. -- Хогмор дерзания готов ради этого развязать новую войну и отобрать амулет силой. Но это будет началом конца. Чудовища Рэанаты расплодились в огромном количестве и их победа над незваными гостями -- лишь вопрос времени. Пока обратный материк отрезан от остального мира океаном Тьмы, этого не произойдет. Но только мертвый устоит перед натиском лживых хогморов Рэанаты. Пусть люди, утратившие влияние хогмора совести, уже не те, что были прежде, но сейчас они хотя бы не становятся хуже. Война превратит их в чудовищ и, возможно, с оставшейся четверкой будет покончено. А ведь ты знаешь уже, что бывает в мире, где истинные хогморы подменены человеческими извращениями!
   -- Я знаю? -- удивился Айнор. -- Но как?
   -- Частично, -- собеседница провела рукой по его лицу. -- Вы ведь уже проходили Дуэ в этом Обелиске. И будь уверен: Дуэ существует, но только его жители еще не догадываются, что обитают в Дуэ, а если кто и понимает это, то ума не приложит -- отчего. Дуэ -- это мир, лишенный истинных хогморов, Айнор!
  
Продолжение следует...