Никто не знал, да и никогда не задумывался, откуда оно там взялось. Ведь рядом не было ни одной яблони, да и вообще деревьев. Видно поговорка на это яблоко действовала не особо. Яблоко лежало давно. Оно было большим и красным. В жару по огненноспелым красиво налитым яблочным бокам тек пенный густой сок. Омытое дождями яблоко сверкало на солнце глянцевой кожей, манило свежим спелым ароматом. И яблоко стояло довольное своей дородной красотой и сладостью.
Мы родились где-то рядом с яблоком. А, может быть, даже внутри него самого. Точно сказать не могу. Одно знаю наверняка, кормились и жили мы только им. В жару и бурю мы прятались под нависавший над нами огромный яблочный уступ, как казалось нам, вечный и надежный как небо над головой. Когда хотели есть немного грызли яблочный бок, отрывая еще непослушными слабыми лапками маленькие кусочки, и, виновато озираясь по сторонам, быстро запихивали их в рот. Припадая к воткнутым соломинкам, мы сосали из яблока живительный сок, нескончаемый запас, которого хранился в глубоких яблочных недрах.
Мы гордились яблоком, гордились, что мы родились рядом с ним, любили его.
Яблоко было само по себе. Когда над ним подымался рой мелких желтых галдящих тлей или дул холодный и тревожный северо-западный ветер, оно поворачивало свое величественно огромное тело и, слегка наморщив светлую кожицу, терпеливо ждало. Лишь когда огромные базальтовые жуки-носороги из дальнего леса, собравшись огромной зловешей черной толпой, приходили, грозно топая в ногу по мягкой зелени травы, и впивались стальными когтями и клыками в сочную нежную мякоть яблока, оно наконец не выдерживало и наклонив тяжелый полурастерзанный живот катилось, раздавливая всех на своем пути. Мы глядели на все это в изумленном ужасе, изгнанные жуками-носорогами от яблока, прячась под широкими листьями лопухов за бугром. Но когда все чужаки были повержены и яблоко устало водружалось на место, тяжко дыша и саднясь теплым соком из раскорябанных боков, мы, уже позабыв страх, чувствовали голод и снова ползли к материнскому лону яблока, и оно принимало нас и не корило за наше малодушное бегство.
Уже никто не помнит кто первый оторвал кусок, бОльший чем смог съесть за раз и насытится на длительный срок. Но как-то так вышло, что вдруг сразу некотрые из нас начали вырывать свежую мякоть и набивать ее за щеки, пихать в карманы. Дальше больше - кто-то нес громадные кусища и складывал их в укромные норки, покрытые сверху надежным слоем дубовой коры и огороженные мелкими и острыми осколками кирпича. Раньше мы были похожи друг на друга как два яйца, снесенные одной курицей, теперь же все мы сидели по норкам и лишь изредка выходили погреться на солнышке и похвалиться перед соседом своим добрым урваным куском спелой мякоти. Те же из нас кто отхватил кусок побольше, чинно и важно задравши пунцовые носы заказывали за небольшую порцию мякоти какому-нибудь нерасторопному простофиле, не успевшему вырвать кусок яблока, сделать шикарные и необычные наряды из зеленого мха и красных кленовых листьев. Мы начали щеголять друг перед другом плотными брюшками в натянутых на них брусничнолиственных жилетах и кичиться своей бесполезной губительной запасливостью. Так среди нас впервые родилась зависть и произошло первое убийство.
Еще давным-давно кто-то из нас придумал выгрызать тонкие тростинки полевой травы и, заостряя их, протыкать яблочный покров и глотать питательный нектар. Насытившись вдоволь, мы вытаскивали тростинки и кидали их прямо где стояли, и оттого земля рядом с яблоком была повсюду усеяна уже затвердевшими острыми с одного края тростинками. Они бы с легкостью сгодились бы как оружие против жуков-носорогов, часто своими набегами тревожащих нас и облекающих нас в бегство и против желтой тли, постоянно норовящей исподволь украсть кусочек мякоти, но мы не думали об ином применении тростинок помимо питания, и лишь возникщая зависть толкнула нас к тому, чтобы поднять старые тростинки с земли.
Однажды, кто-то из нас перебирая свои запасы вдруг вспомнил, как его сосед, носивший ярко рыжий жилет и синюю шляпку от волнушки, хвастался перед ним своим недавно выгрызанным гигантским куском мякоти, звернутым в изумрудный лист папоротника. Тогда за небольшие куски уже начинающей подсыхать мякоти он нанял двух изголодавшихся бедняков и темной ночью они ворвались в норку соседа, забили его тростинками, вытащив все запасы мякоти.
Это доселе невиданное происшествие поразило всех нас. Норки самых запасливых из нас теперь постоянно охранялись отрядами наемников с острыми тростинками. Даже те кто победенее закрывал вход в норку дверцей из коры и задвигал на ночь все засовы из еловых иголок.
Выползая утром из норки богач садился на жирную зеленую гусеницу и также в сопровождении охраны ехал к своей части яблока. Да, я забыл сказать, что яблоко успели к тому моменту разделить на части. Каждая часть охранялась и каждый владелец строго следил за неприкосновенностью своего куска. Дошло даже до того, что подъезжая на гусенице к сморщивщемуся поникшему и весьма похудевщему яблоку кусковладелец сам уже не вгрызался в мякоть. Для этого были специальные грызуны — рабочие за маленький шматок выгрызающие для вас мякоть под неусыпным надзором вооруженной тростинками охраны.
Время шло. Мы постепенно забыли привычку смотреть на солнце. Перестали карабкаться за закате на холм и слушать рассказы странника ветра. Мы все сидели по своим норкам, гладя отвисшие лоснящиеся животы, и пересчитывали, взвешивая на лапке уже засохшие куски когда-то свежей мякоти. Мы научились мелко нарезать табачный лист и дурея от горькой радости жевать его, глядя лихие гонки на зеленых гусеницах. Мы кичились друг перед другом яркой одеждой и широкой норой.
Те из нас кто не успел застолбить себе куска яблока, вынужден был питаться перетертыми сухими листьями и травинками.
Беда пришла неожиданно и стремительно. Однажды под вечер с сосны спустился отвратительный черный паук с широкой грудью покрытой густой грязной черной шерстью. Он сверкал единственным бессмысленно мутным яростным глазом и, перебирая многочисленными кривыми лапами, пополз к нашим норкам. Всех кто попадался ему на пути паук душил. За ним ползло множество маленьких паучков, уже нацелившихся на наши покинутые норы. Мы, бросив все, по привычке бросились к спасительному яблоку, всегда спасавшему нас от всех невзгод. Лишь оно могло своей могучей статью защитить нас, уберечь и избавить от врага. Но на месте нашего яблока стоял лишь тонкий уже высохший скелет с вьющейся над ним осмелевшей желтой мошкарой. Яблоко было мертво и недвижно. Напрасно мы припадали к его твердому и сухому обгрызанному остову, стеная и моля о помощи. Лишь почерневший лист на твердой палочке наверху еле слышно шелестел на порывистом ветру. А потом и он сорвался и унесся куда-то вдаль.
Многие из нас погибли. В кого-то паук запустил свое поганое семя, и они стали подобны ему и остались существовать и догрызать остатки нашего, когда-то великого яблока. Но я думаю, долго пауки не смогли усидеть там и поползли или воевать с жуками-носорогами, или искать новое, еще более или менее целое и живое яблоко.
А я, я остался сидеть тут на бугре. Когда пришли пауки я убежал, оставив весь свой запас мякоти, который потом они сожрали, а что оставили — склевала желтая тля. Я слушаю по вечерам росказни путешественника и вруна ветра, а по ночам пытаюсь сосчитать звезды. Когда я засыпаю мне снится наше яблоко, какое оно было при мне и каким оно, быть может, было до меня. Мне некуда идти. Я любил именно это, наше яблоко. А теперь его нет. Пустое стало поле.