Митя третий день слоняется по квартире.
Что он не так сделал?
Не выключил телевизор. Лампочка горит..
Не завернул кран.
Вода капает в ванну ровно в центр вечного рыжего ржавого пятна.
Всё случилось так неожиданно и скоро. Дмитрий Иванович вдруг раскрыл рот и упал. Митю подбросило вместе с чайной чашкой. Вон, она до сих пор валяется рядом с тапочком Дмитрия Ивановича. А Митя бродит третий день и ждёт.
Забрел на кухню. Погладил заляпанную ручку холодильника.
«Дверца открыта. Сыр портится»
- Это не сыр. – Услышал голос из гостиной.
На диване сидит Генка в парадной кадетской форме и смотрит на Дмитрия Ивановича.
- Чего ждешь? – Спрашивает Генка.
- Так ведь…
- Без тебя разберутся. Нельзя так долго.
- А ты так всегда теперь.. при параде?
- Гуня, а ты не стал сообразительней. - В Генкиных бледно-голубых глазах нет ни упрека, ни сочувствия к Митиной бестолковости.
- А… Ну да.. Ты же как тогда, после скарлатины… А почему ты? Тебя?..
- Не знаю. Может, потому что только ты и Полип плакали…
- Я не плакал. Полип – да. А я – нет. – Митя остро вспомнил прелую сырость казарменной подушки и жжение в распухшем от слез своем десятилетнем кадетском носу.
- Кому ты рассказываешь?! – Засмеялся Генка, и золотая пыль осыпалась с его веснушек и мерцала, растворяясь, в воздухе.
Из полуоткрытой щели кладовки выплыл заспанный, взлохмаченный домовой.
- А ты чего смотришь? – Строго сказал Генка, и улыбка на его детском лице слегка вздрогнула.
- А я что?! Вон, свет горит. Вон, телевизор.. Мало?
- А это что? – Генка качнул лаковым козырьком фуражки в сторону Дмитрия Ивановича. По липкой полоске слюны на вздувшейся щеке лежащего ползала муха.
- Думаешь, больше ждать нельзя? – Домовой почесал подмышку. – Ну, разве что вот это…
Он сунул длинный кривой ноготь в ветхую, шаткую розетку. Внутри той громко треснуло, коротко вспыхнуло. Всхлипнул и обиженно потемнел пыльный экран телевизора. Одинокая лампочка в люстре возмущенно лопнула и осыпала осколками открытые глаза Дмитрия Ивановича. Из обгоревших ноздрей розетки потянулись вязкие плети дыма.
В дверь застучали, загрохотали тяжело и страшно.
- Соседи. – Сказал Митя.
- Милиция. – Проворчал домовой, когда захрустело крашенное-перекрашенное дерево косяка.
- Папа! – Кричал испуганный бас из-за дрожащей под ломом двери.
- Сын? – Равнодушно улыбался Генка.
- Ага.
- Ну, пошли что ли? – Генка поплыл к форточке, и мелкие снежинки из нее летели сквозь красный околыш и кокарду его фуражки, сквозь лампасы на идеально отглаженных брюках.
Митя подпрыгнул и устремился за Генкой. Легко и радостно. Оставив без сожаления свой, так уже утомивший его, раздувающийся, в пятнах, изношенный за семьдесят пять лет, скафандр, марки «Гунин Дмитрий Иванович».
