Наверно, лучше в мире места нет,
Чем то, где довелось тебе родиться…
Я помню дым отцовских сигарет,
Родных людей приветливые лица,
Как за окном текла река Мезень,
И как спешили катера и лодки
По водной глади. Было мне не лень
Кричать вдогонку, не жалея глотки.
Наш деревянный двухэтажный дом
Стоял почти что на речном угоре,
И я стремился всем своим нутром
Туда, на север, где плескалось море.
Случалось, летом ездили семьей
Мы за морошкой к берегу морскому.
На карбасе, качаемом волной,
Нас вез туда рыбак, сосед по дому.
Он воевал, но бог его хранил,
Поскольку от Смоленска и до Праги
Дошел сосед наш, не щадя ни сил,
Ни жизни, ни здоровья, ни отваги.
Об этом говорили ордена
На лацканах парадного костюма,
Он в день Победы чарку пил до дна,
А после пел про Ермака с Кучумом.
Он говорил порою о войне
Совсем не то, что нам твердили в школе,
И чудились, бывало, в тишине
Чужие крики ярости и боли.
Я представлял горящие леса,
Осколками порубленные роты,
Как падали на землю небеса
Укрыть собой погибшую пехоту.
В его рассказах правда о войне
Была такой пронзительно суровой…
Но, кажется, от этого вдвойне
Нас впечатляло сказанное слово.
Дворовый наш ребячий коллектив,
Забыв обиды детские и ссоры,
Ему внимал, дыханье затаив…
Один рассказ забуду я нескоро.
II
Мы замыкали Корсуньский котел,
Стремительно идя к Звенигородке.
Звенящий воздух украинских сёл
Нас опьянял сильней вина и водки.
В тот год остервенение войны
Дошло уже, наверное, до края:
Когда лежит в руинах полстраны,
Про милосердье быстро забываешь.
Встречали нас в сожженных деревнях
Седые изможденные старухи,
Я видел в их глазах тяжелый страх,
Собаки рядом ползали на брюхе.
Фашист угнал девчат и пацанов
В неметчину и разорил жилище,
И некому, казалось, новый кров
Отстроить на военном пепелище.
Всего страшнее видеть было мне
Под Уманью военнопленных лагерь…
На голой припорошенной стерне
И рядышком, в заснеженном овраге
Красноармейцев голые тела
Колючим снегом заносила заметь…
Как будто закусивши удила,
Враг оставлял чудовищную память.
Мне всякое, ребята, довелось
Увидеть на войне, скажу без блажи,
Но ту свою удушливую злость
Я и до смерти не забуду даже.
И ненависть к губителям земли,
Моей земли, хоть я и северянин,
Мне не забыть, ведь не в чужой дали
Я трижды был немецкой пулей ранен.
А где-то к середине февраля
Серьезно разыгралась непогода,
Расквасились бескрайние поля,
Машины застревали и подводы.
Не поднимая воспаленных глаз,
Планшет свой приспособив на коленце,
Начальник штаба отдал мне приказ
На сборный пункт доставить пленных немцев.
На землю падал мокрый белый снег,
Передо мной стояли оккупанты,
Колонна из трех сотен человек
Попала, братцы, под мою команду.
Со мною легкораненных верзил
Десятка два… По воле командира
Им предстояло по дороге в тыл
Побыть полсуток в роли конвоиров.
Был выдан нам на всех сухой паёк,
Бойцы поели напоследок каши,
И мы, привычно не жалея ног,
Пошли месить кирзой дороги наши.
Навстречу нам все шли и шли войска,
Порою доносился звук тальянки.
Дорога шла вдоль редкого леска,
Когда с пригорка подкатили танки.
Мы отступили в сторону чуть-чуть,
Но танки встали посреди дороги,
Из люка башни выбрался по грудь
Танкист, Герой… Следы былых ожогов
Еще виднелись на лице его,
И выбивались из под шлемофона
Седые кудри… Верно, оттого
Казался старше он. Комбинезона
Ткань прятала погоны на плечах,
Полковника, как я узнал позднее.
Он приказал нам отойти на шаг…
«Но пусть стоят на месте лиходеи», –
Добавил он, сверкнув усмешкой злой.
Не ведал я, что совершится скоро,
Махнул полковник правою рукой
И заревели яростно моторы.
Стояли немцы на пути машин,
Оцепенев от ужаса, как дети.
Они враги, конечно, но картин
Таких еще не видел я на свете.
Вминали пленных танки в грязь и снег,
И гусеницы окроплялись кровью,
Не мог вершить такое человек,
Но совершал, не поведя и бровью.
Не буду я описывать того,
Что на моих глазах тогда случилось…
Пытались мы спасти своих врагов,
Помочь, кому еще мы были в силах.
Из всей колонны, выживших в тот день
Набралось три десятка еле-еле.
Я помню, как рыдал, обнявши пень,
Боец мальчишка в старенькой шинели,
А танки спешно уходили прочь,
Лишь укрывал останки человечьи,
Как будто поторапливая ночь,
Потемками сырой февральский вечер…
Я часто вспоминаю случай тот
И не могу понять того, не скрою,
Каким же должен быть ужасным счёт,
Чтоб оплатить его такой ценою.
Хотя прошло уже немало лет,
Жизнь искрошилась старою галетой,
Я все ищу на тот вопрос ответ
И не могу никак найти ответа.
