"13 июля в Киеве трагически погиб поэт Юрий Каплан. Ему было 72 года. Его убили в собственной квартире.
Дочь, живущая в Германии, каждое утро с ним созванивалась. Но в этот день она не могла дозвониться, начала беспокоиться, и попросила знакомых и соседей заглянуть к отцу. Дверь была не заперта. Соседка обнаружила Юрия Григорьевича, лежащего на кухне в луже крови. Вызвала скорую. Но Юрий Каплан был мертв."
Из газет
Вечная память тебе, Светлый Человек!
Не стало Юрия Григорьевича Каплана, умного, доброго, честного человека. Страстного поэта, неравнодушного учителя.
Не оставляет мысль - что не успела о многом додумать с ним, договорить, помолчать, помолчать о многом.
Что такое эта жизнь?- смешная и быстротечная шутка, краткая остановка между бытием и небытием.
Поэт , безбашенный и бесшабашный индивидуалист , бросающий вызов небытию, наперекор всем рассказам и сумятицам.
Поэт, словно терпящий кораблекрушение странник, успевающий перед смертью запечатать в бутылку с сургучной печатью и бросить в людское море свое послание.
Послание отыскать и прочесть которое по силам только неравнодушному сердцу.
«То, что в сердце твоем как набат отзовется, может в сердце ином никогда не проснется»
Для меня знакомство и любовь к поэзии Юрия Григорьевича началось со стихотворения «Неликвиды»:
«Нас не доконали каналы, нитраты, нуклиды,
Блокады и голод. Гулага разверстые хляби.
Мы не ликвидированы. То есть, мы неликвиды.
Глубокое слово придумано в нашем Главснабе.»
Можно много поднимать здесь набившие оскомину рассуждения о еврейском или нееврейском вопросе, для меня это просто гениальное стихотворение, своего рода реквием по зверски погубленным людским судьбам, которые стали просто "Кровавой грязцой в колесе" как писал О.Э. Мандельштам.
Стихотворение «Урий, Бессонная ночь.» вот уже 8 лет является частью меня самой, ведь писала когда то Марина Цветаева, что Стихотворение, которое ты выучил, становится частью тебя самого и принадлежит уже тебе, скажу больше - оно входит в твою генетическую память, укрепляет твой внутренний стержень. И ты многое понимаешь тогда о том , что нужно и должно:
«Сам выберу свой день. Сам изберу свой путь,
Сам в сече обрету себе врага по росту,
Когда в ее глаза я не могу взглянуть,
Зачем мне видеть свет и утренние звезды?»
Есть стихи, которые делают нас сильнее, есть учителя, которые делают нас строже и честнее по отношению ко всему сделанному и созданному.
Для меня те 25 занятий в литературной студии «Третьи ворота» в Киеве, голодным и холодным 2000-2001 годом были невероятным глотком жизни и света.
Как вы умели тогда выслушать всех нас, Юрий Григорьевич!
Молчаливый, грузный, с опущенными веками, Вы внимательно прослушивали наши вирши, а ведь иной раз нас приходило по 25-30 человек и каждому находили верное и справедливое слово, чутко выхватывая из общего потока яркую строчку, образ, рифму.
В моей жизни больше не было ТАКИХ лит.объединений!
Последний раз я была проездом в Киеве в 2003 году и лелеяла надежду этим летом свидеться с Вами на Фестивале в Крыму. И как это часто бывает, - всегда нам не хватает самой малости, полувзгляда, полшага. Шепотка…
И вдруг как обухом по голове, понимаешь, что человека больше нет на Земле…
И из твоего современника, близкий по духу человек превращается в книгу, росчерк пера, в память…
Целая эпоха закрывается перед тобой , неожиданно острее начинаешь чувствовать бытийную смертность и великое поэтическое бессмертие Поэта, который жив, пока живы его стихи, образы , поэтический мир. Мир Мастера…
И, если есть для Мастера заслуженный покой, пусть он снизойдет на Юрия Григорьевича.
В уютном домике в окружении близких друзей и умных книг, среди таких для него любимых и теперь уже неотцветающих кустов сирени .
Вечная память тебе, Светлый Человек!
23.07.2009
Февральская сирень
Бессрочная зима. Гудят, кому не лень.
Смурной пенсионер смычком по струнам водит.
И вдруг к исходу дня – февральская сирень
В похожем на вокзал подземном переходе.
На взлетной полосе души, рванувшей вверх,
Бетонного столба оледенелый комель,
Но соблазнят февраль лиловый фейерверк,
Восторженный мираж, неуловимый промельк.
И вот сквозь пьяный гул плывет в моей руке,
Отбрасывая блик на грязные опилки,
Февральская сирень в серебряном кульке,
Бессмертная форель над стосом ржавой кильки.
И пусть меня трясет заплеванный трамвай,
Пусть даже белый снег ложится серым пеплом,
Февральская сирень – нетерпеливый май,
Что батька попэрэд прорвался в наше пекло.
Не дай мне расплескать божественный нектар,
Внезапный, как пожар, итог стихотворенья:
Я так тебя люблю. Прими мой дерзкий дар –
Всего один глоток немыслимой сирени.
НЕЛИКВИДЫ
Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
А. Блок. “Скифы”
Нас не доканали каналы, нитраты, нуклиды.
Блокады и голод. ГУЛага разверстые хляби.
Мы не ликвидированы. То есть мы – неликвиды.
Глубокое слово
придумано в нашем Главснабе.
Ликвиды здесь в Бабьем Яру,
в Быковне, в Куропатах,
В Катыни, в пустыне,
во тьме от тайги до Тавриды.
Ликвиды детей поедали в оболганных хатах.
А мы избежали их участи. Мы – неликвиды.
На нас руководство имело какие-то виды,
Нас упоминали в почти эпохальных докладах,
Мол, худо ли бедно, а все-таки выжили гниды.
И, стало быть, рады.
И все понимают, как надо.
Мы выжили –
выжали нас на бетонные плиты,
Как мокрую тряпку. Мы выжатые лимоны.
Становимся в очередь
за пресловутым талоном.
Потом отоварим. И вроде со временем квиты.
Мы выжили, но...
из ума, из любви – неликвиды...
Мы выжили –
выжили нас из судьбы человечьей.
И есть ли надежда,
что это продлится не вечно,
Ведь именно мы – основание всей пирамиды?
Мы ходим на службу.
И точим с приятелем лясы.
Глотаем плевки. И как будто не копим обиды.
Нас тысячи тысяч.
Нас тьмы, как говаривал классик.
И пусть мы – не скифы.
Но помните – мы неликвиды.
Урий. Бессонная ночь.
...Давид прогуливался по кровле царского дома и увидел с кровли
купающуюся женщину. А женщина была очень красива... И сказали ему —
это Вирсавия, жена Урия... И он спал с нею... II послал сказать: пришлите
ко мне Урия... И расспросил его Давид о ходе войны... И вышел Урий из
дома царского, а вслед за ним понесли царское кушанье... Но Урий спал у
ворот... со всеми слугами, а не пошел в свой дом... И донесли Давиду... И
сказал Урий Давиду: рабы господина моего пребывают в поле, а я пошел
бы в свой дом есть, пить и спать с женою!.. Поутру Давид написал письмо
и послал его с Урием... В письме он написал так: Поставьте Урия там, где
будет самое сильное сражение и отступите от него, чтобы он был поражен
и умер... Вторая книга царств.
Глава II.
Сошла почти на нет вечерняя заря,
Кровав последний блик на золоте чертога,
Я понял с первых слов лукавого царя,
Которого любил и почитал, как Бога.
Царь думал: Урий глух. Царь думал: Урий слеп.
Царь думал: Урий прост, и жизнь его прекрасна.
Я не войду в свой дом. Я не вкушу свой хлеб.
Я больше не возьму жены на ложе страстном.
Да, он герой и царь, провидец и поэт,
Строитель и мудрец. Но ты ведь помнишь. Боже,
Что в жизни для меня страшнее пытки нет,
Чем знать, что кто-нибудь ее коснулся кожи.
Пусть мне не пасть в бою.
Пусть мне не быть в раю.
Пусть буду жалкий раб, а не отважный витязь,
Но если выбирать, я дам отсечь свою,
Чем на плече ее чужую кисть увидеть.
Пусть я курчав, как негр. Пусть я упрям, как бык.
Пусть я зеленоглаз, как распоследний грешник.
Но светят только мне две серо-голубых
Звезды в сплошной ночи ее волос кромешных.
Да, слишком часто меч сверкал в моей руке,
И часто разум я терял в бою от гнева,
Но я один плыву по голубой реке —
По жилке на груди ее... любимой... левой...
Как сладко на войне мне снился этот дом —
Вот мы опять вдвоем... вот мы уже простились...
Сплю на сырой земле, обласканный царем,
Шпионы из дворца вовсю засуетились.
Нет, будь и впредь, мой царь, по-прежнему велик,
Спасибо за вино и щедрые награды,
Но лучше обойтись без вычурных интриг,
Мне станет смерть в бою действительно отрадой.
Сам выберу свой день. Сам изберу свой путь.
Сам в сече обрету себе врага по росту.
Когда в ее глаза я не могу взглянуть,
Зачем мне видеть свет и утренние звезды.
