Первый день лета дышал зноем, гарью, мазутом, привычным запахом раскалённых рельсов и шпал. Грохотали, проносясь мимо, за дали дальние, всё те же скорые поезда, и машинисты приветственно махали с верхотуры своих тепловозов старым знакомым, снующим внизу в беспокойном трудовом ритме.
Андрей взмок, выдохся, бегая из кабинета в кабинет с обходным листом, повздорил с Катериной Петровной, тощей, бесцветной библиотекаршей железнодорожной станции. Та долго ему вдалбливала что-то про книжку, якобы взятую пять лет назад и благополучно присвоенную им, и наотрез отказалась подписать документ. Недолго думая, дефектоскопист Кузнецов быстренько слетал в буфет, и большая разноцветная коробка «Ассорти» смягчила каменно-неприступное сердце старой девы.
Из библиотеки Андрей помчался на вещевой склад. Бегом-бегом! Надо успеть собрать хотя бы половину автографов. У склада томилась толпа: начало месяца – выдача новой робы.
- Мужики! Мне только обходняк подписать, - попросил Андрей, в душе даже не надеясь на понимание.
И точно: никто и не подумал шевельнуться.
- Давай в общую, - равнодушно бросил кто-то из работяг.
- Андрюх, поди сюда! – вдруг позвал из очереди старик, обходчик Фадеич. – Становись передо мной. Цыц! Не стоял, так будет! Я на него занимал тоже. А не сказал сразу, потому как склероз у меня, старческий.
- Спасибо, Семён Фадеич! Я твой должник.
- Ага, пузырь с тебя! Чё, ноги решил сделать? Бежишь от кого или ветер в паруса дует?
- А я, дед, новую жизнь хочу начать, с чистого листа, как говорили древние: табула раса.
- Эхма, брат Андрюха, - усмехнулся во всклокоченную бороду Фадеич. – Россия-то, конечно, большая, завсегда есть куда податься, да только ведь от себя не убежишь. Может, у тебя этот, как его, кризис среднего возрасту?
- Он самый, - невесело засмеялся Андрей, потирая переносицу: начинала болеть голова.
Кладовщик на удивление подписал без проволочек. Фадеич на прощание похлопал по плечу:
- Ну, бывай, попутного тебе! А пол-литру не забудь занести.
Да, ветер бы точно не помешал! И в паруса чтоб дуло, и дурь из башки чтоб выветрило! Хватит уже мучить себя ненужными воспоминаниями о несбывшейся мечте. Что было, то прошло, мхом поросло, умчалось вдаль, испарилось, пора отпустить и забыть, забыть, наконец, глаза цвета дикой жаркой ночи той женщины, которая никогда не будет рядом с тобой. Надо жить настоящим. Надо жить проще. Вон сыновей растить, дворец построить, насажать кучу деревьев, что там ещё? Кузнецов закрыл глаза и приказал себя привычно, так, как делал это уже долгих три года: «Стоп, Андрюха, стоп, братишка, нет её в твоей жизни и никогда не было! Сон, красивый сон, прекрасная сказка, а жизнь – это будни, это семья, сынки-близнята, Лера». И старательно утрамбовал молниеносно блеснувший зигзаг памяти на самом дне пыльного чемоданища, полного дурацких иллюзий и сопливых грёз, не подобающих серьёзному отцу счастливого семейства.
Оставалось собрать ещё две подписи, но, прождав почти час под дверью очередного кабинета, голодный с самого раннего утра, усталый, Андрей решил завтра, с новыми силами, завершить начатое дело. Тихо матерясь, он ехал домой. Да ещё, как назло, въезжая во двор, зацепил воротами дверцу машинки.
- Ах, твою мать! – он провёл пальцами по свежей царапине, цыкнул на выбежавшего с воздушным змеем сына, пнул вольготно дремлющую на веранде кошку и, злой, как чёрт, толкнул входную дверь.
Жена, вся в мыле, растрёпанная, упаковывала хрустальную люстру. Колыхалась тяжёлая грудь, мокрая прядка волос прилипла к потному виску.
- Ты как ложишь? – заорал он с порога. – А снять вот эти фиговины ты не додумалась?
Та с грохотом бросила плафон на стол и завопила в ответ:
- Ты меня ещё учить будешь? Шатаешься целый день неизвестно где, а я всё должна сама, сама. Шкафы двигать – Лерка! Кровати разбирать – опять Лерка! Ты, вообще, хто? Мужик в доме или конь в пальто?
Всё собрала в кучу, припомнила все грехи и грешки, просчёты и промахи:
- А ты, ты… Заткнись! Скажи спасибо, что до сих пор не послала тебя в тёплое анальное отверстие вместе с твоей чувырлой! Забыл, что только ради мальчишек тебя, кобеля, простила? А знаешь, чего мне это стоило? А сколько ты мне крови выпил? А сколько ты мне нервов вытрепал своими бабами? Ах, Андрюшеньке не нравится правду слушать! А ты к своей сумасшедшей уматывай! Пусть она тебя приголубит и утешит. Вот там и командуй! А здесь я – хозяйка!
Андрей пошёл красными пятнами, заиграл каменными желваками, хотел ляпнуть что-нибудь хлёсткое, гадкое в ответ, но тут во дворе громко заревел сынишка, Дюшка-маленький: запутался в воздушном змее, упал, через минуту рёв удвоился, это присоединился к брату, второй близнец, Алёшка. Отец выбежал во двор, подхватил отпрысков на руки, прижал к широкой груди, вдыхая родной солнечный запах русых макушек, оттаял, переполненный нежностью через край, чувствуя, как разом вышли злость и усталость, накопленные за день.
С детьми в охапку Андрей зашёл в летнюю кухню, любовно отстроенную самолично: узорчатые лакированные стены и дверь, резные шкафчики и полочки. Ласково лепетала малышня о чём-то своём, важном. Пришла Лерка, молча принялась готовить обед. С треском начала рубить капусту на борщец, изредка одаривая мужа тяжёлым взглядом исподлобья. Кузнецов тоже не проронил ни слова, взял нож и принялся чинить раненного змея. Пацанята крутились рядом, довольные, сияя радостью синих глаз, как два маленьких ясных солнышка.
К вечеру вдруг разразилась первая летняя гроза, ветер принёс неожиданно холодный ливень. Загрохотало, засверкало и ливануло так, что Андрей, выбежавший к машине, заскочил в беседку в саду. Облепившая её со всех сторон, отцветающая сирень мокрыми гроздьями мазнула по руке, и прямо на ладонь, вместе с прозрачной капелькой дождя, мягко сползла крошечная сиреневая звёздочка. Андрей машинально, как в детстве, пересчитал лепестки и удивился: надо же, пятилистник, на удачу. Присел на край влажной скамейки и задумчиво потрогал пальцем нежданную гостью. Закрыл глаза, и вдруг слова пришли сами, откуда-то из неведомых глубин и обрели смысл: «Хочу, чтобы она меня не разлюбила…»
Цветочек прилип к языку маленькой пилюлькой. Горьковатый вкус загаданного желания на мгновенье вернул Андрея в детство, когда мир был полон волшебства и стоило только захотеть и попросить кого-то там, наверху, пославшего на помощь сиреневую звёздочку, и счастье, в виде нового велосипеда или альбома для марок, само шлёпалось к ногам. Он пошарил в кармане, достал отсыревшую пачку, и, разминая в руках сигарету, вдохнул полной грудью пьянящую страстность последних весенних цветов. И жизнь снова забилась в груди ровно и наполнилась тайной сутью.
В дом Андрей вошёл тихим и спокойным. Словно внутри щёлкнул и включился мудрый, старый друг-автопилот. Валерия всё дёргалась по пустякам: и то не так, и это неправильно делаешь, и руки у тебя из ж*пы растут, но он уже не вникал в барабанную дробь счастливой семейной жизни. Молча упаковал посуду по картонным коробкам, молча разобрал громадную (чисто – катафалк!) супружескую кровать. Молча поужинал. Спать лёг за полночь. Примостился на древней драной раскладушке. Долго ворочался, ложе пело и стонало, через час жена не выдержала: «Ты что издеваешься что ли? Сколько можно скрипеть?»
Муж огрызнулся: «Давай меняться! Ты сюда, а я на диванчик!» Сгрёб подушку и одеяло и, яростно припечатывая пятками голый пол, ушёл в детскую. Сыновья давно угомонились и сопели в четыре дырочки веснушчатых курносых носов. Андрей бережно укрыл разметавшихся во сне детей и прикорнул рядом, на полу.
Старым филином ухнуло сердце, и, сорвавшись, полетела куда-то вниз суета-маета прожитого заполошного дня. Тишина, чистая тишина мироздания приняла его в свои объятия. Глоток живительной силы, толчок и вот он уже где-то далеко, по ту сторону обыденности и фальши.
…Разбивалось о гранитные скалы ошалевшее солнце. Где-то тонко звенели цикады. Громадные фиолетовые бабочки порхали у самого лица. Андрей отмахивался от них и, цепляясь сильными пальцами об отполированные ветром и временем, красные камни, полз наверх, к ослепительному аквамарину бездонного неба. Обдирая горячие ладони в кровь, задыхаясь, он медленно взбирался всё выше и выше. Судорожно пульсировал в горле огромный оранжевый диск, и солёный пот заливал уставшие от яркого света глаза. Цель была совсем близка. Последний рывок. И…
Тяжело дыша, он ввалился на крошечный пятачок на самой вершине покорённой скалы. Там, поджав под себя ноги, сидело юное божественное создание. Лиловая туника ниспадала с обнажённых плеч, в длинных волнистых волосах незнакомки запуталось само время и остановило мгновение Истины.
- Устал? – шёлково улыбнулась дева.
- Ага! – выдохнул невольный альпинист.
И, примостившись рядом, прохрипел:
- Ты кто?
- Я? – россыпью тысяч серебряных бубенцов отозвался эхом смех красотки. – А разве не ты вчера загадал заветное желание?
- Ну? А ты джинн что ли? Хоттабыч? – Андрей захохотал громко, до колик в животе. – Ой, уморила!
Девчонка и бровью не повела:
- Я, милый, Ангел-Хранитель, правда, не твой, а той, о которой ты просил. Помнишь? А имя моё – Аструм Сирингеум - Сиреневая Звезда.
- Помню... - едва шевеля пересохшими губами, просипел Андрей. – Моё желание исполнится?
- Не знаю, - пожала плечами собеседница. – Посмотрим.
- Что посмотрим? – не понял он.
- Все варианты, - уточнила Звезда. – Вставай, нам пора. Надо успеть. Времени мало.
Они стояли у самого края площадки. Внизу смущёнными барашками ёжились на ветру облака, и простиралась бескрайность бытия. Андрей зажмурился. Девушка усмехнулась, взяла Кузнецова за руку и шагнула в бездну. С шумом расправились за спиной невидимые крылья. Они летели над морями и странами, над чужими жизнями и чужими судьбами.
- Узнаёшь?
Осенний город притих в ворохе жёлтых листьев. Белое авто замерло у самой дороги. В нём - двое. Он и она. Андрей задохнулся от кома в горле. Злата. Любимая. Единственная. Прильнула к нему, невесомая, нежная хрупкость позвонков, пересчитанных в прощальном объятии, песня райская губ в поцелуе сумасшедшем, глаз счастливых слепящая ясность. Шёл к тебе долго, искал много лет, а нашёл слишком поздно: руки связаны и сердце на замке. И любить нельзя! И забыть невозможно! Моя женщина не моей жизни…
Та встреча была последней. Три года назад. Три года разлуки. Три года метаний, терзаний, страданий. Табу на память. Обет молчания. Вереница лжи, лицемерия, малодушия. Комья грязи в спину. Бессонница. Страх. Предательство. Выл от собственной подлости, хотел, чтобы считала его сволочью последней и выбросила из жизни своей так же, как он её. Думал: так ей будет легче забыть о своей любви к нему. Считал свой поступок единственно верным решением: если узлы никак не развязать, их надо рубить – только так, а не иначе. Разрубил. Но боли не убавилось. Она росла с каждым днём, с каждым часом, прожитым без любимой, без неё. И чувства, которые он вырвал, как ему казалось, на корню, сжатой пружиной затаились в груди. И выстрелили в неподходящий момент. Андрей застонал, сжал зубы и замотал головой, отгоняя видение.
- Плохо тебе? – участливо спросила Звезда. – Вернёмся назад?
- Нет, я хочу знать, она меня всё ещё любит после такого?
- А это ты спросишь у неё сам. Странные существа вы, люди. Лжёте самим себе, предаёте себя и своих любимых, убиваете любовь, дарованную самим Небом. Загоняете свои истинные желания в клетку, закапываете подлинные чувства поглубже и ищете пути страданий и бед. Боитесь признать свои ошибки, неправоту и впускаете в свою душу чёрных демонов. А всё потому, что вы забыли о простой истине: Господь сотворил человека для любви и счастья.
Ангел вздохнул и взмыл ввысь, увлекая за собой спутника. Перед ними вдруг расступилось пространство, и быстрее закрутилось колесо времени. Чужой город встретил их зимней вьюгой. Спешили по своим неотложным глупым делам редкие прохожие, одиноко мёрзли голубые ёлки у помпезного здания. Андрей силился прочитать вывеску. Суд? Он заглянул в заледеневшее окно и вздрогнул: на скамье подсудимых он, собственной персоной, постаревший, облысевший, худющий. Падают холодные слова, прыгая блестящими мячиками по атласной мантии судьи: « Слушается дело о нанесении тяжких телесных повреждений гражданке Кузнецовой Валерии Васильевне, 1970 года рождения, её супругом, гражданином Кузнецовым Андреем Владимировичем…»
- Что это? – потрясённый Андрей отпрянул назад. – Это моя судьба?
- Нет, - улыбнулась Сиреневая Звёздочка, - к счастью – нет. Это только один из вариантов. Судьба – не фатум, как привыкли считать люди. Вселенная только предлагает варианты, а человек сам волен выбирать свой путь.
- И у всех есть право выбора?
- Конечно.
- И у неё?
- Хочешь посмотреть?
Они полетели дальше. Внизу засверкали огни громадного мегаполиса.Проплыли мимо неоновые вывески богатых кварталов. И тёмный переулочек вынырнул из городского чрева. В маленькой хибаре тускло горела маломощная лампочка. На деревянном топчане, под кучей грязного тряпья, лежала женщина, измождённая и бледная. Тонкая бурая струйка засохла по ходу вздутой вены, рядом валялся шприц с остатками мутной жидкости. Андрея затрясло, заколотило, залихорадило. Он рванулся вперёд, порываясь влететь в небольшое разбитое окошко, но Ангел цепко схватил его за рукав:
- Не спеши. Это тоже всего лишь возможное развитие событий, пока ирреальность. Когда женщину предаёт любимый, перед ней открывается огромное количество дорог. Самый лучший путь - клин клином, то есть новый мужчина, новая любовь. А самый худший – яма: утопить свою боль и утонуть самой. Ты видишь последний. Он отвратителен, знаю, но вполне возможен, как и тысячи других. Решать только ей.
- А она уже выбрала свой вариант? – Андрей напрягся, ожидая ответа.
- Злата сейчас на распутье, но жизнь продолжается и нельзя откладывать на потом решение своих проблем, - Звезда вздохнула, - поэтому я здесь, с тобой.
- Но ведь я уже сделал свой выбор. Я не могу позволить себе любить её! У меня сыновья. Я за них в ответе.
Небесная девушка покачала головой и с сомнением сказала:
- Не хотела тебе показывать, но, видно, придётся.
- Что показывать? Что-то с пацанами будет не так? Да, говори же, мать твою звёздную! – Андрей побагровел и схватил Ангела за плечи.
Та вывернулась неслышно и воспарила высоко, увлекая за собой разъярённого Кузнецова. Они взлетели снова к облакам. В туманной пелене размыто вырисовывался гигантский дуб. На его голых ветвях белели свёрнутые в трубочку бумажные листочки. Сиреневая прикоснулась к одному из них, и они с лёгким шелестом расправились и затрепетали на ветру. Андрея охватило непонятное беспокойство, заныло сердце, и вдруг глаза увлажнились сами собой.
- Что это? Почему я плачу?
- Здесь живут души нерождённых детей, тех, кого их родители не захотели видеть на Земле. А вот это твой сын.
Звезда раскрыла ладонь, и на неё неслышно опустилось лёгкое маленькое облачко. У Андрея подкосились ноги.
- Как же так? – он растерянно смотрел на невесомую сущность, так и не обретшую физической оболочки. – Клянусь, Звёздочка, я не знал… Ты же знаешь, как я люблю детей … Я бы не позволил…
- Ой ли? – Ангел поморщился, - не гневи Бога, Андрюша. Ты помнишь её один единственный телефонный звонок? Ты тогда не захотел даже слушать её. Ты отгородился от неё забором лицемерия. Что-о-о? Хотел, как лучше? Думаешь, сделал благое дело? Да-да, у тебя семья, сыновья чудесные, можно только любоваться и завидовать! Но ты полюбил другую женщину! Впервые в жизни, между прочим! Хоть сейчас не лги себе! Детей у тебя никто и никогда не отнимет. Отец – это навсегда! И проявлять свои отцовские чувства, заботиться о детях, любить их не мешают ни расстояние, ни время. Счастливые люди вырастают в счастливых семьях. А что видят твои мальчики: скандалы, упрёки и нелюбовь папы и мамы?
- Я их люблю, и они растут в любви, - возразил Андрей.
- А их мать? – Звезда пытливо заглянула ему в глаза.
- Я ей благодарен за детей. И потом, я ведь остался с ней, не ушёл из семьи. Разве этим не сказано всё?
- Любая женщина хочет быть любимой отцом своих детей. Желанной.
- Свой супружеский долг я исполняю, - Кузнецов вдруг покраснел, как барышня на выданье.
- Ну да, последний секс у вас был месяц назад. На прошлой неделе у тебя болела голова, а до этого ты был в командировке, а на этой неделе – некогда, хлопоты и сборы в дорогу. Скоро ты станешь импотентом, Андрэ. Твоё воздержание вынужденное. И ты сам знаешь почему.
- Прекрати, мне неприятен твой тон, - Андрей отвёл в сторону взгляд.
- Хорошо, - согласился Ангел устало. – Зачем я тебе говорю очевидные вещи? Ты предпочёл засунуть голову в болото и не хочешь ни видеть, ни слышать. И тебе будет плохо до тех пор, пока ты не скажешь себе правду и не осознаешь, в чём причина твоих семейных неурядиц и почему у тебя есть всё и нет ничего. А сейчас хотя бы простись с тем, кого ты не благословил на жизнь. Так будет по-людски.
Она печально посмотрела на Кузнецова и погладила летающее дитя
эфира тоненькими пальчиками. Легонько дунула на него, и крошечное облачко приземлилось на её ладошку. Андрей прикоснулся к нему дрожащей рукой, ощутил немую бестелесность и прошептал горько-ласково:
- Прости меня, мой малыш …
И душа его омылась чистыми слезами покаяния. Сиреневая Звезда молча ждала. Она знала, что только с прощения начинается путь к себе. И очень хотела помочь тем, двоим, в чьих сердцах любовь застряла стальной занозой и не давала им дышать полной грудью. Бедные-бедные люди! Они не понимали, что Небо за них. И им осталось сделать всего лишь один шаг к своему счастью.
Назад возвращались в молчании. Звезда чувствовала, что её спутник шокирован и раздавлен увиденным, и в его сознании сейчас происходит напряжённая работа мысли. Напоследок она припасла самую яркую картинку, самую важную для клиента. Они вернулись в тот самый город, где три года назад сентябрьский день золотым пером торопливо перечеркнул судьбы двоих любящих людей. Теперь уже весна ликовала на его чистых зелёных улицах. Просторный дом с огромным тенистым садом приветственно сиял свежевымытыми окнами. Прозрачную органзу белоснежных занавесок стыдливо ласкал несмелый майский ветерок. И бледно-лиловые кисти королевы майского сада – сирени празднично обрамляли передний фасад уютного жилища. Ангел и Андрей опустились на зелёную лужайку, прямо перед лакированной, с резными узорами, деревянной дверью, и Кузнецов с удивлением узнал свою работу. Не веря в промелькнувшую догадку, он шагнул в дом. Солнечные зайцы резвились на лепнине высокого потолка. Негромко играла чудесная музыка, от которой на душе было легко и светло, словно она прошла сквозь горнило неведомого чистилища. И запах, восхитительный запах свежей выпечки дразнил обоняние.
- О! Булочки! Мои любимые, с изюмом и ванилью! – Андрей улыбнулся широко, оглянулся на идущую сзади Звезду, но её нигде не было. – Странно, спряталась что ли? Ау! Ты где, Сиреневая?
- Милый, ты уже дома? – донёсся знакомый женский голос из приоткрытой кухонной двери.
Этот голос он узнал бы среди миллиардов других, этот голос звал его сквозь годы разлуки, холод и отчуждение расставания. Рвался к нему сквозь боль и тоску в заветных снах, блаженных грёзах и наяву… И вся Вселенная замирала от его прекрасной, печальной арии. То был голос самой Любви, которая не знает ни преград, ни страха, над которой не властны ни судьба, ни разум… Моя женщина всей моей жизни…Злата…
… Андрей с трудом разлепил гудящие веки. Умытое вчерашним дождём, небесное светило навёрстывало вынужденный простой, норовя пустить свои меткие стрелы прямо в глаза. Болело всё тело. Хотелось пить. В голове теснились какие-то странные обрывки неясных видений. Андрей приподнялся, силясь вспомнить что-то очень важное, глобальное, от чего зависела, казалось, вся жизнь. Сосредоточенно посидел пару минут. Встал, потянулся, нагнулся, чтобы собрать постель и замер: на смятой подушке рассыпалась на маленькие звёздочки увядшая кисть сирени. Аструм Сирингеум…
Пять минут ледяного душа расставили по местам все точечки и тире.
- Ты куда? – жена преградила путь в дверях. – Щас контейнер придёт, грузиться будем!
- Не будет его, я отменил заказ, - он молча выслушал обвинения и оскорбления в свой адрес. – Прости, Лер, я вернусь, и мы всё обсудим, давно пора решать, как нам жить дальше. А сейчас извини, у меня важное дело.
Андрей прошёл мимо Валерии, онемевшей от спокойных мужниных слов, распахнул дверь и с наслаждением вобрал полной грудью жизнь. Сегодня будет трудный день. Настало время возвращения к себе.
Красная Мазда рванулась по улице, словно гоночный Феррари. И в груди Андрея вспыхнула и засверкала путеводная Сиреневая Звезда:
- Как долго я шёл к тебе, родная…
Зухра Абдул
