- Это было ошибкой. – Вместе со словами из её рта вырвалось несколько прерывистых клубов дыма. Мужчина недоверчиво посмотрел на неё и нахмурился. Она также сидела, облокотившись одной рукой на подоконник, в другой дымилась сигарета и пепел падал прямо на колени. – Я, наверное, раньше должна была сказать, что замужем... – Её голос звучал несколько напряжённо и дымно.
Он посмотрел на свою куртку на полу: полтора шага до неё и ещё три до двери. При первом же желании он уйдёт очень быстро. Но пока не докурена сигарета и женщина ему всё-таки симпатична. Хотя где-то уже кольнуло сожаление о том, что он не сразу обратил внимание на то, что она, вероятно, проблемная: красивая и легкомысленная – слишком хорошо для этого города. По-прежнему хмуро он вновь уставился на сигарету.
- Конечно, ты не причём. Но, знаешь… я чувствую себя как-то неловко. Блядью. Омерзительной дешёвой шлюхой.
«Началось», подумал мужчина и сделал глубокую длинную затяжку, так, чтобы сразу пол сигареты.
-Было бы лучше, если бы ты ушёл сразу, ещё ночью. Почему ты не ушёл? – нотка обвинения в голосе дамы заставила его задуматься: а правда, почему? Сам не знал. Хотел так и сделать, но вырубился, провалился в пьяный сон без снов и вот теперь тут…
- А тебе что, не понравилось? – вдруг отвлёкся моряк.
Она ядовито сверкнула взглядом в его сторону, затем снова приобрела меланхолично-затравленный вид. Внимательно осмотрела мужчину и отвернулась к окну, за которым вяло рассеивался тяжёлый ночной мрак. Женщина ещё раз затянулась и только после этого продолжила.
- Да не в этом дело… Да причём тут это?! Чтобы ты не сомневался в своих мужских способностях, я уточню: ты, безусловно, великолепен. Впрочем, как и многие мужчины, которых я вижу каждый день в порту, магазинах, на улице. Может, я даже представляю их в себе, фантазирую… Но не сплю же с ними, чёрт побери!.. – Она нелепо взмахнула рукой и нервно закрутила в пальцах сигарету. Мужчина, несколько раз сменив позу, напряжённо молчал, всё чаще затягиваясь. Неожиданно сигарета кончилась. Он с сожалением притушил её об обратную сторону крышки стола и отодвинул на угол.
- Зачем же ты привела меня сюда? Кинь пачку.
Женщина вытянула себе три сигареты и мужчина ловко поймал брошенную пачку.
- Я выпила. – Раздражённо отрезала она, - У меня давно не было мужчины... А как тебя зовут, кстати? – опомнилась девушка. Ему совсем не хотелось называться, он никогда не назывался одноразовым женщинам.
- Зови как хочешь, – глухо отозвался моряк.
- Ну… Тогда ты будешь… Борисом. Тебе нравится? А хочешь знать, как меня зовут?
- Мне не интересно. – поморщился мужчина.
- В таком случае, называй меня Вероникой. Красивое имя, да? Мне всегда нравилось. Итак…- она задумалась, шумно вздохнула и продолжила, - Три. Три года. Я прожила три года без секса…
Борис бросил на неё оценивающий взгляд и насмешливо заметил:
- Да? Я бы так не подумал…
- Да что ты понимаешь?! – огрызнулась та. Борис тем временем оценивал соблазнительную фигурку женщины, с которой имел неосторожность связаться.
- Обычно я пью в одиночку. Потому что, когда пьяна, я пристаю к мужчинам. Это от того, что у меня давно никого не было. А ты просто воспользовался моим состоянием.
- Ты сама меня сюда притащила!
- Да ты и не особо сопротивлялся!..
Борис, недолго думая, схватил куртку и двинулся к двери.
- Беги, ковбой, может успеешь ещё кого отыметь до утра! – крикнула ему вслед Вероника. Мужчина замер в дверях. Затем, резко повернувшись, шагнул к женщине и ударил её по лицу. Ту отбросило в сторону. Она только успела выставить вперёд руку, чтобы не удариться лицом об пол, но обожглась сигаретой. Потом тронула саднящую щёку пальцами и, подняв на Бориса сверкающий взгляд, ровным голосом спросила:
- Значит, вот чему вас во флоте учат? – Она ядовито засмеялась и продолжила, - Да, люди чести, само благородие в полоску! Трахают баб по кабакам и пьянствуют с утра до ночи. Может, вы и детей насилуете, а? А старушек? Как вам старушки, женщины с многолетней выдержкой? – дико смеялась женщина на полу. – О, мы ещё не знаем, что происходит у вас на флоте! Это тайна за семью замками, как вы ублажаете своё похотливое существо в дальних плаваниях?!
- Заткнись, сука… - Прошипел сквозь зубы Борис.
- Начнём, пожалуй, со слухов о гомосексуализме среди вашего брата: ответь-ка мне на вопрос, кого из своей команды ты предпочитаешь бурными штормовыми ночами? А ваш капитан пользуется своим положением и вами, а? Отвечай, урод! – Кричала она задыхаясь. Борис замахнулся, чтобы ударить её ещё раз. Потом нервно засмеялся и опустил руку:
- Ааа… Я понял, я всё понял! Ты получаешь кайф, когда тебя унижают, тебе просто нравится! Ты каждую ночь затаскиваешь сюда мужиков, доводишь их и кайфуешь от насилия, да? А про мужа про этого, про первую измену за три года – это всё чушь! Бред! Да вы портовые все шлюхи. Замужем она – тоже мне проблема! Ты каждую ночь этот анекдот рассказываешь, или больной фантазии хватает ещё что-нибудь придумать?
Женщина притихла. Борис ликовал.
- Да ты, небось, не только извращенка, но ещё и больна чем-нибудь. Не можешь детей иметь или с головой не порядок… Не состоялась, как женщина – и двинулась. Донимаешь местных мужиков. Даром, что красивая, так бы хоть меньше мужских нервов потрепала…
- Конечно, мужские нервы – это святое, о мужском самолюбии я вообще молчу. Всё самосознание умещается в пятнадцати сантиметрах отростка, не заслуживающего того внимания, что вы ему уделяете. Стоит вам сказать, что у вас маленький член – и вы 30 лет будете лечиться в психиатрической лечебнице и восстанавливать своё оскорблённое самолюбие! Строите из себя мачо, мужчины, блядь, порода… Да вы уязвимее любой женщины, а чувствуете себя королями. Да вы просто смешны! Оо, это же надо! - Женщина шлёпнула себя рукой по лбу и горько усмехнулась, - Впервые в жизни изменить – и с таким подонком! Надо же было так вляпаться!..
- Сама-то? Дура. – Борис помотал головой и затушил сигарету. – Да что ты вообще несёшь?.. Всё, я пошёл.
- Стой, подожди.
Мужчина повернулся и оглядел эту жалкую хрупкую фигурку: женщина сидела в углу, безвольно сложив руки на лице. Дура дурой, что с неё взять?.. Как говорят? «На детей и идиотов не обижаются», да. Борис вернулся на прежнее место. За несколько минут молчание со скрипом сменило интонацию от агрессивно-напряжённого до устало-прощающего. Вновь закурив, он глухо спросил:
- А с мужем-то что?
Женщина беспорядочно трогала голову пальцами, то поднося, то отводя сигарету ото рта.
- Он… Он в плавании. – прозвучало как-то неуверенно и подбито.
- Три года?
Девушка оскалилась:
- Ты мне не веришь? Три года, ну и что? Ты его не знаешь, он всегда возвращается..
- Ага… - насмешливо кивнул мужчина.
- Я хранила ему верность три года. А теперь… Господи, да он убьет меня! Да… Да я сама себя убью! Когда он узнает, что я, что меня… - Она сжалась в углу, обняв себя дрожащими пальцами. Борис смотрел на неё и чувствовал себя пригвождённым к полу, и пальцы каменели. - Мы были знакомы с детства. В 5 мы зарывали стекляшки и фантики во дворе, в школе списывали друг с друга, в 17 танцевали на выпускном… Да, ещё жили в соседних парадных и наши родители приходили в гости друг к другу каждую неделю, а мы навещали его больную анальгезией сестру в пансионате. Я дружила со всеми его девочками, он учил драться всех моих мальчиков. Потом мы переехали сюда и снимали вместе комнату - нам нравился солёный морской воздух и запах свободы. Однажды мы уснули в одной постели и на следующее утро расписались..
Он каждое утро пил стакан молока. Он обожал это молоко, что продают вверх по улице. Его не смущало даже то, что пару раз в нём попадалась скорлупа или там волосинки… Каждое утро он вставал и шёл за своим молоком. Надевал свои любимые полосатые брюки и шагал. Его видели все, его знали как «парня, что покупает молоко в 6:30 утра». По нему можно было часы сверять, её богу! И у него была родинка на плече, даже скорее родимое пятно. Все знали о ней, это было что-то вроде метки.
Но он не мог сидеть дома. Его звало море и дороги. Однажды он решил покататься автостопом по стране. Меня не отпускала работа – тогда я подрабатывала флористом на многочисленных праздниках. В этом городе когда-то очень любили праздники, и я думала построить на этом карьеру, потому работала на убой.
Его не было два месяца. За два месяца я отощала – почти ничего не ела, стала часто впадать в депрессии и неврозы, превратилась в комок нервов. Когда он вернулся, я сидела на больничном и целыми днями пила его любимое молоко у окна. С того дня я стала смотреть на него совсем по-другому. (Знаешь, в некоторых племенах считается, что настоящие чувства могут быть только на расстоянии.) До этого он был мне другом, братом, товарищем. А стал Мужчиной, с большой буквы. Единственным и неповторимым существом.
Я стала обращать внимание на всякие незначительные мелочи: как он ходит, ест, говорит, пахнет. Больше всего мне нравилось, как он пахнет. Я могла часами наслаждаться его запахом, уткнувшись в шею, в руки.
Мы стали каким-то одним комком, нас невозможно было разорвать, как сиамских близнецов – мы бы умерли. До этого мы были просто вместе. С тем его приездом всё поменялось. Мы как будто встретились снова, только уже взрослые мы, готовые друг к другу. Мы были рядом, а стали цельностью. Мы. Ни в одном языке мира нет синонимов к слову «мы». Мы перестали общаться с людьми, забывали про работу. Мы целыми днями только и делали, что занимались любовью. После завтрака, душа, прогулок, разговоров… Во время завтраков, душа, прогулок, разговоров. Наверное это люди обычно называют любовью. Не знаю, мне всё равно, как это называют люди.
До этого у меня были любовники. Прекрасные мужчины, они касались меня, трогали меня, они ублажали меня и мне это нравилось. С того момента все мужчины, кроме мужа, стали мне омерзительны.
И вообще, замужество, «муж», «жена» - это как-то обыденно для нас, просто слова, которыми обозначают не абсолютную гарантию постоянства. Мы посмеивались над этими словами, играли с ними, понимая: муж, не муж, мы всё равно вместе. При любом раскладе.
Мы были безудержно счастливы, и нам никого больше не нужно было, кроме нас двоих. И мы были совершенны. Как Боги.
Такая вот заурядная история, какими полон каждый город.
А потом… Хмм… Потом его снова позвало море и дороги. Он стал моряком. Сначала он уплывал ненадолго и нечасто, но море влекло его, море манило. Море наполняло его собой и здесь, на суше, он гнил. Чах изо дня в день. Часами гулял по побережью, с тоской глядя в горизонт, когда долго не было работы, много пил. Конечно, я отпускала его. Мне было невыносимо видеть его таким, без моря он умирал, затухал. Ночами он пил, утром возвращался, тяжёлый и потный, спал до вечера, потом уходил на побережье и ночью опять пил. Долгожданные плавания стали всё чаще и продолжительнее, а дни, что он проводил дома, можно сосчитать по пальцам. Я пыталась себя занять чем-нибудь, перечитала всю домашнюю и городскую библиотеку, посещала курсы живописи, современной литературы, истории театра, кулинарии, философии, вождения, реставрации, рукоделия, животноводства, но каждый вечер садилась у окна со стаканом молока и ждала. Ночью, не дождавшись, уходила в порт, чтобы напиться, а потом сломя голову неслась домой – вдруг вернулся? Через какое-то время за мной стали замечать некоторую распущенность, и я решила пить в одиночку.
Он иногда появлялся всего на несколько часов, загорелый, жилистый и солёный, как море. Глаза его выцвели и в них тоже было сплошное море. На рубашках, что он оставлял, я спала и всей грудью вдыхала такой родной и такой ненавистный солёный запах. – Женщина глянула на истлевшую сигарету и взяла с подоконника другую. – Дай зажигалку.
Борис, до этого сурово смотревший в протёртый деревянный пол, слегка помедлив, кивнул и бросил Веронике зажигалку.
Она сделала несколько затяжек, выпустив клубы белых едких смол, и уставилась в розовый рассвет над морем.
- Я больна. – Выдавила она. Хрипло и подавленно, безнадёжно в этой звонкой утренней тишине. Он настороженно повернул голову в её сторону, прикуривая уже дцатую по счёту сигарету. Женщина сидела на этом сыром деревянному полу, обмякшая, белая, абсолютно голая, абсолютно мёртвая.
- Я больна ожиданием… – она хотела произнести нарочито театрально, но в этом было слишком много правды и сорвалось.
- Ради бога, ты бы хоть оделась! - В голове мелькнула мысль, что стоит поднять куртку и укрыть её, но за то время, что он стоял тут, конечности налились свинцом и вся эта невозможная тяжесть в корне убивала желание как-то перемещаться. Не без усилий, он ещё раз повернул гудящую голову, посчитал окурки на краю стола. Несколько раз сбивался, в итоге получилось где-то между 14 и 17. И пачка была на исходе.
- У тебя было много девушек?
- А? Что?
- Ну, женщин, в этом городе?
-А… Ну да, много. Когда я возвращаюсь из плавания, иду в кабак.
-Да-да, местные девушки неравнодушны к морякам. А потом рожают. И не могут вспомнить, от кого. Вот так возвращается моряк с плавания, видит в порту детей, играющих с воздушным змеем или собакой… а возможно один из них – его сын. Как думаешь, у тебя есть здесь сын?
- Возможно… Я не думал об этом.
- Думал. Но старательно отгонял от себя такие мысли.
Борис с упрямой настойчивостью уставился на сигарету.
- А ты думала, что он, возможно, нашёл себе кого-то там, на другом берегу?
- Ты имеешь в виду женщину? О, их могло быть сколько угодно. Да меня это мало волнует. Он предан морю. Он не бросит море ради девки.
- Откуда ты знаешь, что он жив? С чего ты так решила?
- Знаю? Да нет, я не могу этого знать наверняка… Но иначе зачем мне ждать? Не напрасно же я жду?
- Да не знаю я. Как его, говоришь, зовут?
- А я не говорила его имени.
- Ну так как?
- Алекс… Александр Нортхоффен. Отец немец.
- И на каком борту служил твой полу немец?
- На разных. Чаще на грузовых, иногда на торговых где-то на востоке. А что?
- Не знаешь, как капитана его звали?
- Ммм… Имя не помню. Фамилия… Стайк, Стели… нет… А, Стеллс. Стеллс – фамилия капитана. Я плохо запоминаю имена, но это запомнила, он заходил к нам пару раз, выпивал, они с Алексом были в хороших отношениях…
Борис пристально посмотрел на женщину, та жадно ловила каждое его движение, заворожено шевеля губами «что? что?». Борис тяжело выдохнул и отвернулся.
-Умер твой морячок. Не жди его больше. – Он покрутил в пальцах ненавистную сигарету, с остервенением затушил её и посмотрел на часы. – У меня скоро отплытие… - но его голос завис в пыльном воздухе. Помешкав, он взял с пола куртку и открыл дверь. Выходя, глянул на женщину: та сидела также, такая же бледная, с тем же пеплом на коленке смотрела на сигарету. Борис закрыл дверь.
На улице было внезапно свежо, по-утреннему промозгло и сыро. Кладка набережной блестела росой, воздух был влажным, но тяжёлым, и пах грязью. Уже почти рассвело, но город наслаждался последними часами сна. Резкий морской ветер врезался в тяжёлую больную голову, пустой желудок как по команде едко заныл. Спускаясь по скользкой мощёной улице к порту, Борис накинул куртку и похлопыванием определил, что оставил почти пустую пачку и зажигалку там, на столе. В первом же кабаке, коих в подобных городках было, казалось, больше, чем жилых домов, он восполнил потерю. После ночных гулянок в помещении было очень дымно и дурно пахло блевотиной, и старой, и свежей. В рассеянных лучах пары тусклых светильников можно было разглядеть за столами несколько заядлых синяков, которые не нашли в себе сил на дорогу домой или которым возвращаться было вообще некуда. Лица их оплыли и налились тяжёлой болезненной краснотой, пересохшие синие губы шелушились ошмётками и кровоточили. Они еле шевелились в пьяной дремоте. В дальнем углу, за чашкой прозрачного отвратного кофе, ждал отплытия морячок. Бармен засыпал за стойкой. Не погнушавшись заказать виски, Борис разместился в конце стойки. Туда хотя бы падало меньше вскрывающего зверства ночных пьянок, нарастающего утреннего света, который, не стесняясь, открывал такие тайны, как то, что кто-то помочился на дверь, не добежав до улицы, или то, что пролитое на ближнем к пыльному в пятнах окну пиво, в котором плавали мухи и, кажется, ногти, безбожно разбавлено, чего совсем не заметно ночью. Голова была тяжёлой от мыслей и надо было отрезвить её чем покрепче. Он старался в деталях вспомнить подробности того, что произошло с командой капитана Стеллса.
Пару лет назад в одном из портов вывесили очередное объявление о затонувшем судне с составом флота, для родственников. Команда Стеллса, да. Чудо-мужик был, его все знали. Ещё недели две в пабах только и разговоров об этом крушении. А дело-то всё в шторме, ничего нового. В ноябре ветер зверствует, особенно в море. Поговаривали те, кто приплыл им на подмогу, что было уже безнадёжно. Ветер так выл, что они даже собственного голоса не слышали, не то что криков о помощи. Им только и оставалось, что подбирать окоченевшие трупы, чтобы родственники смогли похоронить как надо. Хотя была пара живых ещё: но они отказывались в шлюпки садиться, пока всех своих не выловят. Так и померли все котики, из благородства – Стеллс в свою команду только таких и брал. Рассказывали парни, один самый живучий, товарищей до последнего в шлюпки бросал, потом ему ногу крюком зацепило и потянуло. Всплыл через пару минут, точнее то, что осталось от него: голова да полторы руки – и тут же волной захлестнуло. Как знать, может это и был тот Алекс, полунемец.
Борис повернулся к морячку, гоняющему во рту гадкий кофе:
- А ты не помнишь капитана Стеллса, а? Э, слышишь?
Морячок с трудом оторвался от своих густых, как клей, безысходных мыслей и поднял тяжёлый взгляд. Пришёл в себя, подумал с минуту и промычал что-то типа:
- Не… я только пришёл во флот, когда он в шторм попал, как говорят.
- Я помню, - Лениво отозвался бармен с серым лицом, совершенно без возраста. Он вяло возил по стойке грязной вонючей тряпкой, всё равно что половой. – Мой оболтус на его дочке женился, вот с ним и погиб тогда в шторм. Капитан частенько сюда заглядывал пару лет назад, тогда здесь было намного приличнее, мой кабак славился чистотой и хорошей репутацией. – Бармен зевнул во весь рот и продолжил, - Он свою дочку как-то с собой сюда взял, думал ей жильё здесь найти и обустроить. Она в моего нахлебника влюбилась без памяти, свадьбу сыграли через 2 недели… Пышную, с цветами, тортом… Уехали вдвоём на родину капитана, а мой к нему на флот заступил. С того шторма и не видел никого, только вдовушку, когда к ним на похороны ездил…
- А что, все с его команды погибли? - поинтересовался Борис, но вхолостую, потому что бармен вновь увлёкся очередным нестираемым пятном, ещё сильнее размазывая его по столешнице.
- Я это... помню,- послышалось какое-то бульканье за спиной Бориса. Он повернулся: один из размякших и прокисших синяков поднял жёлтые взгальные глаза и зашевелил разбухшими бордовыми пальцами. – Он мне, значит, псину свою... оставлял значит... Ага... Да только пёс-то подох давно! – и старик затрясся, кашляя и издавая скулящие хриплые звуки, отдалённо напоминающие что-то вроде смеха. – А у девки у его жопа была – во! – навалившись на стол грудью и раскинув руки, он ещё громче закашлял, уродливым ртом изображая радость, которая тут же сменилась страданием и мужик грязно и обильно сплюнул мутной цветной слизью, которая, как понимал Борис, совсем не должна выходить и из организма здорового человека. Он задержал дыхание, надеясь защититься от разлетевшейся по помещению заразы, а старик с прилежностью ребёнка уложил свою голову на стол, вляпавшись в только что сплюнутое, и блаженно закрыл вспухшие, в пятнах веки.
- Да, в этом городе время очень быстро несётся, никого не щадит. Что вчера цвело – назавтра уже догнивает, – ударился в лирику бармен, равнодушно глянувший на старика.
Желая подавить в себе нарастающее в агрессию, клокочущее отвращение к пропойце, Борис снова вернулся мыслями к этой женщине на полу, у окна, которая годами пялится на море и ждёт своего погибшего мужа. Только сейчас он вспомнил одну деталь: на Веронике не было абсолютно никакой одежды. Кроме туфель. Они были на таких застёжках… Таких, которые некогда было расстёгивать, когда они ввалились к ней ночью, пьяные и дикие от желания. Только сейчас он подумал, какие странные были туфли. Такие чёрные, с круглыми носами. Немного смешные что-ли… Он не помнил, какое на ней было платье – его быстро не стало. Вроде тёмное. Но вот туфли… Ещё всё время, что она говорила, он не раз обращал внимание на её руки, точнее на ногти: под ними заметны были скатавшиеся кусочки его кожи. Он думал о том, что когда-то, вероятно, под её ногтями хранилась кожа этого несчастного морячка с пятном на плече и стаканом молока. И все эти мелочи, которые вдруг атаковали его сознание, все детали обнажили эту женщину больше, чем нагота, сделали трогательно-уязвимой, застигнутой врасплох внезапным грубым гостем.
Немного поразмыслив, он покинул затхлый сумрак и смрад кабака, и вернулся к той комнате. Уже перед дверью его посетила мысль: а что она делала этой ночью в баре? Она же пьёт в одиночку. Поколебавшись секунду, он отворил и сперва не обнаружил в помещении женщины. Однако она была там и, к его ужасу, всё также голая, в этих идиотских, абсолютно неуместных туфлях, лежала калачиком на полу у окна и всё её тело била крупная дрожь. Её будто выворачивало изнутри, лицо исказилось, но глаза оставались абсолютно сухими и абсолютно стеклянными. «Лучше бы она плакала, боже, лучше бы она умела это…» - невольно подумал мужчина, застыв в оцепенении в дверном проёме. Через несколько секунд он опомнился и кинулся к женщине, схватив на ходу грубое колючее одеяло с дивана, и укрыл белое, как мел, тело. Увидев его, Вероника потихоньку успокоилась, затем села и закурила. Несколько минут зависшая в воздухе густая плотная, затягивающая тишина прерывалась только её редкими всхлипами.
– Алекс точно умер?
«А что ж ему не умереть? Конечно умер» - подумал Борис, всей душой желая, чтобы это оказалось неправдой. Он снова опустил глаза, не выдержав испепеляющего напрасной надеждой взгляда и, поднявшись, вышел в другую комнату. Нашёл чайник – стоял на плите, спички – на раковине, поставил греться. Через дверной проём наблюдал за Вероникой. Она курит. Смотрит на море. Дышит пылью. На плите чайник, холодный. Время в этой комнате навсегда замерло, в ожидании. Мужчина вышел и закрыл за собой дверь.
Около часа до отплытия, за который Борис прогулялся по пляжу, рассекая ботинками грязный песок, вернулся в порт, с неохотой послушал байки товарищей о проведённой ночи. Отплыли, уже и города не видно. А он всё думал: «Ну надо же было такому случиться… А муж-то умер. А она всё ждёт. И сейчас сидит и ждёт. Так и будет ведь ждать. Что же она делала ночью в кабаке?..»
