Sladkoe Moloko (Лирика / городская)

«Это не книга. Это – клевета, издевательство, пасквиль. Это не книга в привычном смысле слова. Нет! Это зятяжное оскорбление, плевок в морду Искусству, пинок под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Любви, Красоте… всему чему хотите. Я буду петь для вас слегка не в тоне, но все же петь. Я буду петь, пока вы подыхаете…»

                                                                Генри Миллер

Марьяна Волкова «Сладкое молоко»

(ГЛАВА НУЛЕВАЯ)

«A piece of sugar for the people»

Все просто, сказал Деннис Хоппер, зарабатывай немного денег, живи как живется и надирай задницы. Так и сказал...

Эдисон плюхается на стул прямо напротив нас и, обхватив голову руками, тоскливо смотрит за окно.
- Эта тварь меня кинула! - говорит он со злой усмешкой. – Позвонила и сказала, что будет неплохо, если мы перестанем видеться, потому что она трахается с моим психиатром. Шлюха гребаная…

ОБЪЕКТ: НЕВРОТИК

Рост: 173 см
Глаза: карие
День появления на свет: 13 апреля 1988 года
Комплексы: «Уже лет сто чувствую себя каким-то неудачником. Каким-то лузером. Бездарью. Короче, ничего интересного…»
Love things: боксерские перчатки, детективы в мягкой обложке, холодный кофе с большим количеством сахара.
Что делает, когда ему хочется плакать: курит
В его наушниках: Nirvana, Sex Pistols, One-off pieces

Эдисон зажимает во рту сигарету и, прикурив, говорит:
- Сегодня самый гребаный день в моей поганой жизни… Ненавижу пятницы! – он смотрит на нас исподлобья. У него такое лицо… Кажется, он сейчас расплачется. Прямо здесь. – Бл, мне реально не везет!.. Ффак!
- Расслабься… Эдисон… Ну… блин… - пытаюсь я хоть как-то успокоить друга. – Это жизнь, мать ее. И она, да, полна дерьма.
- Что за херня! При чем тут «это жизнь», при чем тут «расслабься»! Все люди – суки, вот в чем дело!! Ненавижу…
Я качаю головой и задумчиво смотрю за окно.

Мы все облажались, сказал Деннис Хоппер, хочу чтобы вы об этом знали. We all fucked up.
Все.
До одного...
Серьезно. Так и сказал.

- Ффак! – Эдисон ударяет кулаком по столу. Мы с Лемми вздрагиваем от испуга. – Ну как эта тварь могла?! Бл, ну скажи мне, как она могла?! Как-как-как-как?!!
Симпатичная официантка с виноватой улыбкой на худом бледном лице приносит нам печенье и горячий шоколад.
- Лучшее в мире овсяное печенье, - сообщает она, меняя виноватую улыбку на обезоруживающую.
- Спасибо, - автоматически отвечаю я.
- Фффхххх, - радостно сопит Лемми, ухватив с большой плоской тарелки печенюшку с изюмом.
А Эдисон ничего не говорит. Он сидит, подперев голову одной рукой, и смотрит прямо перед собой.

Трудное детство?
Неблагополучная семья?
Дурное обращение?
Узнай, в чем твоя проблема.
Тест для невротиков.

- Чего ты пялишься? – неожиданно накидывается Эдисон на моего Лемми. – А? Чего ты на меня пялишься, сволочь?
- Фффххмм… - сопит Лемми в ответ и старательно прячется в рукаве моего пальто.
- Бля, Эдисон! Ты достал меня! Нытик долбанный! Возьми себя в руки, черт тебя…
- Дапошлаты! – Эдисон хватает с тарелки печенюшку, надкусывает ее и, поморщившись, швыряет обратно.

Итак, мы облажались.
Мы лоханулись, очень сильно лоханулись.
Мы делаем вид, что мы офигенно умные и крутые…
Мы ходим в грубых ботинках и ругаемся матом...
Мы изображаем на своих тупых безразличных рожах дурацкие ухмылки и говорим о себе в третьем  лице…
Мы читаем чужие дневники и смеемся над чужими гадостями…
Мы мечтаем о наркотиках и тратим прорву времени на всякую туфту…
Боже мой, разве вам не грустно?..

- Когда мы уже все сдохнем, - еле слышно шепчет Эдисон.

О.
Мой.
Бог.

Вот теперь я и начну…

Марьяна Волкова «Сладкое молоко»

(ГЛАВА ПЕРВАЯ)

«Smells like teen spirit»

Облажались все. И этот бестолковый городишко, и эта провальная страна, и эта никчемная планета… и...

ОБЛАЖАЛИСЬ ВСЕ!

Все!
Все!
Все!

Огромная пепельно-серая лужа. Одинокая, некрасивая, несчастная... Прямо как я сегодня.
В луже – пустые пивные бутылки, упаковки от чипсов, мятые банки из-под модной шипучки, пачки от дешевых сигарет. Растерянные, убогие, озлобленные... Прямо как люди вокруг меня.
А неподалеку: длинная уродливая скамейка цвета переваренной брокколи. Ну еще я и Кирилл Бергамот...
«На закуску» - удушающая скука и тягостная пустота, не так давно поселившиеся внутри нас.
Сидим. Сутулимся от холода. Молчим.

Ждем счастья.
Ждем новой, лучшей жизни.
Мы верим, что наша жизнь еще как-то может измениться. И эта вера помогает нам. Помогает нам не сойти с ума.

- Хочу лежать и читать на берегу у моря, - тихонько говорю я.
Бергамот молчит.
- Я так устала…
Кирилл делает вид, что не слышит меня.
Ок!
По нахмуренной физиономии Бергамота я вижу, что сегодня этот высокомерный циник явно не расположен к моей пустой болтовне. Досадно - по-моему, он вообще не расположен к общению со мной.
Вот сволочь!
А знаете, я вовсе не планировала навязывать свою компанию Кириллу…
Просто прогуливалась по холодному туманному городу. Просто забрела в этот унылый скверик. Просто увидела одиноко курящего Берга. Да, вот только иногда все не так просто, как кажется…
Я проснулась как обычно на рассвете и вспомнила, что одна дома. Прошлой ночью родители улетели в Лондон. Отдыхать? Без меня? Что ж, мило… Когда у твоих родителей годовщина свадьбы, им не до тебя. Так уж заведено. Не обращай внимания, угу?..
Я вышла на улицу и пошла… м-мм… гулять… Да, гулять…
Иду и чувствую: что-то не так. Мне здорово не по себе. И тут я понимаю, что в первый раз за несколько лет, а может быть и за всю жизнь, мне совершенно некуда идти. Стало страшно и одиноко.

Осень, серое небо, ты не нужен никому.
Go! Break me down!

Я заглянула в первый попавшийся супермаркет и потратила кучу денег на шоколадные батончики и леденцы «Мишки Гамми» в маленьких цветных пакетиках. Потом сходила в кино на дурацкую романтическую комедию про неудачника Чака. Фильм оказался на редкость занудным, но я заставила себя досмотреть его до самого последнего титра. Зачем? И правда, зачем?! Чтобы убить время? Или… убить себя…

Non-dangerous lie.
Смотри на вещи проще.

Когда я вышла из кинотеатра, меня уже изрядно подташнивало от съеденного шоколада, и я решила отнести оставшиеся батончики в любимый сквер.
Между нами, Бергамоту не нравится шоколад. И конфеты – тоже. Ему, в общем-то, мало что нравится. Разве что... заниматься любовью, слушать музыку и пить текилу. Так что, я просто подошла к нему, выложила злосчастные батончики на скамейку и молча села рядом… Я самый отстойный друг в мире. Или типа того…
Вот я и сижу на уродливой скамейке цвета переваренной капусты рядом с угрюмо отмалчивающимся мизантропом и… Да какие тут могут быть «и»… Я просто туплю… К примеру, бессмысленно – раз за разом – пересчитываю разбросанные вокруг окурки. Их не так уж много – всего двадцать семь. Да. Именно так. Двадцать семь сигарет, выкуренных какими-то людьми, - возможно, вашими друзьями и приятелями - так и не добрались до урны и теперь лежат здесь – на грязном сыром асфальте.
Китайцы говорят, что двадцать семь – это число неба. Ну что ж, в каком-то смысле этим окуркам повезло – лежать под холодным задумчивым небом куда приятнее, нежели валяться в темной вонючей урне с непонятными отбросами…
- Миллингтон повесился, – внезапно говорит Бергамот, как будто нарочно уводя меня от идиотских размышлений.
- А?..
Кирилл нервно докуривает очередную сигарету и смотрит прямо на меня.
- Миллингтон повесился.
- Чего?
- Повесился, мать его… Прямо в студии…
- Круто, - восхищенно выдыхаю я.
- Круто? – изумляется обычно циничный в подобных вопросах Кирилл. – Круто??
- Ну да… Зловеще так…
Блин…
Я никогда не была поклонницей Джэми Миллингтона, да и видела его всего-то пару раз, и те на фотографиях энной давности. А вот Бергамот чертовски ценил и уважал покойного, считал его вторым пришествием Йена Кертиса (нет, вру, вторым пришествием Кертиса из Joy Division Берг считает себя), гением, безумцем, одаренным до предела…
- Как его угораздило?! - наконец вырывается из меня.
Кирилл хмыкает, запускает тлеющий окурок точно в урну и придирчиво осматривает свои забрызганные грязью ботинки, будто именно о них мы и ведем наш бестолковый разговор. Я опускаю голову и смотрю на кончики грязных ботинок Берга.
- А тебе ли не похрен? – после некоторого молчания протягивает Кирилл.
- Ммм… Когда человек добровольно исчезает с лица земли, меня это… уммм… интригует. Это всех интригует, – как можно более непринужденно отвечаю я. – По-моему, это нормально.
- По-твоему, это нормально?.. Чушь какая-то… - Кирилл брезгливо морщится. – У тебя закурить не найдется?
Я вздыхаю и отрицательно мотаю головой.
- Жаль…

ОБЪЕКТ: МИЗАНТРОП

Рост: 178 см
Глаза: серые
День появления на свет: 27 октября 1984 года
Комплексы: не доверяет никому, кроме себя
Love things: рок-н-ролл, портвейн, кофе без сахара, сигареты
Что делает, когда ему хочется плакать: бьет себя по лицу
В его наушниках: Nirvana, Joy Division, One-off pieces

- Как его угораздило… - передразнивает меня Кирилл. – Мы живем так, как принято, делаем то, что от нас ждут, встречаемся и спим с теми, с кем сложилось… Ни у одного не хватает смелости смотаться из этого продажного мира… Миллингтону, засранцу, – хватило…
- Знаешь… а ты на него похож… Такой же тощий и высокомерный, - ни с того ни с другого заявляю я. Не знаю, отчего мне вдруг пришла на ум эта мысль, понятия не имею, зачем я поделилась ею с Бергом, дернул кое-кто за язык. Настроение у Кирилла и без того было паршивым, а после моей фразы стало совсем хреновым. Уффф…
Он смотрит на меня какое-то время, а потом поспешно отворачивается.
- Извини, - бросая на него беспомощный взгляд, говорю я.
- Я хочу помолчать…
- Ах вот как! – с какой-то детской злостью выговариваю я.
Ок!
Я позвоню…
Как-нибудь…
- Мы ведем такой скучный, тягучий разговор. Разговор ни о чем. С таким же
успехом мы можем просто смотреть мимо друг друга и молчать, - высокомерно фыркает Бергамот.
- Иди ты!
Этот парень меня раздражает.
Совсем чуть-чуть.
Я непроизвольно вздыхаю и немного растерянно смотрю на Кирилла.

Знаете… а ведь мы с вами тоже когда-нибудь умрем.
Мы все – рано или вовремя, вопрос не в этом, – отправимся вслед за Миллингтоном.
МЫ. ВСЕ. УМРЕМ.
ВСЕ. ДО ОДНОГО.

Go!
Go! Go! Go!

- Хочешь правду? – говорю я после некоторого замешательства.
- Что?
- Я бы очень хотела, - я понижаю голос до шепота, - помочь Джэми. Мне жаль, безумно жаль, что он… Что так вышло…
- Это все? – насмешливо произносит Берг, продолжая пялиться на грязные ботинки.
- Ну чего ты на них все время пялишься! – не выдерживаю я.
- ?!
- Ты меня убиваешь!.. Ты клевый, да… И я тебя люблю… Ну да! Как друга, конечно… Но твой эгоизм, чувак… Знаешь, надо завязывать с этим. Черт, это же невозможно, просто невозможно!
Я замолкаю и сердито смотрю на ботинки Бергамота.
Зачем я все это говорю?!
Что за бред я несу?
Ну?
Ну?
НУУУУУУУ???
- Забей, - едко усмехаясь, произносит Берг. – Забей!
Что?!
На что, черт возьми, я должна забить?!

Мы транжирим денежки наших предков на коллекционирование бесконечного количества бессмысленных вещей и верим, что это и есть ЖИЗНЬ!
Мы вечно ноем и жалуемся на то, что все идет совсем не так, как нам хочется, но все-таки продолжаем верить, что ЖИВЕМ!
Мы изо всех сил прикидываемся, что счастливы и не понимаем, какие мы зануды, какие мы дураки, какие мы пресыщенные, какие мы несчастные, какие мы жалкие и одинокие идиоты…

Ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы!!

И мне страшно до смерти, я не знаю, как притвориться, будто я забыла, что моя не лучшего качества и не блещущая смыслом жизнь совсем скоро закончится. И что тогда я унесу с собой? Что я унесу с собой?

ЧТО Я УНЕСУ С СОБОЙ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

Ничего я не унесу из этого жалкого и ограниченного мира. Ничегошеньки.

- Забей, просто забей, - повторяет Бергамот. – И все.
Вот заладил!
Идиот!

Богатые маргиналы?
Интеллектуалы с амбициями?
Полунищие студенты?
Узнай, кто тебя бесит.
Тест для мизантропов.

А почему бы, собственно, и не забить?
Вчера мне подарили пластинку Дэвида Боуи… Не люблю Боуи, нооо… все равно, приятно, да… Папочка перед самым отъездом в Лондон обозвал меня засранкой… Ну что ж, хоть какое-то внимание с его стороны… А мама… Мамуля потратила четверть зарплаты, чтобы сводить меня в свой любимый итальянский ресторанчик… По-моему, пицца с моццареллой не такая уж и гадость. А еще, пару дней назад я видела своего бывшего… Под ручку с какой-то миленькой выдрочкой, такой миленькой, дальше некуда… И ничего при этом не почувствовала. Разве не чудесно? «Big girls don’t cry». Угу, угу…
А то, что у меня кошка сдохла… горло болит… в голове полнейший хаос… и от безысходности под ложечкой сосет… Кому какое дело? Я жива, а значит все отлично! А значит все отлично… Разве не так?
- Мы все умрем.
- Да что ты! Какая досада! – язвительно отвечает Кирилл.
Когда я говорю, что мы все умрем, я имею ввиду, что умрут все.
Все!
Понимаете?..
- Ты боишься умереть?
-  ...?
- Я - боюсь, - грустно шепчу я.
- В жизни не слышал большей чуши. Прости, не подскажешь, почему я должен вцепиться в этот убогий, уродливый мир и не отпускать до последнего?.. Всего пару причин?..
- Уммм… - я тяжело вздыхаю. – К черту! Мы живем не «зачем-то» или «потому что»…
- Меня вообще не спрашивали, хочу ли я жить, черт возьми! – злобно перебивает Бергамот и поднимается со скамейки.
- Никого не спрашивали, - тихо отвечаю я.
- Да мне плевать!
Кирилл бросает на меня угрюмый похмельный взгляд, надвигает на самые брови капюшон куртки-аляски и размашистым шагом идет из сквера.
Я опускаю голову и несколько минут рассматриваю свои любимые синие конверсы на синтетической подошве. Я гляжу на них так как будто  я – это не я, а кто-то другой…
Но кто?..

…Я провела в этом сквере не меньше получаса, а моя жизнь не изменилась ни на грамм. Ни на миллиметр. И я понимаю, чтобы в жизни произошло хоть что-то новое, я должна что-то сделать. Но вот что именно? Рецептов счастья нет. Чужой опыт не уместен. Добрые люди не помогут. Счастью нигде не учат. Нигде.
Хочется спать.
Не просыпаясь.
Спать, спать, спать… День, неделю, месяц…
Но не тупо дрыхнуть целыми днями напролет – ничего подобного, - а заснуть так, чтобы забыться. Если не навсегда, то на долгое-долгое время.
Черт!
Разве такое возможно?..
И что же мне делать?
Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать?

ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

Be happy.
Like a London Dandy.
A time to bloom.
Ego-infection.
Is not afraid.

Одна очень талантливая японка по имени Банана Ёсимото в каком-то из своих рассказов написала: «У нас еще все впереди. Будем двигаться шаг за шагом. Пусть ползком, но оптимистично. Мы с тобой оказались в очень странной ситуации, но мы должны стараться справиться с ней, иначе не можем быть уверенными, что живем…» Вообще-то, у нее много таких здоровских фраз, от которых сразу хочется дышать-дышать-дышать… Но эти слова мне понравились больше всего, я даже перечитала их несколько раз, прежде чем перейти к следующему абзацу.
«Будем двигаться шаг за шагом. Пусть ползком, но оптимистично».
ПУСТЬ ПОЛЗКОМ, НО ОПТИМИСТИЧНО! Как вы себе такое представляете!
Когда живешь от наслаждения к наслаждению, то как-то не заморачиваешься над такими вещами, правда?

Я поднимаюсь со скамейки и иду бродить по хмурому городу.
Нужно куда-то идти, всегда нужно куда-то идти – и я иду…
Без лишних слов.
Один шаг, второй, затем третий. И так шаг за шагом, шаг за шагом… Знаете, это не так уж сложно…

Воскресный вечер…
Тесное полуподвальное помещение с низким потолком, черные как китайская тушь стены и узкие, давно немытые окна…
Поиски счастья…
А пока: старые музыкальные афиши и мрачные плакаты изможденных парней в мятых рубашках, потертых джинсах и тяжелых ботинках. А еще - сбивчивый голос гениального Курта, рвущийся из двух массивных колонок. Голос, который как бы кричит мне: «Все, мы проиграли! Всем на нас положить…»
Ну что за дерьмо!
«На закуску» - высокая худосочная девица с кроваво-красными губами, прилипшая к кассовой стойке. Именно она, замученного вида девчонка в разодранном платье и длинном-предлинном шарфе, обернутом вокруг мертвенно-бледной шеи, как нельзя лучше подчеркивает грубый имидж по-модному грязного магазинчика.
Ну… это - Ле. Моя лучшая подруга.
- Ты… так круто выглядишь, – совершенно искренне произношу я, замирая в паре шагов от нее.
Я говорила Ле эту идиотскую фразу, наверное, тысячу раз. С тех пор, как мы познакомились, мне еще ни разу не удавалось сдержаться и не произнести ее. Да, я считаю Ле крутой. Очень. Просто очень. Мне кажется, что она всегда невероятно круто выглядит. Ну в смысле, всегда-всегда. И, между нами, я бы много чего отдала, чтобы стать хоть чуточку похожей на эту мега клевую девочку…
- О, спасибо! – отвечает Ле, чуть смущаясь.

Дорогуша.
Гламур.
Панк.
Яд.
Навеки.

Наверное, это патология – тотальное восхищение лучшей подругой, - но для меня в этой девчонке безупречно все. Ее манера одеваться, ее образ жизни, ее мысли, ее мечты… Особенно ее мечты! Иногда мне бывает чертовски  жаль, что они не мои. Ведь и мне тоже хочется мечтать о том, чтобы стать рок-звездой… Поселиться в Лондоне… Открыть там книжный магазин… И помимо книг продавать в нем винтажные платья и туфли... А еще, цветные леденцы! Это обязательно… Прожить всю жизнь с одним любимым мужчиной… А к старости сойти с ума, переехать в Амстердам и целыми днями ездить по городу на велосипеде… Что может быть круче? Я не знаю. Но раз уж это не мои мечты, то я ими и не заморачиваюсь. Я пытаюсь довольствоваться набором своих - банальных, в чем-то даже узколобых, желаний…

- Значит, ты теперь работаешь здесь, - сунув руки в карманы, говорит Кирилл, даже не обронив для приличия вводных «Привет» и «Как дела». – Ну что ж… Могло быть и хуже…
- Спасибо, ты меня обнадежил! – смеется Ле.
- Новый альбом «One-off pieces»? – небрежным тоном спрашивает Бергамот.
- Кажется, что-то такое было… Поищи…
Кирилл подходит к стенду с ярко-желтой пометкой «новинки» и, близоруко сощурив глаза, начинает «бегать» по удручающим обложкам выставленных на продажу дисков.
- А знаешь… Басист «One-off pieces» повесился, - издевательским тоном говорит Берг, на секунду повернувшись к Ле.
- Правда? – спокойно отзывается та. – Я где-то уже это слышала…
- Он повесился сразу после записи альбома, - Кирилл снова поворачивается и бросает многозначительный взгляд на меня. – Но, похоже, это никого особо не волнует…
- Я говорила – мне жаль Джэми, - слегка обиженным тоном отвечаю я.
- Ну… Помнится, Курт Кобейн застрелился… Майкл Хаченс… Дженис Джоплин, говорят,  покончила с собой… Элвис… Хендрикс… И этот симпатяга из Joy Division, не помню его имени… - цинично говорит Ле, то и дело пожимая плечами. – Звезды рок-н-ролла, что вы хотели…

ОБЪЕКТ: ПОФИГИСТКА

Рост: 170 см
День появления на свет: 2 сентября 1986 года
Глаза: карие
Комплексы: слишком сильно зависит от мнения окружающих
Love things: музыка, черно-белые фильмы, вечеринки, чудеса
Что делает, когда ей хочется плакать: плачет
В ее наушниках: Nirvana, Placebo, Zемфира

- А ты засранка, - откровенно враждебным тоном произносит Кирилл.
- Может быть… – пожимает плечами Ле, а потом сердито добавляет. – Я думаю, что самоубийство этого чувака…
- Не называй Джэми Миллингтона чуваком, - бурчит Бергамот.
- Хмм… Я думаю, что самоубийство этого Миллингтона стало отменной рекламой для альбома группы – придумать что-нибудь лучше, пожалуй, невозможно.
Господи, Ле! Что ты несешь?!
- Звучит чудовищно, для некоторых из нас, - многозначительно добавляет Ле. – Но разве со смертью этого… уммм... парня группа, в которой он выступал, ничего не выиграла?

ВЧЕРА ТЫ УЛЫБАЛСЯ,
А СЕГОДНЯ ИСЧЕЗ С ЛИЦА ЗЕМЛИ.
СЧАСТЬЕ – ЭТО КОГДА ТЕБЯ НЕТ.
НЕ ТАК ЛИ, ДЖЭМИ?..

Тут я мысленно представляю, как музыканты «One-off pieces» заходят утром в студию, весьма довольные тем, что наконец закончили работу над третьим по счету альбомом, и видят прямо перед собой тело бас-гитариста, раскачивающееся под потолком… Интересно, что они должны были почувствовать в этот момент? Ужас? Отвращение? Страх? Недоумение? Растерянность?..
- Черт, ребята! - продолжает Ле. – Ну как вы не врубаетесь: любой из нас имеет право свести счеты с жизнью, если она и вправду его затрахала. И во вселенной нет НИ-КО-ГО, кто мог бы нам в этом праве отказать.
Как ми-и-ило, Ле! Как мне это нравится!

Мы превратили жизнь в такое дерьмо, что многие из нас предпочитают покончить с собой, нежели наслаждаться ей.

- Каждый человек вправе распоряжаться своей ненаглядной жизнью так, как ему заблагорассудится. «Каждый поступает соответственно своим потребностям». Помните, в каком-то фильме Бергмана звучит такая фраза?
- Мне не нравится Бергман, - поморщившись, говорит Кирилл.
- Хороший режиссер, между прочим, - немного грустно произносит Ле.
- А тебе не приходило в голову, что ты не права? – вдруг спрашиваю я.
- Бергман – отличный режиссер!
- Я не про Бергмана…
Конечно, думаю я, этот долбанный безумец Миллингтон мог бы жить дальше – какие вопросы! Но парень отчего-то предпочел отправиться на тот свет. И, кто скажет, почему этот офигенно талантливый музыкант (которому едва-едва исполнилось двадцать три года, когда он затянул на своей тощей шее петлю) решительно попрощался с нашим миром. Возможно, у него обнаружили какую-нибудь ужасную неизлечимую болезнь. Возможно, у него не осталось никаких сил жить, бороться, двигаться… дальше… А может быть, Джэми просто (просто?) решил хорошенько пропиариться. Так бывает. Да, так бывает, мы знаем.
- По-моему, он был несчастным… - говорю я.
- Тсс! – обрывает меня Кирилл. – Есть! Я нашел его!
Бергамот смешно взлохмачивает свои и без того торчащие в разные стороны волосы, замирает, после чего устремляет страшно довольный взгляд на черную-пречерную обложку одного из дисков. На ее невыразимо беспросветном фоне, приглушенно-черном как печаль, чем-то вроде канцелярской «замазки» неизвестный художник нацарапал десяток неказистых небоскребов, пару фашистских самолетов, примостившуюся прямо на металлическую мачту ворону и поднявшуюся на дыбы лошадь.
- Это что вообще? – недовольно восклицаю я. – И к чему здесь эти самолеты? И эта лошадь? Вот она здесь совершенно не к месту… И что за дурацкое название! Какие еще «Lost poseurs»?!! Да это вообще какой-то бред!.. Неужели нельзя было придумать что-нибудь более… драматичное, блин! Ну не каждый же день друзей теряют…
Бергамот, как и следовало ожидать, снова не дает мне договорить. Несколько стремных секунд он глядит прямо в мои глаза, после чего немного неожиданно произносит:
- Заткнись, а?
Я замолкаю, потому что начинаю чувствовать себя несчастной идиоткой.
- Ты невыносима в последнее время.
- ???
Я?! Я невыносима?! Это я невыносима? Ну, знаешь ли…
Уф, уф, уф! Уж не скажу, в чем тут дело, только вот эта фраза жутко злит меня.
Черт тебя побери, Берг! Черт тебя побери! Немедленно. Сию минуту. Прямо сейчас. Я зажмуриваюсь и начинаю топать ногами.

S.O.S.
Хочу в Лондон!
Есть жареную рыбу с картошкой.
Ма-аама!
Так нельзя!!

- Эй, что случилось? – спрашивает Ле. – Ты чего?
- Ничего…
Я подхожу к одному из грязных окон и с деланным интересом рассматриваю закопченный дымом заводик и какие-то промышленные зданьица напротив.
Одиночество. Индустриальное одиночество. Преследует меня. По пятам. По пятам-там-там… Там-там-там…
А что такое индустриальное одиночество? Ну, это, скажете вы, когда человек, живущий в большом городе, чувствует себя невероятно одиноким даже несмотря на то, что вокруг него кипит жизнь и тусует масса нетерпеливого народа… А я думаю, что индустриальное одиночество – это такая странная игра, в которой окружающие усиленно делают вид, будто им на всех положить.
Вот, к примеру, Бергамот. Он делает вид, что ему на всех наплевать, потому что думает, что всем наплевать на него. Но посмотрите, как его расстроила смерть Миллингтона – человека, которого Кирилл даже и не знал толком.
- Почему? – после небольшой паузы спокойно интересуюсь я.
- Почему – что? – как ни в чем не бывало спрашивает Берг.
Он стоит у кассы и с пугающим интересом наблюдает за тем как длинные бледные пальцы Ле упаковывают в матово-черный пакет тот самый «беспросветный» диск с огромной лошадью на обложке.
- Почему я невыносима в последнее время?
- Потому что… - Кирилл недовольно смотрит на меня. – А тебе ли не похрен?
Хмм… Кажется, Берг прав. А мне ли не похрен? Ведь в сравнении с тем, что мы все умрем, мой вопрос не имеет ни малейшего, ну ни малейшего, значения.

Задала жизни все важные вопросы?
Получила честные ответы?
Больше не о чем волноваться?
Удовлетворишься тем, что мы просто существуем?
Тест для пофигисток.

Я хочу кого-нибудь прибить. Ффф…
    
         - Как насчет бутербродов? – вдруг спрашивает Ле. – С сыром и лососем. Я сама их делала. Сегодня утром.
          - Бутерброды, - лениво произносит Кирилл. – Почему бы и нет…
- Есть кофе… В термосе… - добавляет Ле, протягивая Бергу бутерброд.
- Кофе? – мгновенно отзываюсь я. – Кофе я буду!
         Ле исчезает за кассовой стойкой и через пару секунд достает крохотный термос и два пластмассовых стаканчика ядовито-оранжевого цвета.
Я очень быстро опустошаю предложенный мне стакан и ненавязчиво требую
«продолжения».
- Тебе нельзя пить столько кофе, - восклицает Ле. – Лучше пей зеленый чай. Тонизирует ничуть не хуже. И, говорят, мега полезен для здоровья.
- Угу… Я тоже слышал, что зеленый чай действует покруче кофе, - говорит Кирилл с набитым ртом.
- Но он же такой… отстойный! Как его вообще можно пить! – протестую я.
- Ну это дело привычки… - хмыкает Кирилл.
Я смотрю на Берга исподлобья.
А вот интересно, что будет, если я его поцелую? Прямо сейчас. Вот так запросто: подойду и поцелую. Что тогда будет? Он оттолкнет меня и скажет, что я идиотка… Или презрительно рассмеется прямо мне в лицо… Или ничегошеньки не скажет, а просто развернется и убежит… Или… Интересно, каково это – целовать человека, который меньше всего на свете ожидает, что сейчас его кто-то поцелует?
Подойти.
Поцеловать.
Не отпускать.
Подойти.
Поцеловать.
Не отпускать.
Нет, не могу…
Не могу! Не могу! Не могу!
Я снова непроизвольно вздыхаю. Господи, почему я все сильнее и сильнее влюбляюсь в этого кретина! Ведь знаю же, что мы никогда не будем вместе.
- Пластииииинки! – восторженно лопочу я, обратив вдруг внимание на ровный ряд виниловых пластинок в углу.
- Тебе нравятся пластинки? – не то с презрением не то с удивлением говорит Кирилл, попивая кофе из ядовито-оранжевого стаканчика.
- Да я их просто обожаю!
- Но у тебя даже проигрывателя к ним нет, - почти возмущенно отвечает Бергамот.
- Да… Ну и что?
- Ты сейчас… издеваешься?
- Том Уэйтс!! – кричу я, подпрыгивая от радости, и выхватываю из раздела «блюз/джаз» конверт с пластинкой «Blue Valentines».
- Истеричка…
- Слушай, отвали, - машу я рукой в сторону Бергамота. – Ну нравится мне винил, тебе-то что?
- Что ты с ними делаешь? Складываешь дома аккуратными стопками? – Берг бросает мне один из своих убийственно-презрительных взглядов. – Музыку нужно слушать, а не коллекционировать, песни дышать должны! Stupid girl…
- Все! Хватит! – яростно кричу я, запуская в него конверт с пластинкой Уэйтса. - Оставь меня в покое!
Кирилл каким-то чудом успевает поймать запущенный в него винил…
Ой! Кажется, парень удивлен. Ошарашен, обескуражен… И, если честно, мне это очень нравится.
- Ха-ха!
- Ты охренела?!
- Вечно ты мной недоволен, - истерически ору я. – Что бы я ни сделала, ты скажешь: не то, не так, не для того… Надоело! Надоело, твою мать! Тоже мне умник нашелся… Все, вали отсюда! Ты меня достал!!
- Психопатка, - возмущенно отвечает Берг.
Он бормочет что-то еще под нос, кладет пластинку на кассовую стойку и, поднявшись по неудобной железной лестнице выпендрежного магазина, исчезает за тяжелой дверью.

…Я знаю, Кирилл на самом деле хороший парень, он просто скрывает это за тупыми понтами. Нонконформист хренов… Только и умеет ныть, что все плохо. Как будто я сама этого не знаю...
И как только я не сошла с ума от этих жалких стенаний и малоубедительного нытья на тему «бессмысленности человеческого существования». Бля, да меня уже с души воротит от скептического мировосприятия Бергамота, да мне до тошноты невыносимы его замкнутость и экзистенциальность (блин, слово-то какое), да мне…
АААААААА! ПОЧЕМУ БЫ НАМ ВСЕМ НЕ НАЧАТЬ ПЛАКАТЬ, ВЫТЬ, СКУЛИТЬ? ХВАТИТ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО «СТАКАН НАПОЛОВИНУ ПОЛОН ИЛИ ПУСТ», ЕСЛИ ЯСНО КАК ДЕНЬ, ЧТО «СТАКАНА НЕТ ВОВСЕ»! НЕ ЛУЧШЕ ЛИ НАМ ВСЕМ ДРУЖНО СДЕЛАТЬ ХАРАКИРИ, И ДЕЛО С КОНЦОМ?!
Думаю, у Кирилла три охренительные проблемы: эгоцентризм, пессимизм и цинизм. Да-да. Ему давно пора выставить вон эти свои «измы» и начать любить жизнь! Любить жизнь! И, наконец, мать его, ЛЮБИТЬ ЖИЗНЬ!  Потому что она может быть какой угодно – сложной, странной, непонятной, - но не бессмысленной. Но только не бессмысленной... Но только не бессмысленной... Только не бессмысленной...

- Кажется, он обиделся… - Ле смотрит на меня какими-то испуганными глазами.
- Ты с ним спала? – спрашиваю я, глядя ей прямо в лицо.
- С ума сошла?!
Есть такие люди, про которых с завистью думаешь: «Счастливчик!». И вы наверняка припоминаете таких. Так вот, Ле одна из них. Она самая красивая, самая невероятная и самая уникальная девочка, которую я знаю. Девочка, в которую, я уверена в этом, влюблен Бергамот.
- Я просто спросила… - как можно непринужденнее говорю я. – Значит… не спала?
- Нет! – уперев руки в бока, восклицает Ле. – Ты думаешь, я слепая? Я вижу как ты сдвинута на этом парне.
Я достаю из сумки пачку ментоловых пастилок от боли в горле и некоторое время просто верчу ее в руках. «Хранить в сухом месте. Отпускается без рецепта врача. Беречь от детей. Годен до: см. упаковку…» Я кладу одну из пастилок в рот и начинаю медленно рассасывать.
- Ну а ты? – Ле смотрит на меня и глупо улыбается.
- Шутишь?! – резко отвечаю я, едва не подавившись. - Это просто смешно. Под каким номером, интересно, я бы шла в бесконечном списке его девиц?
- Я тоже просто спросила…
- Да пошел этот Кирилл! Он просто кретин…
Он делит девушек на две категории: музы и остальные. Ле, как не трудно догадаться, - муза. Всегда безупречно выглядит, улыбается, говорит… А я… я, бля, «остальная»…
Cut out!

…Знаю, что нам всем тоскливо. Знаю, что нам всем дерьмово. Стремно нам, знаю. Но никто не виноват в том, что мы потеряли смысл жизни, а ничего другого, ради чего можно было бы жить так и не нашли. Никто не виноват в том, что мы разучились отличать подлинно важные вещи от мнимых. Никто не виноват в том, что мы все время спим и никак не можем проснуться… Мертвые, мертвые люди, не люди, а функционирующие скелеты. Эгоистичные, агрессивные, глупые, самоуверенные, нечестные и неблагодарные скелеты.
Начать жизнь с чистого листа, потому что захотелось или просто нет другого выхода…
Мы должны начать все сначала…
Но, боюсь, мы не начнем никогда…
Очень немногие смеют жить так, как им действительно хочется жить. Бери, что дают, приятель, или проваливай ни с чем!
Начать жизнь с чистого листа, что может быть важнее?
Начать жизнь с чистого листа, что может быть проще?
И тем не менее мы не начнем все сначала. Никогда.

«Ты родился, просрал все что мог – теперь подохни».

ПОТОМУ ЧТО ЕСТЬ ТАКОЕ
ПРАВИЛО:  КОГДА РЕЗУЛЬТАТ
НЕ ВАЖЕН, СДАВАЙСЯ.
НЕ ТРАТЬ СИЛЫ ЗРЯ.

Марьяна Волкова «Сладкое молоко»

(ГЛАВА ВТОРАЯ)

«Where is my mind?»

Я родилась на Украине в 1988 году, и это значит, что сейчас мне двадцать лет. Я одна из тех, кто, как и Деннис Хоппер, считает, что никогда не доживет до тридцати, и кто начнет биться головой о стену, когда ему исполнится тридцать один...
Двадцать, скажу я вам, весьма непростой возраст. С ним столько мороки! Вы даже не представляете, как это тяжело – быть двадцатилетним. (Ведь ты уже как бы не тинэйджер, но еще как бы и не взрослый. Отвратительное состояние. Честно).
Я вообще не понимаю, в чем заключается разница между взрослым и ребенком… В том, что первым все можно, а вторым – можно, но не все? Или в том, что взрослые борются за ценности, ценностью не обладающие, тогда как у детей кишка тонка? Ну уж нет!
Дети – злые существа, слабые и зависимые. Взрослые – еще злее. Хоть они и выросли, но слабыми и зависимыми детьми быть не перестали. Чтобы это скрыть взрослые используют множество изощренных способов. Самый попсовый из них называется здравомыслием. Здраво-мыс-лить, как говорила моя бабушка, значит говорить вещи умные, но холодные, прислушиваться не к чувствам, а к разуму. Ненавижу здравомыслие!
Конечно, мне нравится мир взрослых. Он такой смешной, славный. Цинизм, с которым он создавался, не может не нравится. Я вот только одного понять не могу: откуда взрослые взяли эту ужасную манеру – искренне верить в свою вседозволенность? Наверное, во всем виноваты сила и власть, наверное, это они превращают забавных экс-подростков в равнодушных и самоуверенных
кретинов. Нетерпимые и ненасытные, взрослые кидаются из крайности в крайность и делают наш мир совершенно неуправляемым. Когда все стало можно, видимо взрослых повело. Как так, ребята?!

Мода.
Красота.
Деньги.
Яд.
Навеки.

Но, постойте, должен же кто-то (ну хоть кто-нибудь) стоять выше взрослых! Должен же кто-то (ну хоть кто-нибууудь) указывать всем этим кретинам «правильный путь». Кто бы это мог быть? Может быть, Бог? Как насчет Бога? Или, кто там за него?.. Ах, да… Бог не разговаривает с кретинами. Он вообще, насколько мне известно, ни с кем не разговаривает, предпочитает гордое одиночество… Не зря же говорят: «Proud like a God»…
«Стать взрослой… Что вообще в этом хорошего?» Так говорила героиня фильма «Городские девчонки». А ей было двадцать восемь. ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ! То, что раньше принадлежало детям, теперь принадлежит взрослым – нежелание взрослеть в том числе.
Вот, например, мой папочка. Неоднозначный человек, скажем прямо. И взросление, как мне кажется, эту неоднозначность только «подчеркнуло».
   Всего один пример. Как-то раз порядком набравшийся папуля решил проверить, насколько ответственными и законопослушными людьми можно считать наших соседей. Время близилось к полуночи. Папа достал из кладовки топор - самый обычный, для столярных работ - и начал рубить дверь моей комнаты. При этом он орал во всю глотку: «Спасите! Помогите! Убивают!» Он кричал, кричал, кричал… (Задолбал нереально). Несколько раз мы с мамой пытались его остановить, но отец лишь отмахивался топором и говорил: «Я хочу, чтобы эти уроды вонючие вызвали милицию». В конце концов, дверь моей комнаты была изрублена в куски, а в «02» никто из соседей так и не позвонил. Обескураженный папуля расплакался, отнес топор в кладовку, а потом лег спать…

НЕ ВАЖНО, ЧТО ТЫ
ВЗРОСЛЫЙ И ГЛУПЫЙ.
ГЛУПЫЙ, НУ И ХРЕН С ТОБОЙ,
НО ВЗРОСЛЫЙ.

В тот день я поняла три вещи:
1. Ни в коем случае не выходить замуж.
2. Ни в коем случае не просить о помощи.
3. Нужно как можно скорее отнести топор к мусоропроводу.
Мне было всего шесть лет.

Говорят, у каждого человека есть свой жизненный путь, причина, по которой он появился на свет. Это значит, что и вы и я родились с каким-то уникальным даром, каждому из нас дана способность – всего одна-единственная способность – делать что-то лучше, чем кто бы то ни было из ныне живущих. И в тот день – я не знаю точно, но так говорят, - когда мы полностью реализуем свой уникальный дар, выполним свое предназначение, мы, страшно сказать, уйдем из этого мира.
…Да, конечно, пару месяцев назад мне стукнуло двадцать, но я до сих пор не понимаю, каким образом могу послужить человечеству. И уж тем более мне совершенно непонятно, каким таким уникальным талантом, которого нет ни у одного из шести миллиардов жителей нашей планеты, я обладаю.
На самом деле, я много чего умею: фотографировать, например. Сочинять статьи. Шить смешных зайцев из старой одежды… Заваривать зеленый чай китайским и японским способами… А еще, генерировать креативные идеи, разрушать клише, верить в чудеса, бодрить и веселить тех, кто в этом нуждается… Хотя… Если честно, в последнее время и то, и другое, и третье я делаю не очень. Уверена, среди вас есть те, кто справляется со всем вышеперечисленным ничуть не хуже или, что весьма вероятно, гораздо лучше меня…

Вот идет Демьян и застенчиво улыбается, он несет в руках литровую банку,
наполненную почти до самых краев прозрачной водой.
В чем его предназначение?
Я не знаю.
И Дема, он тоже не знает.
Но разве его это беспокоит? Хоть сколько-нибудь?
- Привет! – подозрительно весело говорит он, поравнявшись со мной.
Я ничего не отвечаю, только удивленно смотрю сначала на Демьяна, а затем на банку.

…По-моему, это самое трудное в жизни – найти свое место. Понять, кто ты такой и какого хрена явился в этот сраный мир…
И пожалуй я сдаюсь. Я больше не в силах искать свое предназначение, свой «жизненный путь»…
Я всего лишь маленькая взбалмошная девчонка, которая просто слоняется по жизни без толку, не зная, что ей делать. ДА, Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ! Я правда не знаю!!
И это хреново…

Я стою и пялюсь на банку в руках Демы. Оказывается, в ней плавает симпатичная ярко-оранжевая рыба с большущим хвостом. Она беспокойно наворачивает круги по всей банке и, как мне кажется, здорово нервничает от того, что ей приходится торчать в этом крайне неуютном стеклянном доме.
- Рыба? – почти изумленно произношу я. – Где ты ее взял?
- В лифте, - как ни в чем не бывало отвечает Демьян и улыбается. В отличие от рыбины вид у него более чем довольный.
- Чего? В каком еще лифте?
- В прямоугольном! – Демьян ставит банку на ближайшую скамейку и садится рядом. – Выхожу я значит… вызываю лифт… Заваливаюсь… Смотрю, в углу стоит банка, а в ней – рыба! Прикинь? Ну я и подумал забрать ее с собой. А нафига ее там оставили? Выкинули… по-любому…
- И что ты теперь будешь с ней делать? – ошеломленно спрашиваю я.
- Не знаю… Схаваю!
- Я серьезно!
- Куплю ей дом и еды… Что еще… - Демьян всерьез задумывается. – И… хватит!
Я тихонько смеюсь. Может быть, это и есть предназначение Демы – спасать брошенных на произвол рыбок?..
- Красотка, - Демьян ласково поглядывает на рыбину. – Я решил назвать ее Полли…
- Ну ты даешь!
- А что? А что такого?

ОБЪЕКТ: РАЗДОЛБАЙ

Рост: 180 см
Глаза: голубые
День появления на свет: 5 мая 1989 года
Комплексы: «Я ленивый… Это главное. Гордый… самодовольный… Не очень умен… И вообще, бездельник! Собираюсь ли я что-то с этим делать? Нет, не собираюсь. Я же говорю: я бездельник…»
Love things: море, дайвинг, гитара, пицца с грибами.
Что делает, когда ему хочется плакать: опускает голову под кран с ледяной водой
В его наушниках: Nirvana, Sex Pistols, Кино

Мы какое-то время молчим.
Мне отчего-то становится невыразимо страшно. В голове начинают рождаться противные-препротивные суицидальные мысли, а в душе появляется  гадкое-прегадкое ощущение потерянности и ненужности. Я говорю себе: «Хей! Все в порядке! Все хорошо, хорошо, хорошо…» Но, черт возьми, это нисколечко не помогает, и вот уже мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Мне хочется начистить Демьяну морду за то, что он сидит тут весь такой счастливый – в то время, когда я задыхаюсь от тоски и безысходности.
Уууу! Долбанный Демьян…
Если бы вы попросили меня описать этого чувачка одним словом, я бы непременно сказала, что он раздолбай. Да-да, на самом деле он самый обыкновенный раздолбай.

Раздолбай?
Раздолбай.
Р.А.З.Д.О.Л.Б.А.Й.
Темные взлохмаченные волосы, насмешливый взгляд, затасканный пиджак из дедушкиного гардероба, непонятная рубашка, драные джинсы и кроссовки с вечно развязанными шнурками – среднестатистический подросток среднестатистической страны…
Мимо скамейки, на которой сидит Дема, весело пробегает девочка лет пяти в цветных резиновых сапогах.
- Хочу себе такие же яркие сапоги. Красные! – мечтательно говорю я.  -  И зонт… И что бы тоже непременно красный…
Демьян молчит.  
- Я думаю, что когда человек, на которого тебе как бы пох, говорит, что-то про резиновые сапоги… Это выглядит очень глупо, - сердито говорю я.
- Да мне на тебя как бы не пох, - оправдывается Дема. – И красные сапоги это прикол... Просто… мне нечего сказать…
- Вот видишь! Значит, то, что я сказала про эти сапоги именно тебе – в самом деле очень глупо, - я сажусь на край скамейки, рядом с Полли. - А мне так хочется гулять под дождем в красных резиновых сапогах…
Демьян достает из кармана рубашки пачку дешевых сигарет и предлагает мне закурить. Мы затягиваемся.
- Почему у нас все так стремно? – заглядывая ему в глаза, зачем-то спрашиваю я. – Почему мы все время обманываем друг друга? Бьем, терроризируем, унижаем? Почему? Почему мы не можем любить друг друга?
- Почему? Почему я обязан любить всех и каждого? – с демонстративным презрением говорит Дема. – Любовь делает человека слабым… Спроси кого хочешь!
- Ну знаешь!
- Гм… Что тебе не нравится, я не пойму? Чего ты ко мне привязалась?
- А то, что мы только и делаем, что делаем друг другу больно! Как будто так и должно быть…
- Вранье!
- Вранье?
   - Вранье, что мы должны всех вокруг любить. Если я никого не люблю, это еще не значит, что я мудак… Почему я не могу время от времени съездить кому-нибудь по морде?
   - Я так не думаю…
   - Что ты можешь возразить?
- Лупить друг друга время от времени? Да, по-моему, это отличная идея! - издевательским тоном отвечаю я.
- Зато не скучно, - пожимает плечами Демьян.
Мы снова молчим. Нам больше нечего сказать друг другу. Самое время помахать кулаками. Мда-аа…

S.O.S.
Хочу в Париж!
Есть хрустящие круассаны.
Хочу все и сразу!
Ма-аама!
Так нельзя!!

- Привет…
Я поднимаю голову и вижу перед собой невысокого сутуловатого мужчину с измученным лицом с темными кругами под глазами.
- Привет, Джаник! – устало улыбаясь говорю я.
- Здорово, чувак, - сквозь смех произносит Демьян.
Джаник, что бы вы знали, - это тридцатилетний мужчина с мироощущением шестилетнего ребенка. И свое не совсем обычное имя он получил в честь итальянского писателя для детей Джанни Радари. (Вот такая идиотская ирония). Правда, иначе как Джаником или Джа его все равно никто не называет, даже собственная мать.
Ничем принципиальным этот дурашка от нас с вами не отличается. Две руки - две ноги. Смеется от радости – плачет от боли. Знает, как зашнуровать ботинки, на какой свет перейти дорогу, куда позвонить в случае пожара… И все же, прохожие, соседи и, вот незадача, мои друзья брезгливо сторонятся его.
- Рыбка? – широко раскрывая глаза, говорит Джаник.
- Да, - в один голос отвечаем мы с Демой.
- Кра-а-асивая, - забавно растягивая гласную произносит Джа.
Мы болтаем с ним еще немного, а потом Демьян говорит:
- Слушай, Джин… Джан… Джоник… Ты на электричку не опаздываешь?
- …?
- Блин, приятель, тебя мама, наверное, заждалась. Тебе домой не пора?
- Моя мама в больнице, - неожиданно резко отвечает Джаник после небольшой паузы.
- Вот оно что, - Демьян изображает на лице некое подобие сочувствия. - Ну… Это… Блин…
Он растерянно смотрит на меня.
Я делаю вид, будто рассматриваю свои кеды.
- Ну… так… - продолжает бормотать Дема. – Тебе нужно сходить в больницу, проведать маму…
- Я ходил, - еле слышно отвечает Джаник. – Мне сказали, больше не надо приходить…
У меня отчего-то перехватывает горло.
- Что с твоей мамой? – спрашивает Демьян.
- Не знаю, - быстро отвечает Джаник, отворачивается и уходит прочь.
Мы с Демой переглядываемся, а потом произносим в один голос:
- Черт!

…Что самое интересное и удивительное для меня в Джанике? Может быть то, что он никогда не жалуется? В отличие от меня.
Сколько я знаю Джанни, он старательно делает вид, что у него все в порядке, что ничего неправильного, странного, нехорошего в его жизни не происходит. Но так не бывает! И в этом меня убеждают его большие грустные глаза с неправдоподобно синими тенями. (Таких, наивно распахнутых, огромных глаз у взрослых не бывает. Интересно, почему?..) Кстати, заглянув в них хотя бы раз, вы бы поняли, насколько больно, тягостно и непонятно живется Джанику с нами в этом мире. Вот только никто не спешит заглядывать в его глаза. И даже я. Потому что, каждый раз, когда я в них смотрю, мне нестерпимо хочется плакать. А плакать я не люблю. Особенно у кого-то на виду.

- Его мама, типа, того?..
- Молчи! – приказываю я Демьяну.
- Да пофиг! Может, это не то, что мы думаем… Может, она не того… Может она…
- В любом случае – заткнись! - мрачно отвечаю я. - Мы его обидели …
- Мы? Обидели? Этого дурилу? Я тебя умоляю!
- Не надо меня умолять…
- О Боже… Да у нас своего дерьма по горло, не хватало только разбирать еще чье-то!
- Блин! Заткнись, пожалуйста…
Как же я устала… Как же я устала от этой жизни… Моя жизнь, наверное, самая убогая на свете, в ней почти ничего не происходит. Наверняка я подохну, прежде чем раздобуду причитающийся мне кусок счастья. Хорошая задачка, блин, - получить все радости жизни. Сразу и много. Ведь счастья должно быть много, чтобы хватило про запас.

Сидеть?
Лежать?
Курить?
Узнай, что тебе нравится больше.
Тест для раздолбаев.

- Хватит меня затыкать! – Демьян достает из пачки новую сигарету и нервно закуривает. – Да мне пофиг на твоего дебила, если хочешь знать. Мне вообще на весь мир насрать!
- Врешь.
- Да ни фига! Срать я хотел на все эти… глобальные или как их там проблемы.
- Врешь.
- Черта с два, тебе говорят! Пофиг мне, что одна половина Африки дохнет от СПИД’а, а другая – от голода. Я не в Африке, какого хрена мне о ней париться? Мои траблы ничуть не хуже чужих траблов…
После этих слов Дема резко замолкает.
- Господи, мне жаль тебя…
- Да какого хрена! Все что меня сейчас парит, так это – как мне жить здесь! В холодной убогой России!
- Ты злой, - вздыхая, говорю я. – Ты зол на мир. Вот и все.
- Да насрать, все равно я скоро сдохну, - тихо бормочет мальчик-раздолбай.
- Бля, не говори так…
А, к чертям! Говори! Говори все, что хочешь, мне все равно. Мне правда все равно, мне похрен… Да, мне похрен… похрен… Похрен, мать твою! Ведь я тоже скоро сдохну. Мы все скоро сдохнем.

Осталось сделать шаг.
Осталось сделать вдох.
И снова ждать.
И снова жить…

- И вообще, - Дема тушит ногой недокуренную сигарету и строго глядит на меня. – Зачем мне притворяться, что меня волнует судьба африканских детишек? Это гребаная лажа, которая меня вообще не парит!
Господи, оставь ты уже в покое Африку и ее несчастных детишек. Я все понимаю – эти люди для нас никто, с какой стати нам о них беспокоиться?
- Я их даже не знаю, подумаешь, видел пару раз по телеку. Что ты от меня хочешь?
- Ничего я от тебя не хочу… Я вообще ничего не хочу, - сквозь зубы отвечаю я.
Нет.
Хочу.
Я хочу, чтобы мне было хорошо, я хочу быть счастливой.
Я просто хочу любить кого-то и чтобы меня любили в ответ.
Только и всего!
Но проблема в том, что у меня нет человека, которому я нужна, который хочет быть со мной и только со мной… Ффак!
Ффак!
Ффак!
Ффак!
- Ты думаешь, я тварь? – говорит вдруг Демьян.
- Зачем? Зачем мне так думать?
- Да, я тварь! И чего я тут перед тобой распинаюсь…
- Ну при чем тут это?! – взрываюсь я и непроизвольно(?) задеваю рукой банку, стоящую между мной и Демьяном.
Чер-рррт!..
Я ничего такого не хотела (мне нравятся рыбки с большими хвостами), но вышло так, что я опрокинула банку с Полли прямо на асфальт.
Ха-ха!
Молодец.
Молодец!
Браво!
Банка раскололась на несколько частей и вода из нее хлынула во все стороны. Таким образом, Полли едва не угодила в ближайшую лужу.
Чер-ррт!.. Чер-ррт!.. ЧЕРТ!
Я вскрикнула и подскочила со скамейки как ошпаренная. Демьян сразу же подбежал к несчастной рыбе, истерично бившейся об асфальт, и, склонившись над ней, обескуражено протянул:
-  Ну вот, смотри, что ты наделала…
-  Я не специально… честно!  
Дема очень бережно поднял трепыхавшуюся Полли с мокрого асфальта, снял кепку и положил рыбину в нее.
- Бли-ииии-ннн… Ей нужна вода! – оглядываясь по сторонам, простонал он.
- Несем ее к Тиму! - воскликнула я.
И мы со всех ног бросились из сквера.
Пробежав по сырой туманной улице несколько метров, мы с диким воплем: «Воды, воды! ВОДЫ!!» ворвались в кафе к Тиму. Все посетители, до одного, в недоумении уставились на Демьяна и меня. И в этом не было ничего удивительного, мы с ним орали так, будто от того, дадут нам воду или нет, зависели наши собственные непутевые жизни.  
Тим недоуменно уставился на нас.
Демьян ткнул кепку с полудохлой Полли прямо ему в лицо и закричал как полоумный:
- Она умирает, умирает! Видишь?! Бля, сделай что-нибудь!
Тим тут же наполнил водой первый попавшийся стакан и невозмутимо протянул его нам.
- Спасибо, - облегченно произнес Дема, опуская рыбину в воду. – Спасибо, приятель…
- Не за что, – пожимая плечами, сказал Тим.
- Ну, как она? – наклонившись к стакану, тихо-тихо спросила я.
- Показания в норме – должна выжить, - строго ответил Демьян.  
- Еще раз, извини… Я не хотела… Правда…
Не хотела? В самом деле?
- Я такая глупая, - почти шепотом добавила я.
- Забудь… - великодушно ответил Дема.
Он очень бережно взял со стойки стакан с Полли и, быстро попрощавшись, гордо удалился.
А я заказала себе «хитрый» бублик и чашку горячего кофе, и села за первый попавшийся столик.
В ожидании заказа я достала из сумки свой подростковый дневник пятилетней давности. В дурацком блокноте с обложкой hand-made я писала обо всем: о своих чувствах, мечтах, страхах и… о Бергамоте – мальчике, которому на меня пофиг… Я стала с интересом перелистывать истрепанные странички:

13 января

Привет, дорогой Дневник!  
Сегодня был очень паршивый день, правда?..
Пустой и скучный.
Книги и музыка спасают мою серую жизнь…
Да, Дневник, я живу книгами и музыкой… Не знаю, что бы я делала без них… Катастрофа…
Надоело все.
Не хочу так.

19 января

Сегодня очень тяжелый день, я снова села на диету. Ем только овощи.
В школе скукотища. Впрочем, как обычно.
Меня достали эти тупые одноклассники. Ты бы их только видел, Дневник! Они и в самом деле нереально тупы и избалованны… Ненавижу их! Особенно эту дылду – Катьку Ефимову! Она называет меня «недомерком»… И ржет, как лошадь…
Ну почему в жизни должно быть столько сложного?

27 января

Очень хочется конфет. Любых. Хоть самых дешевых леденцов. Хочу есть их, есть, есть, есть… Пока не затошнит…
Но мне нельзя… Нельзя есть сладости. Потому что тогда я ни за что не стану худой. Такой же худой как моя лучшая подружка Ле.
Дневник! Она такая клевая! Такая худая и… и… красивая. Ты бы ее только видел! У нее белая-белая кожа и длинные каштановые волосы… А еще - много-много веснушек! Ле ненавидит свою бледную кожу и веснушки, говорит, что выглядит настоящей уродиной. Глупая…  

19 февраля

Блин! Сегодня папа достал меня с самого утра: принеси это, принеси то. Я же знаю, он нарочно портит мне настроение! Уууууууу! Мне это не нравится, это меня просто бесит!!
Зачем вообще нужны папы? По-моему, от них нет никакого толку.
Уж от моего-то точно…

26 февраля

Мне очень трудно об этом писать, но… В нашем городе есть человек, которого я очень люблю. Я знаю, это неправильно, но я не могу больше этого скрывать…
Я люблю Кирилла…
Может, это и не любовь – не знаю.
Пожалуйста, Дневник, не открывайся на этой страничке больше никогда. Хотя… ты не можешь, конечно…

17 марта

Все!
Я больше не люблю этого кретина!
Теперь я Его не выношу!
Я Его ненавижу!
Запомни это, Дневник!
Причины, по которым я ненавижу Бергамота:
1. Он идиот.
2. Он не любит никого, кроме себя.

6 апреля

Моего папу избили.
Пришлось положить его в больницу. Надеюсь, надолго…
Да, Дневник, моему папочке вечно не везет… Нам всем что-то не везет.
Скорей бы Бог вмешался и навел тут справедливость. Бабушка говорит, что только Бог может навести порядок на земле...
Ну не знаю… Вряд ли у Бога хватит на это сил. Кретинов много, а он – один…

«Ну и бред… - брезгливо поморщилась я, захлопывая блокнот. – И эта хренотень - все, что я могу оставить миру после смерти?..»
Кажется, я схожу с ума… Аккуратно выживаю из него … «Where is my mind?..»

WHERE.
IS.
MY.
MIND?..

Я посидела немного, подперев щеки руками, а потом достала простой карандаш и, тяжело вздохнув, выцарапала на последней странице дневника:

НИКАК. НЕ МОГУ. НАЙТИ. СВОЕ. МЕСТО.

Не уверена даже, есть ли оно для меня вообще…
Помните, Милан Кундера предположил, что у человека нет никакого предназначения. «Призвание чушь. У меня нет никакого призвания. Ни у кого нет никакого призвания. И это огромное облегчение – обнаружить, что ты свободен, что у тебя нет призвания». Может, довериться классику, ведь поиск «жизненного пути» так напрягает?..
Тук-тук.

КУДА ТЫ СМОТРИШЬ?
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?
КАКАЯ РАЗНИЦА?

Марьяна Волкова «Сладкое молоко»

(ГЛАВА ТРЕТЬЯ)

«From your favo(u)rite sky…»

На следующий день, около четырех часов утра, меня разбудили чьи-то пронзительные крики и звон разбивающихся стекол.
- Шлюха!
- Мудак!
- Да я куплю тебя за дозу героина!
- Су-ууукин сын!
И снова пронзительные крики.
- Су-ууукин сын! Чтоб ты сдох!
- Пошла нах, шлюха!
Прямо надо мной раздался грохот, похожий на шум опрокидываемой мебели. Хлопнула входная дверь. И по подъезду быстро застучали тяжелые шаги.
Наступила страшная тишина.  
Ууу, как же мне осточертели эти идиотские ссоры!
Я уткнулась лицом в подушку.
«Это не моя жизнь – это не моя жизнь - это не моя жизнь», - как безумная твердила я про себя. – Нет-нет-нет, это не мояяяяя жизнь!!!»
У меня не может, не должно быть такой дерьмовой жизни!!
Говорят, в мире есть много всего другого, кроме злости, страха, боли и ненависти. Ну не знаю… любовь там или радость, вера, счастье… Все, что есть у нас – лишь глупые ссоры, глупые ссоры, глупые ссоры, глупые ссоры…
Как и соседи сверху, мои родители тоже обожают затевать ссоры друг с другом.
Не знаю, почему, но отчетливее других в мою память врезалась эта…
Мама с папой сидели на кухне и о чем-то вполне мирно разговаривали. Правда, отец – с ним это частенько бывает – находился в состоянии… м-мм… алкогольного опьянения. Ну вот он сидел, курил одну за другой свои любимые, безумно дорогие, сигареты и время от времени выпускал дым в лицо маме. (Вот засранец!) Маму, само собой, это жутко злило. Наконец она сказала отцу: «Еще
раз так сделаешь, и я тебе врежу». Она честно предупредила его. Но папочка, видимо, пропустил ее слова мимо ушей. И, когда он попытался в очередной раз выпустить дым на нее, мама подорвалась и ударила отца кулаком прямо в переносицу. У нее очень хороший джеб. Угу… Меньше всего на свете мне в тот момент хотелось видеть этот долбанный джеб…
Папа поднес руки к лицу и некоторое время просто следил за тем как противные алые капли аккуратно опускаются прямо в его ладони. Он посидел так немного, потом бросил на маму злой взгляд и выплеснул, скопившуюся в ладонях, кровь на кухонную штору. Маму этот жест привел в настоящее бешенство - шторы были свежими, мама выстирала их за день до этого. И тогда она не придумала ничего лучше как врезать отцу еще раз… Все-таки у нее отличный джеб, почти профессиональный. Да…
На другой день папа пошел на работу с большущим фингалом под глазом.
Помню, мне было очень жаль его…

Незаметно для себя я снова уснула.
Во сне я то и дело ворочалась, стонала и даже тихонько плакала. Мне снилось что-то омерзительное: уродливые похоронные венки, покосившиеся деревянные кресты, липкие кошачьи трупики и, что уже ни в какие ворота,  безумно хохотавший сосед Джаника – безбашенный старик Мстислав Павлович. Я старательно рыла небольшие могилки для дохлых кошек, а старик, не переставая хохотать, то и дело хлопал меня по плечу. После каждой вырытой могилы я просила у него воды, мне ужасно хотелось пить, но Мстислав Павлович только качал седой головой и повторял как заведенный: «Помогать другим по-настоящему – не легко… Да, деточка, не легко…» В конце концов, я махнула на него рукой и продолжила рыть эти чертовы могилки. Плакать и рыть…
А около половины восьмого утра я проснулась от телефонного звонка.
- Какого хрена! – накрывая голову подушкой, простонала я.
Телефон умолк, но спустя пару секунд снова заныл.
- Ах ты ж черт! Да чтоб тебя…
Насилу продрав глаза, я нашарила в полумраке комнаты свой мобильник. На экране высвечивалось имя Джаника.
О, нет!
Я закрыла глаза и глубоко вдохнула.
Этой ночью у Джанни умерла мама. Ровно в два. Так и не сумела (или не захотела?) выйти из комы после страшной аварии. Джа позвонил мне – растерянный, напуганный, беспомощный – и. по-детски всхлипывая, попросил помочь. Думаю, ему больше некому было звонить в такой страшный момент… А я…
Я обещала Джа, что обязательно зайду к нему… немедленно… прямо сейчас… И что же? Я просто вырубилась, как только поговорила с ним. Серьезно. Мне слишком сильно хотелось спать. И слишком сильно не хотелось вылазить из теплой постели и тащиться куда-то в эту стремную осеннюю ночь.
Чер-ррт!
- Да… Я уже иду… Угу… Ммм… Да-да, - только и смогла выдавить я в трубку и отшвырнула телефон в сторону...
Ну да, я не из тех, на кого всегда можно положиться, на кого можно опереться, и все такое… Блин… Отстойно…
Мне стало тоскливо от собственного ничтожества. Уткнувшись лицом в подушку, я разрыдалась, как ребенок. Блин, ну почему я такая мерзкая!
Я поднялась с постели и, давясь слезами, натянула на себя вчерашнюю одежду – олимпийку и драные джинсы. Постояла пару минут у окна, пялясь на серое небо, а затем пошла в ванную. Ополоснув лицо ледяной водой и наспех почистив зубы, поплелась на кухню. Там я большими торопливыми глотками выпила огромную чашку зеленого чая. После чего, сунула в карман джинсов старенький плеер и, закутавшись в папину куртку, наконец вышла из квартиры. Сбежала по темной лестнице на первый этаж, распахнула дверь подъезда и замерла на пороге…
Мокрая притихшая улица. Вокруг ни души. Бессовестный дождь лениво бухается в серые скучающие лужи. Может, это кажется странным, но лужи и в самом деле выглядят так, будто им нереально скучно. Или, может быть, лужи просто грустят? Грустят оттого, что знают что-то такое, чего не можем знать ни вы, ни я, ни кто-либо другой. Такой маленький тайный заговор крутой Вселенной против никчемного человечества…

Да, мы все уже давно ничего не стоим. И не хрен тут выеживаться…
Просто, признайте, что мы неудачники. И все.
Это не оправдание, ребята, это факт! Это объективный, мать его, факт!
Вы не считаете себя неудачниками? Ну разумеется! Все стыдятся признать себя лузерами. Что тут поделаешь. Но от этого факт, к сожалению, не перестает быть фактом. Вот в чем вся беда.
Но может быть вы просто слишком беспечны, чтобы принять это, принять правду?
Мы перестали думать. Стоп! А думали ли мы вообще? «Мы существуем и что-то делаем, и только потом задумываемся, для чего и зачем». Мы так устали от всего этого. Вы не устали? А я устала. Чертовски! А впрочем, мы получили то, что заслужили. Какие еще могут быть вопросы…

Мокрая притихшая улица. Вокруг ни души. Лишь бессовестный дождь лениво бухается в серые скучающие лужицы… И, если присмотреться, есть в этой мокнущей под холодным осенним дождем удивительно безлюдной улице что-то странное, жуткое, мистическое. И мне невозможно хочется, чтобы сегодня здесь ничего не менялось, чтобы эта улочка – такая тихая и непривычно красивая - дремала до самого вечера…
Но вот распахивается дверь соседнего подъезда, на шикарный мокрый асфальт выскакивает осунувшийся и немного замученный Бергамот и, считайте, все испорчено.
Кирилл быстрым движением поправляет капюшон, достает из кармана потертых джинсов мобильник, смотрит на него и тут же устремляется в сторону закопченного дымом заводика, в сторону выпендрежного подвала, в котором работает Ле.  
- Эээй! Ты куда? – взволнованно кричу я и бросаюсь вслед за ним. – Берг!
Он останавливается, нехотя оборачивается и, окидывая меня устало-задумчивым взглядом, спрашивает:
- Ну? Чего тебе?
- Ты куда?
- Тебе, какое дело?
- Эээ…
- На работу.
- На работу?!
- Да! Теперь я пишу статьи для одной газетенки, - презрительно кривя рот, отвечает Кирилл. – Ну? Чего тебе?
- Да я так… Хотела… Хотела, чтобы ты сходил со мной к Джанику… У него мама умерла, – тихо отвечаю я.
- Ни хрена себе, - выдыхает Кирилл.
- Но ты, видимо, слишком занят для этого…
- Даа… У меня сегодня первый рабочий день, планерка через час. А ты сходи… - Кирилл прищуривает левый глаз и насмешливо улыбается. - Я слышал, забота о других очищает карму.
- Какого черта?
- Хочешь скажу? – Берг усмехаясь смотрит на меня. – Помогать другим через «не хочу» - это нормально. Да! Это все равно, что… все равно, что дарить что-нибудь ненужное.
- Ты несешь чушь!
- Что такое? Я тебя раздражаю?

Мы все гадкие людишки. Вы и я. Да, да, да.
Мы все гадкие людишки. Ха-ха!
Мы. Все. Гадкие. Людишки. Я понятно выразилась?..

- Я даже не знаю, что тебе сказать. Давай-ка подумаем, что ты можешь сделать, чем ты можешь помочь своему полуидиоту…
- Ну и сволочь же ты, Берг! – с нескрываемой злостью в голосе отвечаю я. – Зачем ты мне все это говоришь?..
- Не сходи с ума… Я просто…

Мы все гадкие людишки. Вы и я.
Мы все гадкие людишки.
Мы. Просто. Гадкие. Людишки. И хуже всего то, что мы и сами об этом знаем.
Нас гипнотизируют, нам с жестоким постоянством внушают, что мы играем главную роль, что именно мы тянем человечество вперед… Но это неправда! Все это лажа!
Всю жизнь мы только…
Всю жизнь мы только трахаемся, жрем и мусорим.
Трахаемся, жрем и мусорим.
И больше ничего.

- Иди ты в жопу! – рвущимся голосом кричу я.
- Это ты мне?
- Ты… ты… - закрывая рукой глаза, пытаюсь сосредоточиться я. – Ты жалкий эгоцентрик, лузер и… слабак! Слабак! Теперь я вижу тебя насквозь. Пытаешься убедить всех, что ты сильный и независимый, что тебе никто не нужен? Ха-ха! Как бы не так, приятель! Ты просто слабак и неудачник – вот кто ты!
- Господи-иии! И это все? Все твои вопли только из-за этого? – качая головой, презрительно усмехается Берг.

Мы просто гадкие людишки.
Всю жизнь мы только трахаемся, жрем и мусорим…
Трахаемся, жрем и мусорим…
Трахаемся.
Жрем.
И мусорим.
Всю жизнь мы только и делаем, что ищем, чем бы заполнить свою жизнь. «Ищем, смешные, чем бы заполнить отпущенный нам промежуток времени».

СЕКС. НАРКОТИКИ. ЕДА.

Клонируем, множим, тиражируем.
Секс. Наркотики. Еда.
Я что-то забыла?..
Ни фига!

- Знаешь, в чем твоя проблема? Ты слишком наивная.
- Что? – скрывая выступившие на глазах слезы, ору я.
- Ты. Слишком. Наивная.
- ?!
- …И я бы с радостью поболтал с тобой об этом, но мне пора!
- Ненавижу! – кричу я в лицо усмехающемуся Бергамоту. А потом опрометью бросаюсь прочь.
- Беги-беги! Переверни мир! Вдруг что получится…
Внутри меня все обрывается. Я чувствую себя маленькой глупой первоклашкой, которая, стоя у школьной доски на уроке математики, не справилась с элементарной задачкой, и стала дурацким посмешищем для целого класса гадких избалованных детишек. Я чувствую себя растерянной и униженной, и мне страшно хочется убежать от себя - маленькой глупой девчонки. Но, куда…

КУДА МНЕ БЕЖАТЬ?

Hand-made.
100 рецептов счастья.
Чужими руками.
Попробуй!
Результат оценят все!

- Ненавижу! – развернувшись в сторону Кирилла в бешенстве кричу я. – Черт возьми, Бергамот, я тебя ненавижу!!
Ну вот… И снова я произнесла это ужасное слово…
Как же мне хочется, чтобы мы все как можно реже позволяли себе произносить слово «ненавижу» в отношении самых близких людей. Все-таки в нем слишком много негатива. Не-на-висть! Hate! Брр!.. Не так много как в слове «война», к примеру, но все же…
Я с детства боюсь слова «война». Оно очень страшное, просто жуткое… Однажды я прочитала, что где-то в США есть городок под названием War. Ума не приложу, кому могло прийти в голову назвать так населенный пункт. По-моему, это странная идея. Совсем неприкольная. Не хотелось бы мне жить в Войне. Может быть, я бы даже с ума сошла под конец жизни в городе с таким чудовищным названием...
Я замираю посреди улицы и, задрав голову к небу, ловлю холодные капли грустного ноябрьского дождя. «Отпускается без рецепта врача. Срок годности не ограничен. Противопоказания не установлены…» Что за глупости лезут в мою «косматую» голову?! Что за бред?! Что за хлам?!
Я испуганно оглядываю притихшую улочку…
Ни души. Лишь беспечный дождь все также лениво бухается в скучающие лужицы…
Возможно, это кажется странным – все то, что я здесь пишу, - но лужи по-прежнему выглядят так, будто им нереально скучно. Или, может быть, грустно... Но, если им и в самом деле грустно, то, видимо, потому, что еще будучи дождем, лужи уже знали то, о чем всего несколько минут назад я только смутно догадывалась…
«Ты пленник. И я пленница. Мы оба пленники жизни…», - кажется, так поется в одной старой джазовой песне… Странное дело, раньше мне почему-то не приходило в голову, что и вода и человек существуют по невероятно схожей схеме. Схеме, да! Вода год за годом, столетие за столетием совершает мировой круговорот, а человек… Человек вертится, вертится, вертится напару со своим земным шариком… И мне так грустно! Мне грустно осознавать, что мы с вами никак не можем (или не желаем?) вырваться из этого странного «замкнутого круга», сбежать, блин, спрятаться, затаиться в каком-нибудь тихом темном месте… Эй, Миллингтон, Джэми Миллингтон! Как тебе хватило наглости выломать себя из этой «неудобной системы»? Расскажи! Расскажи, расскажи, расскажи! Расскажи, черт тебя побери!!

Жизнь – мистическая штука. (Не знаю, кто сказал это первым). В нее нельзя погружаться, привязываться к ней, она может засосать и перевернуть. И тогда…
И тогда придется из нее бежать. Сломя голову, забив на все. Как это сделали Джэми… Йен… Или Курт…
Не стоит нырять в глубину, нечего там искать. Все, что нам нужно, плывет по поверхности. Так что, не парьтесь, зашибайте деньгу и развлекайтесь… Забавляйтесь, играйте, улыбайтесь! Our life is nothing… but a game. Слава богу, это не очень серьезно.

…А дальше будь что будет.
Шесть миллиардов судеб.
Со мной.
                         Одни мечты.

Мокрая притихшая улица. Вокруг ни души. И лишь беспечный дождь лениво бухается, бухается, бухается в серые лужи…
Только, нет теперь в этой мокнущей под дождем безлюдной улице ничего странного, жуткого и уж тем более таинственного… Теперь для меня это - обычная унылая улочка, откровенно отчужденный кусок бестолкового города…  

Не парьтесь, зашибайте деньгу и развлекайтесь!
Зашибайте деньгу и развлекайтесь!
Развлекайтесь, мать вашу!
Забавляйтесь, играйте, улыбайтесь!

Я включаю на всю мощность плеер и со всех ног бросаюсь по длинной пустынной улице к дому Джаника:

Полные ботинки одиночества,
Написанное матом в подъезде пророчество,
Ты протянешь руки Солнцу,
А оно не улыбнется…

Я сворачиваю в ближайший переулок и оказываюсь у обшарпанного подъезда восьмиэтажного, почерневшего от безысходности дома.

…Среди унылых дней нам только остается,
Варить кофе, ждать любовь,
Получать (пока что в бровь),
Вот и вся жизнь…

         Не чувствуя под собой ног, я взбегаю на последний этаж полуразрушенного здания и дрожащей рукой нажимаю кнопку звонка.
Дверь приоткрывается, и в проеме появляется сосед Джаника. В стоптанных тапочках и невероятно уродском вельветовом костюме.
- Что вам нужно? – сухо спрашивает Мстислав Павлович.
- Здравствуйте… Мне нужно поговорить с Джаннком, - тяжело дыша, отвечаю я.
- Он на крыше, - недовольно произносит старик. - А Вы, простите, кто?  
- Я? Я… друг… Друг Джаника, - растерянно улыбаясь, вру я. – Ну, мы дружим… немного…
- Ясно, - Мстислав Павлович смотрит на меня оценивающим взглядом. – Он на крыше…
Дрожа от страха, я поднимаюсь по чердачной лестнице на крышу и, к своему величайшему облегчению, сразу же замечаю Джаника.
Джа лежит лицом вниз на старом выгоревшем диване, и что-то испуганно бормочет, себе под нос.
- Джаник, привет, - тихо здороваюсь я.
Он подскакивает, тесно прижимает к груди какой-то полосатый шарфик и смотрит на меня изумленно.
- Привет… - еле слышно повторяю я. – Как… Как ты себя чувствуешь?
Молчание.
- Не хочешь разговаривать? - осторожно интересуюсь я.  
Молчание.
- Не знаю, что сказать… – я задумываюсь на пару секунд. - Хочешь чего-нибудь?
Убийственное молчание.
Да что ты будешь делать!
-  Хочешь… - я делаю пару глубоких вдохов. – Хочешь я принесу тебе мороженого?.. Какао? Ты любишь какао?.. А может, хот-дог?..
-  У меня есть «хитрые» бублики. Мне их Тим дал, - наконец бормочет Джаник, бросая взгляд на пластиковый пакет, который лежит рядом с ним. – Хо… Хочешь?
Я киваю головой в знак согласия, тяжко вздыхаю, и сажусь на вымокший от дождя диван.
- Знаешь, Джа… – говорю я, наблюдая за тем, как Джаник жадно надкусывает бублик с ветчиной. – Мне очень жаль, что так… Мне очень жаль твою ма… маму…
Я замолкаю на полуслове.
И мне ужасно стыдно, чувачок, что я сижу вот тут с тобой, на этом дурацком мокром диване, и совсем-совсем не знаю, что тебе сказать, чем тебе помочь… И все такое…
Джа перестает жевать. Он смотрит на меня огромными печальными глазами…
«Don’t tell me you sorry… ‘Cause you not…»
Эээ… Что-то мне это не нравится, я начинаю напрягаться еще сильнее. Откуда в моей голове слова этой попсовой песни? Что ей здесь нужно, черт бы ее побрал?
«Don’t tell me you sorry… ‘Cause you not…»
Мне не нравится эта песня. Я не люблю ее, я не хочу ее, она меня просто бесит!!
Джаник вдруг морщится, как от сильной боли, и произносит:
- Зачем ты пришла?
- Зачем я пришла, - усмехаюсь я.
И в самом деле, какого хрена я сюда приперлась?
Пожалеть этого дурашку? Сказать ему парочку-другую дешевых ободряющих слов? Или… я пришла, чтобы просто подержать его руку в своей руке, давая понять тем самым, что не хочу оставлять его один на один с такой огромной бедой?
«Don’t tell me you sorry… ‘Cause you not…»
Я снова тяжело вздыхаю, а потом пытаюсь взять Джаника за руку, в которой тот по-прежнему держит полосатый шарф.
- Дай мне, пожалуйста, руку… Джанни…
Он испуганно мотает головой.
- Если хочешь, я уйду, - говорю я после минутного молчания.
- Не надо, - бесцветным голосом отвечает Джа. – Посиди еще.
Он кладет шарф на колени и очень осторожно протягивает мне освободившуюся руку.
- Спасибо, - почти шепотом говорю я.  
И тут Джаник задает мне вопрос, адекватного ответа на который, думаю, нет ни у одного человека на свете.
- Почему моя мама умерла?
Я вздрагиваю и поворачиваюсь к нему лицом. Он сидит с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу, в грязном свитере и давно нестиранных джинсах и  удрученно смотрит на злополучный шарф.
А я потрясенно молчу. Мне нечего сказать. Бесполезность любого, произнесенного мной слова, настолько очевидна, что даже Джаник, как мне кажется, это невольно осознает.
Я знаю, что молчать нельзя, что нужно говорить.
Говорить.
Говорить!
Хоть что-нибууууудь!
Только, я не вижу никакого смысла во всех этих сухих, бездушных словах, которыми взрослые обычно утешают друг друга. А ДРУГИХ СЛОВ Я ПРОСТО НЕ ЗНАЮ.
Поэтому я так и говорю:
- Я не знаю, Джа… Даю тебе честное слово. Я не знаю.
Ооо, ну что за бред я несу! Твою мать, и это все, что ты можешь сказать?! И это все, на что ты способна?!

ААА-ААААА-ААААА!!

Да что ты вообще знаешь, дура набитая! Бог мой, да от тебя и впрямь  никакой пользы в этом мире… Эта твоя гребаная поддержка настолько бессмысленна, что совсем никакой помощи - и то было бы лучше. Зачем ты вообще сюда приперлась?..

УУУ-УУУУ-УУУУУ!!

Ууу, дура, какая же ты дура! Ненавижу тебя, ненавижу!
- Мне страшно, - шмыгая носом говорит Джаник.
- Все будет хорошо, - автоматически отвечаю я, скорее самой себе, нежели потерянному человеку-ребенку. – Надо только потерпеть…
- Мне страшно… Мне очень страшно…
Мне тоже, Джаник, мне тоже очень страшно, хочу сказать я в ответ, но я уверена, что все наладится, что скоро все обязательно наладится. Только вот, я ничего такого не говорю. Зачем? Зачем врать? Все и так ясно…

Мы. Все. Умрем. Очень-очень скоро.
Мы. Все. Умрем. Правда-правда. Я не шучу.
Мы думаем, что жизнь – это симпатичная жевательная резинка с вишневым или банановым вкусом, которую можно растягивать-растягивать-растягивать-растягивать-растягивать… И растягивать! Пока не надоест. Но, бля, это не так!!
Мы не хотим думать о смерти.  Мы предпочитаем делать вид, что ее нет. Удобно? Не очень.

- Все будет хорошо… - бессмысленно повторяю я. – Все будет хорошо…
Прошел час. Дождь совсем перестал. Мы съели все «хитрые бублики», которые были в пакете, и теперь просто сидели и бездумно смотрели на серый промозглый город с высоты старой горбатой многоэтажки. И, если бы кто-нибудь спросил нас тогда, зачем мы сидим на холодной крыше и пялимся на  эти бездушные нагромождения бетона и стекла, то, думаю, мы бы не нашли, что ответить…

I have a friend.
He has a friend.
I like to play.
He likes to play.

Я помню эти незамысловатые фразы еще со школы, из уроков английского. Долгое время мне казалось, что в них есть что-то надежное, доброе, светлое. И обычно, когда я их вспоминала, у меня на душе становилось уютно, тепло и спокойно.
Но только не в этот раз… Только не в этот раз…

СМЕРТЬ.
БОЛЬШЕ ЧЕМ ПРОСТО СМЕРТЬ.
МОЖЕТ БЫТЬ...
А МОЖЕТ БЫТЬ И НЕТ.

       (ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ)

«No more running away…»

Прошла неделя.
Самая ужасная неделя, которую я когда-либо проживала.
Жизнь трещала по швам.
Все рвалось и трещало по швам.
Я сидела в кафе у Тима, тупо уставившись в окно, пила горячий кофе с молоком и курила, курила, курила…
Теперь мне казалось, что я сошла с ума, что у меня уже поехала крыша. Такое странное, ни с чем несравнимое ощущение. «Out of control…»
Я не знала, как мне быть. Я по-прежнему не знала, что мне делать. Если честно, я и не собиралась ничего делать. Я зашла в тупик. И в каком-то смысле меня это даже устраивало. Мне слишком сильно хотелось спать. Мне слишком сильно хотелось залезть под одеяло и спать. Не просыпаясь. Лет пять. Или десять.
Но спать мне нельзя!
Нельзя!
Нельзя, нельзя, нельзя!
И вообще, высплюсь после смерти…
Я отвернулась от окна и с тоской посмотрела на Тима, который с необычайным спокойствием объяснял что-то нерасторопной официантке.
- А! Глупость! – говорил он. – Это просто небольшая проблема, которую мы сейчас решим…
Подумать только, даже общение с какой-то неповоротливой девицей вызывало на лице этого человека искреннюю улыбку, тогда как мне было невыносимо трудно улыбнуться собственным друзьям.  
Мне нравился Тим. Очень.
Мне нравилось сидеть в этом дешевом кафе и наблюдать за ним.
Обычный хороший парень - он производил впечатление такого простого, позитивного, весьма довольного жизнью человека. Я бы назвала его комфортным и уютным, если бы эти прилагательные были применимы к людям. Солнечный, декоративный – сказал бы Марко Горини.
Мне хотелось быть рядом с Тимом. Хотелось быть кусочком его доброй размеренной жизни, чтобы хотя бы таким, «нелегальным», способом приблизиться к ощущению счастья. «Give me sunshine, make me happy…»
Да, ребята, все, что каждому из нас нужно от жизни – это счастье. Огромный ванильный кусок счастья. Пушистый и белый. Как сахарная вата. Думаю, счастье очень похоже на сахарную вату…
У меня зазвонил мобильный. Я взяла трубку.
- Привет! Ты где? – вызывающе спросил Бергамот.
- Я у Тима…
- Отлично! Я сейчас подтянусь…
- Зачем? – сухо спросила я.
- Хмм… - Кирилл немного помолчал. – Вообще-то, я соскучился…
Я поморщилась и выключила телефон. В моей голове как будто что-то переломилось. Теперь я не верила ни единому слову Бергамота. Все, что он говорил, казалось мне показным, фальшивым и театральным.
Я невольно вздохнула.
Уже вторую неделю, с тех самых пор как мои родители уехали в Англию, я чувствовала себя лишней. Я была уверена, что ни одному человеку в этом городе нет до меня существенного дела, все слишком заняты… собой. Разве что, какому-нибудь карманнику понадобится мой кошелек. Или какая-нибудь старушка в автобусе пожелает, чтобы я уступила ей место. Да, пожалуй, только для этого я теперь и годилась…
Мне стало страшно.
Может быть, у меня паранойя?..  
Мы все такие маленькие… А вселенная… Она такая огромная… Такая крутая… И нет ей никакого дела до нас - маленьких неудачников. Никто о нас не беспокоится. И не заботится. Никто за нами не следит. Никто не думает о нашей судьбе. Мы должны сами о себе позаботиться, видите ли. Только, у нас это дерьмово получается. Вы так не думаете?
Меня начало тошнить. От кофе и сигарет. А может, и от голода…
Я дождалась, пока нерасторопная официантка пройдет мимо и, слегка тронув ее за рукав, попросила:
- Девушка, принесите, пожалуйста, картофельный салат. И… Большую, большую чашку кофе… Побыстрее, если можно.
- Хорошо! – ответила она, исчезая.
- Спасибо…
Я положила голову на руки, и закрыла глаза.
В последнее время мне слишком часто бывает холодно. Страшно и холодно. Мне кажется, что вот-вот должно случиться что-то… что-то… очень нехорошее. Мне кажется, что вот-вот кто-нибудь должен долбануть меня по голове. Или, к примеру, заехать мне в глаз. И, что самое поганое, я подсознательно жду этого. Словно вокруг меня разлито ощущение тревоги и опасности… О. Мой. Бог. Кто бы мне подсказал, что я могу сделать со всем этим дерьмом?..
Чей-то тихий голос за моей спиной напевал:

Он не помнит слова «да» и слова «нет»,
Он не помнит ни чинов ни имен,
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон…

Я повернулась и увидела за соседним столиком худенькую светловолосую девушку лет семнадцати в огромных наушниках. Она застенчиво улыбнулась мне и допела:

И упасть, опаленным звездой
По имени Солнце…
  
Я улыбнулась ей в ответ и подняла в воздух большой палец. Потом я подумала о Викторе Цое. Хорошо быть культовым человеком. Хорошо, если после твоей смерти тобой восхищаются сотни тысяч изможденных, беспомощных, отвергнутых обществом подростков. Я вспомнила  Джэми Миллингтона… Йена Кертиса… Джона Леннона… Вот они стали культовыми, да что в этом толку?
И все же, я бы не отказалась от подобного исхода. Я бы тоже хотела вписать свое имя, свою личность в историю. Стать человеком-«вирусом», который всех будоражит, выводит из равновесия, а потом… вдруг исчезает. Необратимо. Потому что, как написано в одном из романов моего любимого норвежского писателя Эрленда Лу, «Если уж ты мертв, так, значит, мертв, тебя нигде нельзя встретить, с тобой никак нельзя связаться, ты недоступен в самом окончательном смысле». Необратимо. Совершенно необратимо.
Прошло несколько минут…
Потом еще сколько-то…
И еще…
Время тянулось, словно нуга – тягуче медленно, пафосно, противно… Уммм… Время знало, что ему некуда спешить – ведь в отличие от меня оно не умрет… Никогда… Ни… ког… да… да… да…
Наконец Тим принес мне порцию картофельного салата и огромную чашку дымящегося кофе.
- Хандришь? - присаживаясь за мой столик, спросил он.
- С чего ты взял? - насмешливо отозвалась я.
Я медленно помешала кофе ложечкой и сделала глоток.
- У тебя проблемы? – смущенно улыбаясь сказал Тим. – Что-то случилось?
- Нет… Ничего не случилось…
У меня все хорошо, парень! Прикинь, да! У меня все в полном порядке! Да! Да, да, да…
- Уверена?
- Конечно! – я быстро-быстро закивала головой. – Просто… не выспалась.
- Может быть, это не мое дело…
- Не твое, - на всякий случай сказала я.
- Эээ… Я думаю, тебе лучше пойти домой и немного поспать…
- Да ладно тебе! – я натянуто рассмеялась. – Все в порядке.
Хей! Я в порядке, приятель! Расслабься!
- Ты выглядишь… чуть-чуть лучше покойника. Без шуток.
Я схватила сумку, достала крохотное зеркало и заглянула в него.
Хмм… Кажется, этот парень прав. Я и в самом деле могу составить неплохую конкуренцию какому-нибудь трехнедельному трупу. И, да! Мне действительно нужно поспать. Я не сплю уже две недели. То есть, сплю, конечно, только очень мало – три или четыре часа в сутки. С тех пор, как я полностью осознала тот незамысловатый факт, что мы все умрем, я просто не могу спать!
- Почему ты не спишь?
- Хочешь правду? По-моему, это не твое дело.
Возникла неловкая пауза.
- А меня из дома выгнали, - как бы между прочим сказал Тим.
- Сочувствую.
- У тебя ведь тоже все не так уж гладко?..
Я пожала плечами.
- Это какая-то фигня, зачем нам об этом говорить? Я просто устала. Вот и все.
Тим молчал. Он слушал, что я скажу дальше. Более того, он хотел, чтобы я говорила дальше. И вот тут меня прорвало.
- Да, черт возьми! Я устала! Я устала, устала, устала жи-ыыыть. Мне кажется, что я живу уже очень-очень давно. Я устала, Тим... Устала чувствовать себя несчастной и недовольной… - я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы не расплакаться. – Не знаю, что мне делать… Не знаю, кто я… Не знаю, как устроить свою жизнь… Не знаю, не знаю, не знаю, черт возьми-ииии… И эти не знаю, просто уби… убивают меня…
- Стоп-стоп-стоп! Притормози…
- Иногда мне хочется поскорее сдохнуть…
- …
- Скажи, я ужасна, да? Люди цепляются за жизнь зубами, хотят во что бы то ни стало жить, а я… Долбанная размазня!
- Давай посмотрим на это с другой стороны, а? Жизнь – не мороженое, она вовсе не обязана всем нравиться. И я не вижу ничего плохого в том, что ты не привязана к ней. Хорошего, впрочем, тоже… Не понимаю, что с вами всеми происходит? Почему в последнее время вы как-то не часто радуетесь? Это же не нормально, а?
- Потому что жизнь – дерьмо, - я отхлебнула еще немного кофе и задумчиво посмотрела на мокрую от ночного дождя улицу. – И всегда будет дерьмом.
- Кто придумал, что жизнь – это дерьмо? – разозлился Тим. – Забудь об этом. Это – счастье и любовь. Пользуйся, наслаждайся, раз уж тебе выпала такая возможность!
- ?!
- Ладно, она неправильная, согласен, странная, может быть даже неудобная, но ни в коем случае не дерьмовая. Как и многие, ты свернула с правильной дороги и уперлась в какую-то срань. Само собой, жить с ней не очень классно. Так что, тебя не трудно понять…
- Что мне делать, Тим? – беспомощно пробормотала я.
- Как - что? Дышать! – решительно ответил он.
- Дышать? То есть?..
- Какие тут могут быть «то есть»? Дышать! Глубоко… медленно… Вдох-выдох, вдох-выдох! Ну? Это совсем не сложно, но очень важно, потому как ничего другого нам все равно не остается.
- И это все? – я очень подозрительно посмотрела на Тима.
- Для тебя и это слишком много, - он слегка наморщил лоб. - Проблема вот в чем… Люди привыкли мыслить негативно. Привыкли хныкать и жаловаться по любому поводу. Они видят негатив буквально во всем, что их окружает…  Конечно, счастье – это хорошо, это энергия жизни, в конце концов, но…
- Но?..
- …если его нет, вешаться не надо. Ведь все можно поправить.
- Как? – насмешливо спросила я.
- Жизнь для тебя стала слишком предсказуема, так? Как только ты перестала удивляться, все пошло наперекосяк. А раз так, то… - Тим какое-то время подбирал слова. – Тебе нужно посмотреть на себя под другим углом, под совсем другим углом. Ты просто обязана взглянуть на свою «невыносимую» жизнь со стороны, ты не можешь сидеть и жалеть себя… Понимаешь?
- О! Взглянуть на свою жизнь как бы со стороны, выделить приоритеты, отсортировать лишнее… Бла-бла-бла… Сейчас очень модно этому учить, - грустно усмехнулась я.
- Извини, - Тим задумчиво взъерошил волосы. – Я говорю как зануда…

Baby,
did you forget to take your
meds?

  - Да не… Все нормально, - ответила я небрежным тоном. – Может, покурим?
- Я на работе, - Тим окинул меня холодным взглядом. – Тебе скучно, все осточертело, тебе хочется все бросить. Понимаю. Но ты не одна такая. Мы все устали. Одинаково, между прочим. И вопрос только в том, кто сдастся раньше.
Я вздрогнула, как от удара и посмотрела прямо на Тима.
- Не отступай. Пожалеешь.
Я поморщилась при слове «пожалеешь».
- Набери в легкие побольше воздуха и начни все сначала, - вздохнув, сказал Тим. – Идет?
Я сложила губы в мучительную улыбку и закивала головой.
«Мы все устали. Одинаково... И вопрос только в том, кто сдастся раньше…» Эй, Миллингтон, Джэми Миллингтон! Как же вышло так, что ты сдался раньше? Раньше остальных…
- Сделай вдох! – скомандовал Тим.
- Вдох?
- Вдох!
Я набрала в легкие как можно больше воздуха.
- А теперь… медленный выдох…
Я очень осторожно выдохнула… И, к моему величайшему удивлению, почувствовала себя гораздо лучше.
- Вдох-выдох… Вдох-выдох… Вот так и дыши…
- Спасибо, - я улыбнулась. – Ты клевый. Очень.
- Да, еще не бог, но уже скоро… Спасибо, - смеясь ответил Тим.
- Я серьезно.
Он промолчал и немного удивленно посмотрел на меня.
- Я принесу тебе булочку с кремом, - сказал напоследок Тим и, закатывая рукава, вышел на кухню.
«Мы все устали. Одинаково... И вопрос только в том, кто сдастся раньше…»
Я задумчиво повертела в руках чайную ложечку.
Как там у Харуки Мураками? «Все, что нам остается, – это жить себе помаленьку. Немножко сегодня, немножко завтра – и так далее…» Не люблю Мураками, но прощаю ему даже худший из его романов за то, что он расточает в своих книгах такие обреченно-прекрасные фразы. Отчаянные, как мои любимые черно-белые фотографии Дженис Джоплин, Джона Леннона, Йена Кертиса...
Сидя с огромной чашкой остывшего кофе и нетронутой порцией картофельного салата в душном, накуренном кучей придурков, помещении, я размышляла, что мне делать дальше. Но делать-то как назло мне было нечего…

Мультики.
Мягкие игрушки.
Сладкое молоко.
Скраббл.
На тот свет!

Господи, когда я уже вырасту! Когда я уже стану взрослой! Когда я уже стану взрослой, сильной и умной, черт возьми! Так надоело плакать по пустякам и бояться всего на свете… Нет, так больше нельзя! Нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! В конце концов, мне уже двадцать лет! И я должна научиться жить по-взрослому. Должна! Должна, черт возьми! Потому что иначе нельзя. Никак нельзя.

Мода.
Власть.
Деньги.
Секс.
Viva forever!

Моя бабушка (а она, между прочим, была мудрым человеком – хоть в последние годы жизни ее и пытались засадить в психушку) никогда не учила меня быть сильной. Но это вовсе не значит, что она меня вообще ничему не учила. Напротив – бабушка с завидным упорством растолковывала, что ненавистное мне здраво-мыс-лие крайне важная штука. Так, по мнению бабушки, здраво-мыс-лить – это значит не только принимать любые даже самые жесткие решения на «холодную голову», но и смотреть в глаза миру трезво и, если хотите, бесстрашно.
В особо отчаянные моменты моей тинэйджерской жизни бабушка любила повторять: ОК, поняла, ты хочешь покончить с собой, но давай-ка подождем три дня, потерпим немного, и, если твои тоска и безысходность никуда не уйдут, то ты сделаешь с собой все, что захочешь, я даже не стану возражать. Она говорила: решение, которое ты собираешься принять, слишком необдуманно – я ему не доверяю; не торопись, подожди чуть-чуть, отправиться на тот свет ты всегда успеешь.
И я ждала три дня…
А потом еще три дня…
И действительно, отчаяние уступало место надежде, а потом и вере…
Но в прошлом году бабушки не стало…
И теперь мне приходится говорить, как маленькой слабенькой девочке, самой себе: самоубийство? вариант! Но давай подождем немного, пожалуйста, всего три дня, вдруг, что изменится!
- Я запуталась, - сказала я не то себе не то потрескавшейся чашке напротив. – Я просто запуталась. Вот и все.
- Жизнь перестала казаться забавной? – знакомый голос над головой вывел меня из задумчивости.
- А… Это ты… - недовольно отозвалась я, увидев Бергамота.
- Ну, рассказывай! - усаживаясь прямо напротив меня, велел Кирилл.
- Что? – рассеянно спросила я.
- Что с тобой такое происходит? Что не так?
- Отвяжись, а? – поморщилась я. – Мне сейчас не до тебя.
- Жизнь оказалась несколько сложнее, чем ты думала? Понимаю.
- Отвали, Берг…
- А чего это ты так злишься? – он повертел в руках мою чашку кофе и сделал пару глотков.
- Ты считаешь себя моим другом?
- Ну да…
Я покачала головой.
- Ты вечно где-то пропадаешь, появляешься тогда, когда тебе удобно, и снова исчезаешь. Это – ты выдаешь за дружбу?
- Ну да… Слушай, если тебя тянет ругаться по пустякам…
Иногда я с трудом вспоминаю, как он выглядит – мой «закадычный друг» Кирилл Бергамот. И для него это нормально, это «по-дружески». Я отвернулась к окну.
- Не важно, - усмехнулся Кирилл, прикуривая сигарету.
Меня стало тошнить с удвоенной силой, желудок настойчиво требовал предоставить ему какой-нибудь еды.
«I’m so sick… I’m so sick… I’m so sick…»
Я торопливо придвинула к себе тарелку с салатом и набросилась на еду.
- Девушка! – обратился Бергамот к официантке, не выпуская сигарету изо рта. – Девушка, принесите кофе! Без сахара, пожалуйста… Без…
- Один кофе без сахара, - сказала нерасторопная девица и кокетливо улыбнулась.
«I’m so SICK!… I’m so SICK!.. I’m so SICK!..»
Я с грохотом отодвинула тарелку.
- Что-то не так? – насмешливо поинтересовался Кирилл.
Я смотрела на него и не говорила ни слова. Мне было очень стремно.
«I’m so sick… I’m so sick…So shut up! Shut up! Shut up… Shut up…»
- Ты обкурилась чтоли?
- Нет, - одними губами ответила я и кинулась к туалету.
Каким-то чудом я успела добежать до раковины. И, как только я ухватилась за холодные края, меня стошнило только что съеденным салатом.
Я открыла кран с водой. Медленно ополоснула лицо. А потом уставилась на свое отражение в грязном зеркале. На секунду мне показалось, что на меня глядит девчонка из нашумевшего фильма ужасов «Звонок». Я вздрогнула. Необыкновенно бледное лицо, противные иссиня-черные тени под глазами, серые потрескавшиеся губы, прилипшие к лицу волосы… Настоящая утопленница… «Хранить в уютном теплом месте. Отпускается без рецепта врача. Беречь от одиночества и ощущения ненужности. Срок годности… Срок годности не установлен…» Да, это обо мне…
«Look in my eyes! You’re killing me, killing me, killing me…»
- Я хочу сдохнуть...
- Все хотят. Ну и что?..
- Но я не все! И я хочу СДОХНУТЬ!
- Заткнись, а? – сказало отражение.

Бог мой, ребята, неужели вы все счастливы?!! Неужели это только я такая – всем на свете недовольная дурочка?! Ах ты ж черт!
Мне уже второй месяц ничего не хочется… меня ничего не радует… я всем пресытилась… Такого со мной никогда не бывало. Определенно.  
Наверное, у меня просто напрочь отсутствует сила воли… Я никак не могу взять себя в руки и прекратить ныть… Ууууууууу!! Мне страшно, безумно страшно. И вообще, я уверена - мы все давно обречены…
Может быть, у меня и был шанс (один убогий шанс) стать счастливой, но я его не использовала. Не успела, черт бы меня побрал! Или не сумела? Какая разница! Я его просрала – вот что главное! И, знаете что, меня это здорово достало!

ФФАК!
ФФАК!
ФФАК!

Мне кажется – и давно - я не люблю жизнь, никогда ее не любила. Я заставляю себя верить в то, что я ее люблю, но на самом деле это совсем не так…

Я закрыла кран, вытерла лицо рукавом рубашки и, поправив волосы, вернулась за столик.
- Ты в порядке? – чересчур взволнованно спросил Бергамот, наклоняясь ко мне.
- Я в норме…
- Уверена?
- Да… Все в порядке…
Я сглотнула слюну и медленно сосчитала до ста.
Кириллу принесли кофе. Он подождал пару минут, пока тот остынет, и выпил его почти залпом.
- Может, сходишь к врачу?  
- Не говори ерунды!
- Нет, я серьезно…
- Ты несешь бред!
- А ты – хреново выглядишь!
- Я знаю…  
Следующие пару минут я сидела, прислонившись головой к оконному стеклу, и тщетно пыталась собраться с мыслями.
- «Просто  отключись, дыши глубже, и делай вид, что мир прекрасен».
- Чего? – не понял Бергамот.
- ...Буковски, - добавила я, расплатилась и вышла на улицу.

Четыре главные задачи:
Заработать как можно больше.
Забраться как можно выше.
Потребить все новое.
Приобрести все модное.

Я торопливо прошла несколько метров, а потом резко замерла…
«Куда я иду?» - испуганно спросила я себя.
Куда я могу идти, когда мне некуда идти?
Я не хочу домой – там моя потерянность превращается в настоящее отчаяние. Я не хочу к друзьям -  ни один из них не может подарить мне покой и вернуть радость. И я не в силах слоняться всю ночь по грязным холодным улицам. Хочется найти такое место, где мне будет хорошо… спокойно… удобно… НО Я НЕ ЗНАЮ ТАКОГО МЕСТА!! И я не знаю никого, кто мог бы утешить мою боль, или хотя бы немного облегчить ее. Наверное, мне лучше сдохнуть…
«No more running away… No more running away… No more running away… »

Едва-едва сдерживая слезы, я возвращаюсь в мрачную квартиру и, не зажигая свет, плетусь на кухню. Достаю бутылку минеральной воды из холодильника, и беспомощно смотрю за окно. На город снова наступает противный ноябрьский дождь. Я люблю дождь - да, конечно, - но с недавних пор он меня чертовски раздражает…
В моей сумке, брошенной где-то на полу в прихожей, истерично воет мобильник.
Это мама. Звонит из Лондона, хочет узнать как я тут. Без нее.
Но я не хочу разговаривать с мамой. Скажем прямо, я ни с кем не хочу разговаривать. В каком-то смысле я ненавижу своих родителей за то, что они бросили меня здесь одну, со всей этой дерьмовщиной в голове, даже не подумав о том, чтобы взять меня с собой в Англию.
Телефон умолкает.
Я делаю несколько глотков ледяной воды прямо из бутылки. Мне нельзя пить холодную воду, я знаю, ведь у меня болит горло. Но мне плевать на горло. И на себя мне тоже плевать. Сегодня мне на все плевать!
И снова воет телефон. На этот раз домашний.
Ладно!
Отлично!
Вы выиграли, черт вас побери!
Я снимаю трубку.
- Привет, милая! – взволнованно щебечет мама. – Ну как ты там?
- Привет, мам… Я в порядке… Как вы с папой?
- У нас все хорошо, милая… Завтра летим домой. Ты рада?
- Конечно!
- У тебя точно все в порядке? Почему ты не отвечала на мои звонки?
- Как Лондон?
- О! Такой серый и холодный город… Почти все время идет дождь. Ужасный, ужасный город!
- Правда?.. Ну, я пойду?
- Хочешь поговорить с папой?
- Ммм… Пожалуй, нет...
Но мама меня не слышит. Как обычно. Она передает трубку отцу.
- Привет, дорогая!
- Привет, пап…
- Ты чего такая грустная? Что случилось?
- Ничего…
- Зачем ты меня обманываешь?
- Папа! Мне так стремно! – не выдерживаю я.  – Не знаю, что мне делать… Я
такая никчемная. Бестолковая. Мне совсем-совсем ничего не хочется… Даже жить! Представляешь?
Папа вздыхает.
- Хандра. С каждым бывает… Мама вот тоже загрустила немного… Не волнуйся, это пройдет. Завари чай с мелиссой, поставь свой любимый фильм – только не этот… «Достучаться до небес», раскиснешь еще больше, - заберись под одеяло и попробуй ни о чем не думать.
- Ууууу… - недовольно протягиваю я. – Па-а-апа!
- Слушай, дорогая, - папа задумывается на пару секунд, а потом говорит. – Съешь плитку шоколада! Мама говорит, что это должно помочь.
- Что еще говорит мама? К черту! К черту шоколад! Папа! Как вы все не поймете, что мне погано, что мне ЖИТЬ НЕ ХОЧЕТСЯ!
- Не понимаю… В чем дело, чего ты хочешь?
- Я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ, ПАПА! – кричу я в трубку.  
- Не выдумывай! – нервно отвечает отец. - Не бывает такого, чтобы человек совсем ничего не хотел…
- Бывает, - тихонько всхлипываю я. – Бывает. Еще как…
- Значит, встань посреди комнаты и НИЧЕГО НЕ ХОТИ! Только плакать не надо! Ради бога, я тебя прошу… Когда ты станешь взрослой?! Все, мне пора! Мы с мамой привезем тебе что-нибудь из Лондона… Что ты хочешь? Что тебе привезти?
- Ничего… - быстро шепчу я и бросаю трубку.    
Да, папочка, бывают такие дни, когда ты вообще ничего не хочешь.
Ни Лондон…
Ни чайный сервиз за 265 евро…
Ни новый альбом Лили Аллен…
Ни очередную футболку от Pepe Jeans…
Ни даже группу Air Traffic  в полном составе…
Я возвращаюсь к холодильнику, снова достаю бутылку с минералкой и, сделав большой глоток, устало опускаюсь на пол.
- Идите вы все в жопу!! – начинаю вопить я, размахивая кулаками. - Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Аааааааааааааааа!!
Знали бы вы как я ненавижу ваши улыбающиеся рожи, ваши гребаные, вечно улыбающиеся рожи!
Я закрываю лицо руками и начинаю рыдать в полный голос…
Ну почему, почему я снова реву? Черт!
Черт! Черт! ЧЕР-РРТ!!
«Я одна, темно и холодно, никто не придет и не спасет…» Никто не придет. Никто не придет! Никто не придет!!
Какая же я беспомощная и жалкая… Хочу забиться в угол и не дышать. Правда. И никогда-никогда больше не слышать всех этих папочкиных фраз про то, что «все пройдет», «все будет хорошо».  Потому что… Потому что… Потому что я выбилась из сил!! Абсолютно. Господи, я столько раз пыталась бороться, столько раз пыталась быть сильной… Просто смешно даже… Смешно, конечно, смешно.
Двадцать лет искренне верить в то, что жизнь прекрасна, что все в порядке…
Просто потому, видите ли, что так положено… Просто потому, что так надо! Просто потому, что я так привыкла. То есть, меня к этому приучили…
Господи! Когда же это все закончится?!
«No more running away… No more running away… No more running away… NO MORE RUNNING AWAY!! NO MORE RUNNING AWAY!! NO MORE RUNNING AWAY!!»
Надо поспать…
Нужно просто немного поспать…
Но, черт возьми, мне нельзя спать!!

ПОСЛЕ СМЕРТИ. ВЫСПЛЮСЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ!

НЕ СДАВАЙСЯ!
НЕ-А, НЕ СДАВАЙСЯ!
НАЧНИ СНАЧАЛА…
ПРОСТО НАЧНИ СНАЧАЛА…

        
(ГЛАВА ПЯТАЯ)

«I’m with you…»

Боль, страх, одиночество… Три проклятущих чувства в самом сердце одного человека. И почему, скажите намилость, этим человеком должна была стать именно я?
Семь мучительных дней. Сто шестьдесят восемь смертельно тягостных часов. Больше десяти тысяч абсолютно невыносимых минут. И вот я уже совершенно не понимаю мир, в котором волей-неволей должна пытаться найти свое место. И вот я уже вовсю презираю свою – пустую, бессмысленную – жизнь.
Только представьте, всего пару месяцев назад жизнь в целом казалась мне такой сладкой, прозрачной, блестящей, как леденец! А теперь… Теперь она выглядит также уродливо и абсурдно, как те жуткие подъезды, в которых мы живем. Блин, я даже не знаю, как описать, какой она стала непослушной, эгоистичной и безжалостной, эта моя гребаная жизнь.

Duffy.
Sweat.
Lazy.
Life.

DUFFY. SWEAT. LAZY. LIFE.

Господи, знала бы я, еще будучи яйцеклеткой, в какое дерьмо мне предстоит вляпаться, ни за что бы не позволила себя оплодотворить!
Целыми днями я лежала в полной тишине у себя в комнате под теплым пушистым пледом – мама привезла его из Лондона специально для меня – читала Чарльза Буковски и, по совету рассудительного папочки, пила горячий чай с мелиссой. «Бывают дни, когда лучше всего  не вылазить из постели и натянуть одеяло на голову», - писал в одном из романов мистер Буковски. В последнее время в моей жизни почему-то слишком много таких дней.

Требуется:
Скраббл.
Ванильный milk-shake.
Один настоящий друг.

ОДИН. НАСТОЯЩИЙ. ДРУГ.

Писателей, вроде Буковски мой отец не переносил на дух. Он считал такую литературу «грязной» и «омерзительной». И, конечно, папуля непременно оторвал бы мне голову, если бы узнал, что меня интересует подобное чтиво. Специально для родителей я вставляла цветные закладки в давным-давно прочитанные книги Тургенева, Достоевского, Куприна и разбрасывала их по квартире. Это избавляло меня от папочкиных нравоучений, которыми я давным-давно сыта по то самое горло.
Стоит ли говорить, что в отличие от мамы, которая не принимала в моем воспитании никакого участия (она наивно полагала, что дети должны жить «свободной жизнью»), папа не смел дышать без поучений. Не знаю, кого он хотел из меня вырастить – второго Нельсона Манделу, Христа, а может, кого покрепче, - только все его назидания в мой адрес тем или иным образом сводились к следующему: «Ты – слабое и глупое дитя. Капризное, эгоистичное и беспомощное. Следуй моим советам, а иначе никогда не станешь великим человеком».

Кто такой великий человек?
Тот, кто влияет на судьбы многих людей.
Даже после смерти.
Даже. После. Смерти.

Папуля справедливо полагал, что жизнь – это зловеще пустое пространство, которое человек должен заполнить с нуля. Никого не волнует, чем ты его заполнишь, говорил отец, но лучше бы это было что-то более весомое, нежели выпивка, телевизор и малоинтересная работа.
   Да, папочка!
Всю жизнь он только и делал, что впаривал в мою несчастную голову две убийственно важных мысли. Первая из них гласит, что для того, чтобы чего-то в этой жизни добиться, нужно приложить немало усилий. Вторая вытекает из первой и сводится к следующему: если, по каким-либо причинам, ты никак не можешь получить желаемое, то причиной этого может быть только одно – недостаточные усилия. Отец никак не желал врубаться в тот невинный факт, что есть на свете такие проблемы – и их тучи, - которые невозможно решить с помощью одной лишь силы, терпения или упорства.
Жизнь должна доставлять радость? Кто сказал? Как и для многих других, перемещение по поверхности земли для моего отца было настоящим испытанием. Он не ждал от чопорной судьбы ничего, кроме неприятностей и трудностей. И меня с младенчества готовил к тому же. Чудесная способность не ломаться и даже не гнуться под давлением коварных обстоятельств была внесена в список дочерних обязанностей задолго до моего появления на свет. Вот это бред…

«Жизнь только и делает, что имеет нас в задницу, а мы – судорожно придумываем какую-нибудь очередную смазку, чтоб было не так тошно…» - «Философы с большой дороги», Тибор Фишер.
Это не шутка, чтоб вы знали…

Ближе к вечеру пришла моя лучшая подруга и принесла с собой немного пафоса и дерзости.
Я изобразила на лице заинтересованность.
- Что у тебя стряслось? – по-королевски врываясь в мою темную унылую комнатку, спросила она.
Большие накрашенные глаза. Берет а-ля 60-е. Майка в сине-белую полоску, зауженные книзу штанишки, смешные носки с пчелками. Миленькая девочка-бунтарка… Я обескуражено посмотрела на нее. Знаете, с тех пор, как я начала дружить с Ле, я испытываю огромные комплексы по поводу своей внешности. Странно, очень странно…
- Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь? – спросила Ле, прикидывая, куда бы ей положить берет. – Все в порядке?
- Херово. Все херово, - предельно честно ответила я.
Рассыпаюсь по кусочкам… Меня с каждым часом все меньше и меньше… Вот так я себя чувствую, дорогуша. Вот так.
- Перестань… Пожалуйста… - грустным голосом попросила Ле. – Не говори так…
- Я одна, жизнь дерьмо, и всем на все насрать.
- Не говори так… Ты же знаешь, что это неправда…
- Нифига!
- Ты не одна, начнем с этого…
- Одна! Совершенно одна! – яростно запротестовала я. – Никому ненужная, говенная неудачница!
- Мне жаль, что ты так говоришь, - вздыхая, сказала подруга.
Ах вот оно что!
- Мне жаль, что ты так думаешь, - качая головой, грустно добавила Ле.
ОК! Буду молчать.
Я легла на кровать и закуталась в плед.
И правда, что я несу? Я не самый одинокий и несчастный человек на свете, ясный перец! Да только, мне от этого не легче. Ничуть не легче.
Знаете, что-то мне подсказывает, что одиночество – не самая страшная штука на свете. Может, я даже к нему привыкну, а?
- Это так глупо – плакать и жаловаться, - Ле снова тихонько вздохнула и села на зеленый обшарпанный стул у окна. – Не сердись, я знаю, о чем говорю…
От этих слов мне захотелось взвыть и огреть подругу обшарпанным стулом или чем-нибудь потяжелее.
- Помнишь, у меня был такой период, когда я спала по шестнадцать часов в сутки! – неожиданно воскликнула Ле, как будто вспомнила что-то очень важное. – Мне так не хотелось жить… дышать… ходить… думать… И поэтому я просто спала. Дни напролет. Я была охренительно недовольна собой в то время… Но, как видишь, все устаканилось! И теперь я в порядке!
- Ла ла ла… Ла ла ла… Ла ла ла… - закрывая уши ладонями, пропела я.
- Нуу… Мишка…
- Ла ла ла… Ла ла ла… Ла ла ла…
- Не смешно…
- Извини…
Я знаю, Ле очень хороший друг. Ее нельзя обижать, она столько для меня сделала…
Когда умирала моя обожаемая кошка, Ле была единственным человеком, который поддерживал меня…
У меня была замечательная кошка. Ее звали Ширли. В честь Ширли Мэнсон, конечно. Она была очень независимой и задиристой, настоящей кошкой-хулиганкой… Даа… таких еще поискать…
Помню, я и Ле отвезли неожиданно заболевшую Ширли в ветеринарную клинику, и вместе же забрали ее оттуда, на следующее утро. Я долго-долго сдерживалась, уговаривала себя не реветь «из-за какой-то кошки», но после того, как нам вручили большой черный пакет с кошачьим трупиком, у меня началась настоящая истерика. Я ревела без остановки, кажется, до самого дома.
Как только мы сели в такси, Ле вдруг насторожилась:
- Нам точно твою кошку отдали?..
Она заглянула в пакет и удовлетворенно кивнула головой.
После этого я зарыдала еще сильнее, а Ле сказала:
- Не реви! Ширли сейчас планирует, как бы ей побыстрее добраться до кошачьего рая, а ты ее сбиваешь… своим ревом.
Я удивленно посмотрела на подругу.
- По-твоему, Ширли попадет в рай?
- Ты что, мультики не смотришь? – спросила Ле, вытирая детским носовым платком слезы с моего лица. – Все собаки попадают в рай. И кошки, разумеется, тоже!
- И как, по-твоему, выглядит этот…кошачий рай?
- Ну, думаю, там все как и положено – очень мягко, тепло… Да… И много-много вкусной еды…
Что ж, Ширли, я молюсь за тебя… Я все еще молюсь за тебя, милая…
Безусловно, Ле очень хороший друг. Просто очень. Мне невероятно повезло с ней. Не каждому дано иметь таких друзей, уж поверьте. Возможно, ваши друзья несколько лучше справляются со своими «дружескими обязанностями», не спорю, но у большинства людей все-таки ужасный дефицит с такими «Ле»… Как ни крути.
Может быть, так и должно быть. Может быть, настоящих друзей просто слишком мало, и на всех, ясное дело, не хватает… Maybe, maybe…
Мне тоже всегда хотелось быть настоящим другом для кого-нибудь, но почему-то у меня это плохо выходит. Интересно, почему?..
- Ты устала. Вот в чем дело.
- Устала… Размазня помойная… Ненавижу себя за это…
- Ты отдохни, выспись хорошенько, и все будет отлично. Вот увидишь!
- Не будет… Не будет, Ле, не будет, говорю тебе… НЕ БУДЕТ! – прокричала я, огромным усилием воли сдерживая слезы.

Горы использованных покрышек.
Тонны грязной воды.
Килограммы жадности.
Литры подлости.
No-no…
Oh no!

- Хватит ныть, нужно действовать! – воскликнула подруга.

Oh no!
Oh no!
Oh no!

- Кто это сказал? – спросила я.
- Не помню… Кажется, я прочитала это в каком-то женском журнале…
- Звучит дешево.
- Ладно! Продолжай реветь! – пожимая плечами, ответила Ле.
Я стиснула зубы, чтобы снова не разрыдаться. Машу вать! Я снова ною!
Снова ною!! Ну почему, почему я снова ною? Ффак!
Ффак!
Ффак!
Ффак!!

ФФАККККК!!!

Господи, когда я уже заткнусь?! Когда я наконец перестану ныть?! Слюнтяйка! Размазня! Возьми себя в руки! Возьми себя в руки, черт тебя подери! НЕМЕДЛЕННО ВОЗЬМИ СЕБЯ В РУКИ!

Bridge.
Dark.
Rain.
Nobody.

- Странно… Ты чертовски напоминаешь мне главную героиню «Трудностей перевода», - Ле хмыкнула. - Помнишь, она целыми днями сидела на огромном подоконнике, смотрела на серый бездушный город и умирала от скуки? Ну, и до чего она досиделаь?
До чего она досиделаь?.. Ммм… Я восстановила в памяти любимые кусочки фильма Софии Копполы. Его главная героиня в исполнении гламурной фифы Скарлетт Йоханссон действительно была чем-то близка мне. Помимо того, что она убийственно скучала, сидя на подоконнике токийского отеля, эта девушка слушала аудиокнигу под названием «Найди свое истинное назначение», потому что так же как я, не знала, кем ей быть, в какой угол приткнуться. Пробовала писать прозу, жаловалась она герою Билла Мюррея, но получалось погано; пыталась фотографировать, но выходило средне… «Погано… Легче станет?» - спрашивала она. «Нет… Да…» - отвечал он. – «Ты будешь в порядке. Не сдавайся… Это пройдет…» Где-то я все это слышала… Много-много раз… Помню, когда я посмотрела этот фильм, мне захотелось послать все к черту, настолько здорово он подчеркнул мое тягостное мироощущение…
Ле поднялась и подошла к подоконнику, на котором сидела компания из семи тряпичных зайцев, сшитых мной за последний месяц, и подергала одного из них за ухо:
- Новый заяц? Как зовут?
Я промолчала.
- Разыскивается Бог, – щелкнув пальцами по табличке «Wanted God», которую держал заяц, задумчиво произнесла Ле. – Давай назовем его По?.. Пусть ему будет все… по барабану.  
Я снова ничего не ответила.
- Не будь жопой! – взорвалась подруга. – Знаешь что, по-моему, ты просто не хочешь выбираться из своего дерьма, тебе в нем тепло и удобно.
Да нет, милая, мы все по уши залезли в так называемое дерьмо, не я одна. Сидим в нем, жутко довольные собой, делаем вид, что все путем. Помню, как  отец сказал мне однажды: «Немногие умеют из дерьма сделать конфету. Я не умею – мне не повезло…»

How to:
Размениваться по мелочам.
Болтать о том, что не стоит разговора.
Клево бездельничать.
Делать вид, что жизнь хороша.

- Хотела бы я посмотреть, как бы ты справилась со всем этим стремом в моей голове, - ответила я совсем тихо, кривя рот.
Черт возьми, она, видимо, думает, что мне достаточно сказать себе: «Эй, ты, хлюпик! Прекрати ныть, кому говорят!», и все сразу же придет в норму, изменится в одну секунду… Хотела бы я, чтобы все было так просто… Да кто бы не хотел!

I’m not OK!
I’m not OK!
I’m not OK!
Hey-Hey!

Конечно, рыдать – совсем не трудно, кто спорит? Так же необременительно как раздавать советы! Действительно, взять себя в руки и прекратить ныть, что может быть проще?.. Я даже не знаю!
- А я и не прошу тебя повеселеть в одночасье. Я говорю, что в твоих силах заставить себя улыбнуться и подумать о чем-нибудь приятном. Пойми же, черт возьми, жизнь непростая штука! Хватит уже жить верой в то, что явится кто-нибудь всемогущий и решит все твои проблемы… Бред! Чудовищный бред! Не явится, не возьмет за руку, не успокоит и ничего за тебя не сделает. Ты должна преодолевать трудности, сопротивляться! Что толку целыми днями хныкать и жаловаться на судьбу? Все страдают…
- Бог мой! Прекрати-прекрати все это говорить! Я все это знаю!
- … все падают, расшибают лбы, сдирают руки в кровь…
- Замолчи!
- По большому счету только боль, одиночество и слезы способны сделать из тебя ЧЕЛОВЕКА!
- Хвати-ииииииииииит! – в полнейшем отчаянии выкрикнула я.
В комнате воцарилось молчание.
Ле посмотрела за окно и раздраженно добавила:
- Ты ноешь так, будто являешься единственным человеком, которому позволено ныть. А ведь знаешь, что твои проблемы просто смешны в сравнении со всеми страданиями мира.

Want.
Somebody.
Take me.
Home.

Somebody.
Take me.
Home.

Take me.
Home.

HO-OOOOO-ME!

Я села на кровати и, уставившись в стену, тихо сказала:
- Да, я смешна…
У каждого своя судьба. Вот это – моя судьба. Я могу оставаться полной неудачницей до конца жизни, я просто идеально подхожу для этой роли. Просто идеально.
- Тебе нужна помощь, - выдержав небольшую паузу, сказала Ле.
- Отвяжись, - мрачно буркнула я.
- Тебе нужна серьезная помощь…
Я устало вздохнула. Конечно, Ле права. Мне нужна помощь. Но особо помогать не надо. С головой у меня все в порядке, точно! В отличие от нее – циклоидной психопатки, у которой «нет проблем».
- Кого-то прет от собственного существования, а кому-то на это положить. Вот и все, - устало сказала я.
Какой-то чувак, не помню его имени, сказал, что жизнь людей, довольных своим существованием, можно сравнить с хорошей вечеринкой, «…а кому же хочется уходить с ХОРОШЕЙ вечеринки?..» А мне уже давно кажется, что «вечеринка», на которую попала я, скучна и тосклива до неприличия. «Вам стало скучно? Не стесняйтесь, уходите. Бог не обидится». Потому что, если между нами, ему откровенно наплевать.
- Знаешь… - Ле села рядом со мной. – Я согласна, жизнь не такая прекрасная штука, как все вокруг говорят, но она и не такая дерьмовая, как ты считаешь. Подумай, это ведь не так уж сложно – верить в то, что жизнь всегда на нашей стороне… любить мир, людей, себя… улыбаться… Ну или хотя бы не портить всем настроение своими бесконечными «все так дерьмово»…
Я слушала, слушала, слушала… Но не вникала.
- Тебя не тошнит, когда ты все это говоришь? – поморщилась я.
Мы так давно мечтали вырасти, стать взрослыми, что, когда нам стало все можно, многие не выдержали. Не вынесли испытания свободой. Оказывается, большими возможностями нужно уметь распоряжаться. Ого!
«Ах, отчего мы все оказались в таком дерьме?..»

В половину седьмого кто-то позвонил в дверь. Я никого не ждала, но все же нехотя вылезла из постели и пошла открывать. За дверью стоял Бергамот. В брюках из сэконд-хенда и конверсах.
- Вы что, сговорились, - фыркнула я, пропуская Кирилла в темную квартиру.
- Я просто… возвращался от Демьяна, - как будто оправдываясь передо мной, сказал Берг. – Ну и заглянул к тебе. На всякий случай.
На всякий случай?
На всякий случай?!
На. Всякий. Случай.
- Как дела? – прислонившись спиной к входной двери, спросил вдруг Кирилл.
- Хмм… Хреново… Как ты?
- Я? В порядке… вроде…
В коридор выглянула Ле.
- Привет, Берг! Как поживаешь?
- Сутки не спал… Привет… А ты что тут делаешь?
Ле пожала плечами.
- Мозги мне промывает, - попыталась съязвить я.
- У меня для тебя кое-что есть, - глядя на меня в упор, медленно проговорил Бергамот.
- …?
Кирилл расстегнул куртку и протянул мне черного пушистого котенка с огромным белым пятном на носу.
- Мамочки… - пролепетала я, пятясь в свою комнату. – Не надо… Убери его… Пожалуйста, убери его…
- Да ты посмотри! – опуская котенка на пол, произнес Бергамот. – Посмотри-посмотри!
- Какой хорошенький, - пролепетала Ле. – Вылитая Ширли…
- Не-ееееет!! – заорала я. – Это не Ширли! Не говорите так!! Нет!! Такой, как Ширли, больше нет…
Я метнулась в комнату и замерла на середине.
Какого хрена?
- Какого хрена! – в бешенстве прохрипела я и, рухнув поперек кровати, снова разрыдалась.
Я же говорю – жизнь дерьмо. ЖИЗНЬ. ДЕРЬМО. Но нет же, вы мне не верите! И даже долбанный Дуглас Коупленд смеет утверждать, что «Мир – это охуительно прекрасное место для жизни»?! Ууууууууууу!!

УУУ-УУУУ-УУУУУУУУУУУУУУ!!

Может, вы думаете, что это все ерунда? Может, вы думаете, что люди, убивающиеся по своим любимым животным, смешны? Черта с два! Вот что я вам скажу!

ЧЕРТА С ДВА!

- Мишка, - Ле вошла ко мне и села на край кровати. – Ну ты чего… Успокойся…
- Да оставь ты ее. Пусть ревет, - устало сказал Берг.
- Какого хрена ты припер этого кота, - сквозь зубы сказала Ле.

Мама.
Мамочка.
Мамуля.
Ма-ааама!!

- Откуда я знал, что так будет, - Кирилл сел в ногах постели. – Я его сейчас унесу… Слышишь, Мишка? Я его сейчас унесу… Я же не знал, что ты так расстроишься… Я думал, ты будешь рада…

Мама.
Мамочка.
Мамуля.
Ма-ааама!!

- Я могу забрать его себе! – воскликнула Ле. – Моей бабушке нужен кот… на дачу!
- Ну вот! – обрадовался Кирилл.
- Что вы несете?! Что вы оба несете?! – завопила я, подпрыгивая на постели.
Ле и Берг переглянулись.
- Боже мой! Я больше не в силах терпеть все это! Я хочу выйти на улицу и прокричать во все горло:

Я НЕНАВИЖУ ЖИЗНЬ!
ОНА МЕНЯ ЗАТРАХАЛА!

Итак, меня все достало! Просто-напросто затрахало! Я начала понимать, почему мы избиваем и даже убиваем друг друга… Я чувствовала себя до того хреново, что если бы была каким-нибудь здоровым небритым мужиком, а не хлипкой уродиной в джинсах и растянутой майке, то непременно вышла на улицу и ЗАЕХАЛА В ГЛАЗ ДРУГОМУ МУЖИКУ! Больно-пребольно. И получила бы такой же оглушительный удар в ответ. Вот это кайф… Вот, что мне сейчас нужно… Много боли, много крови, много ненависти!

МНОГО БОЛИ!
МНОГО КРОВИ!
МНОГО НЕНАВИСТИ!

АААААААААААА!!

С девчонками так круто не подерешься. Просто потому, что среднестатистические девчонки вообще мало что делают круто. Черт! Вспомните, все самые нереальные фотографы, художники, писатели, музыканты, актеры – МУЖЧИНЫ!  За редким исключением, конечно… Уверена, если бы я была мальчиком-наркоманом из The Used, я бы делала все, что хотела и не ревела по пустякам.

АААААААААААА!!

ВСКРО-О-ОЙТЕ МЕНЯ!
ВСКРО-О-ОЙТЕ МЕНЯ!
ВСКРО-ОО-ОЙТЕ МЕНЯ!

Я больше не в силах терпеть все это. Слышите? Вы меня слышите?
Сделайте это! Просто сделайте это!
Пока еще не слишком поздно…
- Поднимайся! – воскликнул Кирилл, хватая меня за руку.
- Чего?
- Ты хочешь выйти на улицу и прокричать во все горло, что тебя все затрахало? Почему бы и нет?
- Отвали…
- Ты что, съезжаешь?
- Да!
- Черт возьми, ты ведешь себя, как хренова неудачница…
- Да, блин! Я хренова неудачница! – закричала я, чуть не плача от обиды. – Нытик, хлюпик, размазня! Слюнтяйка, если хочешь! Доволен? Доволен?..
Боже мой…
Я больше не в силах…
Терпеть все это…
Да, бля, я хочу встать посреди пустынной автострады и, не щадя горла, до хрипоты, до тех пор пока не сядет голос, до тех пор пока сам Бог не велит мне заткнуться, орать всего три слова:

ФФАК!! ФФАК!! ФФАК!!

- Дурочка, - фыркнул Бергамот. – Я же пытаюсь тебе помочь…
- Шел бы ты в задницу с такой помощью! – зло выкрикнула я. – Слабачка, да! И что? Что-что-что?!! Как же я устала доказывать всем вам, что я сильная, умная, смелая, талантливая… Я не сильная! Я слабая, трусливая, тупая и никчемная. Да, я такая! А какой еще я могу быть?
- Ты не слабая и не трусливая, - успокаивала меня Ле. – Ты ранимая. Просто у тебя чувствительная натура.
- Все! Баста! Уйдите! Оставьте меня в покое…
- Ты сдаешься? – возмутилась Ле.
- Да…
- Ты сдаешься?! – опешил Бергамот.
- Да!! Вы что, оглохли оба?!!
Кирилл изобразил на лице убийственное разочарование.
- Да! Да! Да!! Сдаюсь, черт возьми!! – истерически прокричала я и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала.
Мама, папа, простите… Кто же виноват, что во мне так мало вашего мужества…
Мама, папа, простите… Кто же знал, что мы все так облажаемся…
- И это – все, что ты нахрен можешь? ыыыы!.. – яростно прокричала Ле и ушла на кухню.
Спросите любого буддиста и он вам скажет, что для того, чтобы стать счастливым, по-настоящему счастливым, сперва нужно «познать сущность страдания». Но, черт возьми, неужели я до сих пор этого не познала?! Хреновы буддисты, хреновы, хреновы, хреновы буддисты!
- Я так устала. Мне так страшно, - рыдала я. - Не понимаю, для чего мы живем? Зачем мы все живем?! Не понимаю, не понимаю, не понимаю-уууу!!
- Забей, - Бергамот обнял меня и прижал к себе. – Забей, кому говорят.
«Мы сходим с ума, мы умираем… И никто нас не жалеет…»
«Мы сходим с ума, мы умираем… И никто нас не жалеет…»
«Мы сходим с ума, мы умираем… И никто нас не жалеет…»
- Это пройдет. Все пройдет. Обещаю тебе: ВСЕ ПРОЙДЕТ!
Сотрите меня ластиком – всю до единой – как неудачный рисунок или чертеж. Кто-нибудь! Кто-нибудь! Кто-нибуууууудь! Пожалуйста… пожалуйста… Мне очень надо… Всю до единой. Ластиком. Сотрите. Без лишних слов…

…Потом мы пошли гулять. Да, вот так просто! Собрались и пошли.
Когда мы проходили мимо детской площадки, я вдруг воскликнула:
- Качеееели! Давайте покатаемся?
Я просто предложила, не ожидала, что Ле с Бергом согласятся. А они сказали:
- Давайте!
Мы с Ле раскачивались на холодных детских качелях и напевали строчку из нашей любимой песни:

I can do it, I can do it,
I can do it, I can do it,
Without youuuuuu…
La la la la la la,
La la la la la la…

Нам очень нравилось петь эту песню вместе. Нам казалось, что от этого она становится еще более задорной и оптимистичной. Смешно.
Бергамот стоял неподалеку, жадно курил и с улыбкой наблюдал за нами.
- Сейчас кто-нибудь смотрит на нас из окна и думает: вот же придурки! – смеясь сказала я.
- It’s O.K. Let it go! – воскликнул Кирилл и принялся раскачивать нас с такой силой, что мы с Ле завизжали от страха.
Знаете, может я и мои друзья не самые талантливые и удивительные люди на свете, зато мы умеем дружить. Не обменивать наши улыбки, заботу и внимание на похвалу или некую материальную выгоду, а запросто делиться этим друг с другом. Мы изо всех сил стараемся быть НАСТОЯЩИМИ ДРУЗЬЯМИ. Честно. И от этого нам кажется, что мир вокруг становится светлым и теплым, добрым и нежным, солнечным и радостным…
В тот вечер мы еще долго дурачились и смеялись. Нам было очень весело.
«Да… - думала я, засыпая. - У меня самые клевые друзья на свете…»
«Отпускаются без рецепта врача. Беречь ото лжи и равнодушия. Окружать любовью и вниманием. Срок годности… Срок годности значения не имеет…»
А того котенка, кстати, Берг оставил у себя. Он назвал его Разгильдяем.
Такие дела.

ПРОРВЕМСЯ-НЕ ПРОРВЕМСЯ…
ПРОРВЕМСЯ-НЕ ПРОРВЕМСЯ…
ПРОРВЕМСЯ-НЕ ПРОРВЕМСЯ…
ПРОРВЕМСЯ?..

(ГЛАВА ШЕСТАЯ)

«In the cold light of morning…»

Когда я проснулась, уже рассвело. Мама еще спала. А папа ушел на работу часом раньше.
Я тихонько вылезла из постели. Натянула на себя рваные джинсы и какой-то свитер и, стараясь не шуметь, вышла из квартиры. Уже в подъезде застегнула куртку, зашнуровала ботинки и, обмотавшись длинным теплым шарфом, торопливо спустилась на первый этаж сонной высотки.
Какое-то время я размышляла, куда мне податься в это серое туманное утро, после чего побежала по мокрому холодному асфальту в сторону любимого сквера.
Шурша опавшими листьями, я подошла к одной из скамеек цвета переваренной брокколи и неуверенно села на самый край.
Прошло всего несколько минут, и в сквере появилась пузатая такса по кличке Флу – пес с характером, как я называла его про себя. А следом за Флу объявился и хозяин. В кроссовках с вечно развязанными шнурками, распахнутой настежь куртке и оливковой Т-шотке со скромной надписью: «Smother me».
- Ты чего здесь сидишь? - тронув меня за плечо, тихо спросил Дема.
- Да так… Воздухом утренним дышу…
Я вдохнула кусочек прохватывающего декабрьского утра.
- Хмм… Я тоже хочу, - усаживаясь рядом со мной, воскликнул Демьян.
- Отлично. Можешь присоединиться, - улыбнулась я. – Кстати! Как поживает твоя рыбка?
- Полли? Шикарно. Очень-очень хорошо. Мы с Бергом купили ей вчера аквариум. Круглый.
- Да?
- Я поставил его у себя в комнате. Прямо на подоконнике. Ну, типа, чтоб всегда была… рядом. И дед мой сказал, что эта Полли никакая вообще не Полли… Потому что она, оказывается, - самец!
- Правда? – изобразив на лице заинтересованность, сказала я.
- Да, окрас у нее какой-то там… Ну, мне-то пофиг! Ну и ладно! Теперь я зову ее Полем…
Мы весело рассмеялись.
- Ну, а ты? Как сам поживаешь?
- Нормально, - Дема достал из кармана куртки мятую сигарету и с наслаждением закурил. – В библиотеку записался. Прикинь? Буду книжки всякие читать. Умные.
- Круто, - дежурно ответила я.
- Не такие, конечно, прямо заумные… - сделав пару затяжек, продолжал взахлеб говорить Демьян. – Как думаешь, сколько книжек мне нужно прочесть, чтобы было о чем разговаривать с девушками?
- Сотню… Может быть, две…
- С умными девушками! – спохватился Демьян. – Ну, с такими… как Ле…
- Уммм… Ну, если честно, не такая уж она и умная.
- Берг говорит, что он за всю жизнь прочел где-то пять тысяч книг.
- Врет! – фыркнула я. – По-любому!
- Ну, я не Берг, слава богу… Прочту сотню… Надо начать с чего попроще, как ты думаешь? Ну там, с Коупленда, Стругацких, Фаулза…
- Достоевского прихвати!
- Не-а… Достоевского пока трогать не буду.
- Не потянешь?
- Смеешься! – Демьян недовольно покосился в мою сторону. - Я и в Булгакова-то как следует не въехал, а ты говоришь…
- Слушай, может пройдемся? А то я замерзла немного…
Мы долго, долго ходили по скверу, просто молчали, а когда нам это надоело, отправились назад.
По дороге домой мы встретили Бергамота. Он шел под руку с какой-то припанкованной девчонкой в короткой джинсовой юбке и рваных колготках сеточкой. По всему было видно, что парочка возвращается с какой-то угарной вечеринки. Бергамот что-то говорил размалеванной девчонке почти в самое ухо, а та лишь ехидно улыбалась. Меня так и передернуло от отвращения. И Кирилл, и девчонка показались мне в тот момент настолько омерзительными, что при одном взгляде на них я почувствовала приступ тошноты.
Берг явно не ожидал нашей встречи.
- Ммм… Эээ… Привет… - несколько смущенно пробормотал он, как только мы с ним поравнялись.
Я молча смерила его презрительным взглядом.
- А! Здорово, чувак! – обрадовался Демьян.
- Ой! Какой милый песик! - воскликнула девчонка, присаживаясь на корточки рядом с Флу.
- О… Нет… Лучше не надо… - нахмурился Дема. – Он не любит, когда его трогают… чужие…
«Хранить в сухом теплом месте. Выгуливать и кормить не реже двух раз в день... Беречь от потасканных жизнью девиц!»
Я схватила таксу на руки, прижала к себе и, строго посмотрев на Кирилла, сказала:
- Уйди с дороги!
- Эй! - возмутился Берг.
- Меня от тебя тошнит! – прошипела я.
- Да что за хня!
- Отвали, придурок!
Я толкнула Кирилла плечом и быстрым шагом двинулась по направлению к дому, в котором жил Демьян.
- Дура! – закричал Берг мне вслед.
Долбанный, долбанный Бергамот! Ненавижу, как же я его ненавижу!
За моей спиной послышались торопливые шаги. Я резко повернулась:
- Отвали! Кому сказала!
Я, маленькая наивная дурочка, решила, что это Кирилл догнал меня… Но передо мной стоял Демьян.
- Извини, - сквозь слезы пробормотала я.
Слезы…
Как вовремя, мать их!
Слезы, слезы, слезы…
Достало! Честное слово, задолбало!
- Извини… Мне нужно побыть одной… Мне просто очень нужно побыть одной…
Я отпустила Флу и, сунув руки в карманы, устало зашагала дальше.
Какого хрена? Даже эта собака выглядит гораздо счастливее меня!
Слезы…
Как всегда, очень вовремя!
Слезы, слезы, слезы…
Достало, бля! Вот честное слово, задолбало!
- К черту! К черту Берга! – начала кричать я, полная ревности к очередной потаскушке Кирилла. – Да! К черту! Не хочу так больше… Не хочу…
Дожидаться, когда же он наконец полюбит меня... Да какого хрена?! Вокруг столько парней! Умных, талантливых, добрых, отзывчивых, преданных, заботливых... Влюблюсь в кого-нибудь из них… Да! Завтра же влюблюсь в кого-нибудь другого. И баста!
Давясь слезами, я села прямо на асфальт.
Демьян подошел ко мне.
- Вставай! А ну-ка! Поднимайся!
- Отвяжись, пожалуйста…
- Блин, Мишка, заканчивай это шоу!
- Господи! Да отвали ты от меня!
- Слушай, ты совсем спятила? Ты… совсем двинулась?!
Дема поднял меня с асфальта, отвел на ближайшую скамейку и сел рядом.
- Какого хрена? – изо всех сил прокричала я. – Какого хрена со мной происходит все это дерьмо?!
- Это карма, - уверенно выпалил Демьян.
И вот эта уверенность, с которой мальчик-раздолбай произнес слово «карма», просто убила меня. Мне захотелось подскочить и начать изо всех сил кричать, топать ногами и рыдать, рыдать, рыдать…
- В жопу карму! – заорала я. – В ЖОПУ КАРМУ!!
Я заплакала, уткнувшись лицом в плечо Демьяна.
- Что это за буддистская хрень, которой вы с Бергом «заболели»? – всхлипывала я. – По-моему, это жуткое дерьмо.
- Ладно… Карма здесь не при делах…
- Почему люди должны страдать? Скажи мне! Ну почему, почему, почему мы все должны страдать?
- Гм… Ну… Ну это все из-за того, что у нас есть чувства всякие, - устало ответил Дема и погладил меня по волосам.
- Чувства, - фыркнула я.
- Ну да… Если бы люди были бесчувственными, они бы, конечно, не страдали.
- Господи, что я здесь делаю? – шепотом спросила я. – Что я ищу? Зачем? Зачем?!
Наверное, карма все же существует. И, наверное, я сотворила что-то действительно отстойное, если теперь мое сознание заставляет меня так нестерпимо мучиться…
Надо куда-то идти, что-то делать… А я в такой жопе! Надо куда-то идти, что-то делать… А я в такой жопе! Я просто в отчаянии! Самой себе помочь не могу, а куда идти за помощью – не знаю… Я хочу сдохнуть. Что происходит? Я хочу сдохнуть, умереть, отправиться на тот свет, отдать богу душу... Что происходит? Что за бред? Как это остановить? Я на грани… Нет, я уже давно за гранью… «I can’t understand, what’s going on…»
ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ!! КАК ЖЕ МНЕ ХОЧЕТСЯ СДОХНУТЬ!!
Дышать… Дышать… Дышать…
Но я не хочу больше дышать!!  
Дышать… Дышать… Дышать… глубоко…
Дышать… Дышать… Дышать… медленно…  
ДЫШАТЬ, КОМУ ГОВОРЯТ?!
Слезы…
К черту слезы!
Я не буду плакать.
Я не хочу плакать.
Я не могу больше плакать!..  
Да помогите же мне кто-нибудь, черт вас подери!!
Мне стало до тошнотворного грустно. Захотелось немедленно вернуться домой, забраться под теплое одеяло и, прижавшись к полусонной маме, поплакаться на то, как же мне все осточертело… Но поскольку где-то в глубине души я все же понимала абсурдность подобного желания, то продолжала неподвижно сидеть на скамейке, уставившись на темно-серую замерзшую лужу.
А что еще мне было делать?..
«Иди вперед – все время будешь становиться лучше»… Не помню, откуда я знаю эти слова… А как быть, если у тебя просто нет сил? Как быть, если ты просто не можешь идти? Что делать, если ты даже ползти больше не можешь?
- Он тебя любит, - неожиданно сказал Дема.
Я крайне удивленно посмотрела на него.
- Берг на самом деле тебя любит, но не бегает по городу и не орет об этом на каждом углу. Да, да, да!
- Чушь… Но все равно – спасибо тебе…
У каждого своя жизнь, помните? У каждого свой круг общения. И так уж повелось, что не всегда бывает так, что ты становишься частью жизни того человека, который тебе по тем или иным причинам интересен. Не всегда ты занимаешь в сердце человека, который тебе дорог, ровно столько места, сколько хочется. И далеко не всегда ты бываешь нужен тому, кто нужен тебе.
Кто-то из нас мечтает стать другом, ну или хотя бы приятелем, Тома Йорка или Брайана Молко. Кто-то мечтает о том, чтобы просыпаться по утрам в одной постели с Кейт Мосс или Лили Аллен. Кому-то хочется гулять по городу под руку с Земфирой или Диной Арбениной. А мне всегда хотелось чистить зубы в ванной Бергамота. Утром и вечером. День за днем. Но Берг, бестолочь, даже не догадывается об этом. И временами меня это просто убивает.  
Господи!
Это когда-нибудь закончится?
Мне просто интересно!
- Ну! Нам пора! – сказал Дема, глядя на часы.
Я не шелохнулась.
- Все будет... хорошо, - почти шепотом произнес Демьян и похлопал меня по спине.
- Спасибо, - вытирая слезы, ответила я.
Спасибо, блин…
Не говорите мне, что все будет хорошо.
Не говорите мне, что мы выберемся из этого дерьма.
Не говорите, что это пройдет, что осталось совсем немного, что все наладится…
Не говорите мне ничего!
Все, что вы скажете, бесполезно. Слышите? Я не шучу.
Единственное, что вы можете мне сказать так это, чтобы я уже заткнулась, прекратила ныть и оставила всех в покое.
«Wake me up when September ends…»
Разбудите меня, когда все это дерьмо уйдет из моей головы…
Разбудите меня, когда у моей говенной жизни истечет срок годности…

БРОСИТЬ ВСЕ?
ЗАБЫТЬ ОБО ВСЕМ?
НАЧАТЬ СНАЧАЛА?
НАХРЕНА?

(ГЛАВА СЕДЬМАЯ)

«I send my pain below»

«КОФЕ! КОФЕ! КОФЕ!» - противно канючил кто-то у меня в голове.
Я раскрыла глаза и посмотрела за окно.
«Солнышко… - беззаботно подумала я. – Клево… Наконец-то».
«КОФЕ! КОФЕ! КОФЕ!» - продолжал канючить голос.
Мой организм отчаянно требовал кофе и сигарет.
«Ну, чего ты развалилась, корова! - свирепствовал мозг. – Мне нужен кофе! Кофе! Кофе! Ты меня слышишь?..»
«Слышу, конечно, слышу! Будет тебе кофе!»
Я послушно поднялась с кровати.
Часы показывали три часа дня.
Я быстро привела себя в порядок и через каких-то пятнадцать минут уже была в кафе у Тима.
Как только я вошла, то невольно обратила внимание на задумчивого старика, сидевшего в самом углу, у окна.
Он сидел, подперев голову одной рукой, и смотрел на улицу. На столе, залитом ярким солнечным светом, дымилась недокуренная сигарета, но ему, похоже, было все равно. Сощурив глаза, Мстислав Павлович наблюдал за небольшой стайкой взъерошенных голубей, бестолково топтавшихся вокруг какой-то черствой булки.
Я нашла свободный столик неподалеку, и стала с любопытством рассматривать хмурого старика.
Морщинистое лицо, впалые щеки, поседевшие брови… Что-то мрачное и решительное было в этом мужчине. Он смахивал на человека, только что оправившегося после тяжелой болезни или огромного горя, слегка помятый, изможденный… Наверное, так и было. Наверное, он пережил что-то очень нехорошее.
Как только ко мне подошла официантка, я потребовала у нее большую чашку кофе и «хитрый» бублик с беконом. Именно потребовала. Я несколько раз сказала ей: «И давайте побыстрее!..» Девушка смерила меня презрительным взглядом и молча ушла. «Чё ты ей сказала? «И давайте побыстрее?» Ты долбанулась, милая? - завопил голос у меня в голове. - Да я быстрее сдохну от кофеиновой недостаточности, чем дождусь эту гребаную девку… Все! Плакал мой кофе. Плакал!»
«Да заткнешься ты наконец!» - сквозь зубы процедила я.
Голос послушно умолк.
Я достала из сумки фотокамеру (я почти всегда таскала ее с собой, как и положено любому, кто мнит себя фотографом) и стала снимать печальную компанию из восьми пустых чашек за столиком справа от меня.  
Потом я посмотрела на Мстислава Павловича…
- Извините… Можно Вас сфотографировать?.. – поравнявшись с его столиком, спросила я.
- Хмм… Это еще зачем? – бросив на меня усталый взгляд, спросил старик.
- Хочу сделать Ваш портрет. У Вас очень выразительное лицо. Очень... как бы объяснить... «настоящее»… Не знаю!
- Ты фотограф?
- Ну, можно и так сказать, - заулыбалась я.
- Что значит «можно и так сказать»? Либо ты фотограф, либо ты не фотограф. Можешь присесть…
- Спасибо, - я села на стул прямо напротив. - Да, я люблю фотографировать. Но разве это делает меня фотографом?
- Можно быть фотографом, не сделав за всю жизнь ни одного снимка… Банально, но факт… - ответил Мстислав Павлович, грустно усмехаясь.
- Вы странный… - я взглянула в лицо старика. – Мне нравятся странные люди.
- По-твоему, я странный? – не спуская с меня внимательного взгляда, снова усмехнулся он.
- По-моему – да… А Вы не согласны со мной? Вот кто Вы? Чем Вы занимаетесь, например?
- Чем я занимаюсь… - задумчиво произнес Мстислав Павлович. – Я просто живу. Наблюдаю за всеми вами. И жду… Я просто одинокий старик, который ждет, чем же закончится это невразумительное мероприятие под названием «жизнь».
Я с недоумением посмотрела на него:
- Вы не довольны своей жизнью?
- Ха-ха-ха… Доволен ли я своей жизнью?.. Я бешено влюблен в нее!
- Вы это серьезно?
- Я похож на человека, который любит шутить?
Я пожала плечами.
- Может, я и сумасшедший, но кое-что в этой жизни все же понимаю, - бросив на меня насмешливый взгляд, сказал старик.
- …
- Единственная вещь, которую я никак не могу взять в толк, заключается в том, что… - Мстислав Павлович нахмурился. - По-твоему, я странный?
Я покачала головой.
- А по-моему, это вы - какие-то не от мира. Все время куда-то торопитесь, распихиваете друг друга локтями… Куда вы бежите? Чего вы боитесь не успеть? Скажи мне, чего вам не хватает?
Я пожала плечами и растерянно улыбнулась.

Мы гонимся зачем-то, а зачем сами не знаем.

- В каком-то смысле я не люблю людей, - Мстислав Павлович взял из пепельницы потухшую сигарету, зажег ее и глубоко затянулся. – И не смотри на меня так… Да, я не люблю вас. Вы жалкие, алчные и глупые. Извини.
Я рассмеялась. Мне кажется, Мстислав Павлович абсолютно прав.

Мы жалкие, алчные и глупые. И нам на все плевать.

- Это не смешно, - старик закашлялся. – Это просто-напросто страшно. Люди совсем не хотят думать, не хотят страдать, не хотят взрослеть - хотят оставаться детьми, злобными уродами. Во что бы то ни стало. А общество всячески это поощряет. Чего только стоят эти вечно молодящиеся бабы, которые никак не могут толком постареть.
- Да, мне жаль таких женщин. По-моему, они не очень умны.
- Посмотри на нее… - сказал Мстислав Павлович и махнул рукой в сторону окна.
Из шикарной темно-красной машины, припарковавшейся напротив кафе, вышла невероятно элегантная женщина лет пятидесяти с маленьким пуделем в розовой юбочке и вальяжно направилась к салону красоты. Когда ее холеное тело скрылось за стеклянной дверью, мне жутко захотелось, чтобы ни эта пергидрольная дамочка, ни ее стриженая собачка с маникюром больше никогда не выходили оттуда.

Forever young!
How to look 20.
For the rest of your life.
Rest of your life.

- Люди такие смешные, - усмехнулся старик.
- И несчастные… - грустно добавила я.
- И несчастные, - хмуро согласился Мстислав Павлович.  
- Простой вопрос, - я немного помолчала. - А разве Вы хотите страдать?
- Нет, я этого не хочу.
- Разве Вы хотите, чтобы страдали Ваши близкие?
- Нет, - резко произнес старик. – И было бы глупо, если бы я ответил иначе. Но страдания не только неизбежны, они еще и чертовски полезны. Чертовски! А если в жизни нет трудностей, то в жопу такую жизнь! В прошлом году, когда я похоронил свою жену, я понял… А, впрочем, не важно! Закончим этот бред!
- Извините, не хотела Вас обидеть, - испуганно сказала я.
- Я похож на человека, которого настолько просто обидеть? – вспылил Мстислав Павлович. – Хренушки!

Мы так странно устроены: нам больше нравится жевать и болтать, чем страдать и работать.
У нас, малолетних идиотов, столько  времени, сил и возможностей... В отличие от таких сумасшедших стариков как Мстислав Павлович. Мы можем сделать столько всего… Все, что захотим!
Мы можем фотографировать, рисовать, кататься на лыжах, путешествовать, выдувать стекло, танцевать, играть в рок-группах, устраивать вечеринки, бунтовать, бегать, скакать, в конце концов! У нас столько разных возможностей!

МЫ МОЖЕМ ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО ЗАХОТИМ!

Но мы только дрыхнем, жрем, надираемся до чертиков и трахаемся. Дрыхнем, жрем, надираемся до чертиков и трахаемся. Дрыхнем, жрем, надираемся до чертиков и трахаемся… Зачем нам вообще жизнь?
Если бы я только знала…

Официантка принесла мой заказ.
Я лениво опустила два кусочка сахара в чашку, размешала его, а потом подумала, что эта стерва-официантка почти наверняка плюнула в мой кофе. Брезгливо поморщившись, я отодвинула чашку от себя.
- Я не хочу дрыхнуть, жрать и трахаться! – возмутилась я.
- …?
- Я хочу быть полезной миру, понимаете? Я не хочу, чтобы моя жизнь ушла на сумочку стоимостью десять тысяч долларов, роскошную яхту, частный самолет или дом в Малибу…
- Не хочешь? – усмехнулся Мстислав Павлович. – Неужели?
- Не хочу, - торопливо произнесла я.
- Этого мало, - немного печально ответил Мстислав Павлович.

Этого мало…
Этого мало?
Этого мало.
Этого мало!

- Знаю, - грустно ответила я.

Мы все – и вы, и я, и Мстислав Павлович, и эта нерасторопная официантка, и та женщина в салоне красоты – пришли сюда с единственной целью. Мы пришли сюда за счастьем. Все. До единого. Потому что счастье, пожалуй, это единственная вещь на свете, которую мечтают заполучить все. Все. Без исключения.

- Что такое счастье?
- Счастье? – я задумалась на пару секунд. – Бродить по тихим улицам, залитым ярким солнцем…  бегать босиком по зеленой-презеленой траве… лежать на теплом песке на берегу моря… Кататься на велосипеде или стоять на голове… Целоваться – это тоже своего рода счастье…
- Разве это счастье? – покачал головой Мстислав Павлович. – Когда я греюсь на солнышке, читая любимую газету и потягивая кофе, и думаю, что счастлив, на самом деле я испытываю лишь примитивное удовольствие.
- А что же такое счастье, по-вашему? – обиженно спросила я.
- Счастье… Сложно сказать… Счастье – это любовь. Любовь – это счастье. Нет любви – нет счастья.
Я усмехнулась.

Бытует мнение, будто бы счастье невозможно купить. Чушь! Можно!
Счастье, которое можно купить за деньги, называется «героином». Счастье в чистом виде, чище не бывает. Единственный недостаток данного вида счастья, который меня сильно смущает, – это прямая доставка на кладбище…
Но даже если представить, что настоящее счастье – то самое, о котором мы все так мечтаем, - продается в специализированных магазинах… Подумайте, в какую чудовищную зависимость от него мы бы все сразу же попали. Господи, что бы тогда началось!..

- Удачи тебе! – допив свой кофе и ставя пустую чашку на стол, сказал Мстислав Павлович.
- И Вам… удачи…
Старик поднялся из-за стола, взял в руки затасканную кепку и неторопливой походкой пошел к выходу.
Когда Мстислав Павлович вышел из кафе и только пустая чашка из-под кофе да пепельница напоминали о нашем с ним разговоре, мне стало так плохо и страшно, я чуть не расплакалась от огорчения.

Сколько сил ежедневно мы тратим на то, чтобы оправдать свою никчемную жизнь?..
Сколько сил ежедневно вы тратите на то, чтобы оправдать свою никчемную жизнь?..
Сколько сил ежедневно я трачу на то, чтобы оправдать свою никчемную жизнь?..
Сначала немного послоняться, потом заняться йогой, попозже посмотреть любимый сериал. Неплохо, очень неплохо. Есть о чем вспомнить пять лет спустя…
Я чокнутая… Определенно…
Я чокнутая. Одинокая. Изломанная. И фальшивая…
И мне это нравится. И я не понимаю, почему должна быть другой.
Господи, как же меня тошнит от собственной беспомощности, лени и продажности…
Когда я перестану поступать так, как знаю, что нельзя?
Завтра.
Когда я заброшу к чертям свои глупые попытки казаться тем, кем на самом деле не являюсь?
Завтра!
Когда я перестану говорить всем вокруг совсем не то, что думаю?
Завтра!?
Да нет, по-моему, я никогда не перестану предавать саму себя…

20 classics you must have:
Care lies.
Sweet smiles.
Pink songs.
And more…

Оказывается, в глубине души я хочу быть такой, какой меня хотят видеть окружающие. Я хочу быть модным изделием, попсовой вещью, фэшн-штучкой – цветной и очень удобной! Oh shit!

Глупая.
Безнадежная.
Совершенно безнадежная.
Совершенно безнадежная я…

Я вернулась домой. Сходила на кухню, сварила кофе, а потом закрылась в своей комнате и, по совету Бергамота, попробовала прочесть «Голый завтрак» Берроуза. Но это было так трудно, что меня хватило лишь на пять минут. Тогда я начала читать «Жизнь после Бога» Коупленда, но тут ко мне влетел отец и заорал дурным голосом:
- Твою ж мать!
Он вылетел на середину комнаты и начал размахивать передо мной классической черной шляпой Zara с обкромсанными краями.
- Ну сколько можно! Сколько можно, я спрашиваю!! Где он?! Где это чудовище? Где это чудовище, я спрашиваю?! Я выброшу его с балкона…
Под «чудовищем» папочка подразумевал не кого-нибудь, а моего морского свина Лемми. Родители подарили его мне около двух месяцев назад, дабы хоть как-то «компенсировать» потерю обожаемой Ширли. И, если честно, это была не самая удачная идея. Хотя бы потому, что Лемми – как будто оправдывая свою косвенную принадлежность к свинье - жрал все без разбора.
- Ты оглохла?! Где это чудовище, тебя спрашивают?!
Я недоумевающе посмотрела на отца, а затем показала ему средний палец. Пошел нах, мол, папочка, ты меня достал! Вы все, бля, меня достали!!
Отец, побледнев от злости, швырнул шляпу куда-то в угол и подлетел ко мне:
- Что это? Что это было?
- Ничего, - высокомерно ответила я. – Палец. Просто палец.
Папа выпучил глаза.
- Ты за кого меня держишь? – почти шепотом сказал он, приблизившись ко мне так близко, что я перестала дышать.
- Отвали…
Отец схватил меня одной рукой за шею и, резким движением припечатав мою голову к стене, прокричал прямо в лицо:
- Маленькая сучка! Еще раз пошлешь меня, получишь по зубам! Заруби себе на носу!
- Пошел нах, - прошептала я, стараясь изо всех сил не расплакаться от обиды и страха.
- Повтори! Что ты сказала? – отец влепил мне пощечину. – ЧТО ТЫ СКАЗАЛА?
Отступать было поздно. Да и нельзя. Отказываться от собственных слов не позволяла врожденная гордость.
Я ошеломленно заморгала и произнесла одними губами:
- Иди нах.
Звонкая пощечина.
Еще одна.
И еще…
Что ж, папочка, я это заслужила! Спасибо, что не даешь мне расслабиться!.. Спасибо…
Спасибо, бля…
- Нах? Ты посылаешь родного отца нах?! – обезумев от злости прокричал он и попытался ударить меня снова.
- ОТВАЛИ-ИИИ!  - завизжала я, отталкивая отца в сторону.
Я выскочила в коридор, схватила с вешалки куртку, сунула в карман ключи и прямо в тапочках побежала на улицу.

- Я снова поцапалась с отцом.
- Аа…
- Ненавижу его. Честно! Вот честно!
Ле сочувственно кивает и убирает мою куртку в шкаф.
- Вот дерьмо! Вот же дерьмо! – я вытираю слезы и сажусь на холодный кухонный подоконник. – Я никому не нужна. Блин. Даже собственным родителям.
- Неправда, - строго произносит Ле, наполняя симпатичный эмалированный чайник водой. – Ты же знаешь, что это не так.
- Лемми сожрал папину шляпу, - глупо хихикаю я. – Третью за месяц.
- Серьезно?
- Лучше бы он сожрал самого папу!
Я провожу теплой ладонью по влажному от тумана стеклу и смотрю за окно.
- Снова туман…
- Да, - вздыхает Ле. – Будь он проклят.
- Ты говорила, что любишь туман и дождь! – возмущаюсь я.
- Ну да… Но не в таких количествах.
Я снова гляжу за окно.
На улице уже совсем темно, но даже при робком свете старых фонарей видно как ветер гонит густой туман через небольшой безлюдный двор куда-то в строну мрачного парка. Туман, бедолага, не оказывает ни малейшего сопротивления и послушно перемещается в пугающую темноту.
- Все будет хорошо, - внезапно говорит Ле.
- Ты думаешь?
- Нет! Да... Наверное... Наверное, все будет хорошо.
Я сижу, прислонившись плечом к стеклу, слушаю комкающий мысли голос Брайана Молко, доносящийся из соседней комнаты, и представляю себя главной героиней какого-нибудь жутко замороченного артхаусного фильма о трудных подростках... Ну, знаете, такой ожесточенной девицей с потрепанными нервами, которой вечно нечем заняться и вечно некуда податься...
Обидно, конечно, но сидя на холодном подоконнике чужой кухни, я была вынуждена признать, что я неудачница.
Мне офигенно надоело доказывать, доказывать и снова доказывать миру, что я, мать его, чего-то стою! Меня это чертовски утомило, знаете ли.
"Стой! - говорю я миру. - Что ты знаешь обо мне?.. Почему ты заставляешь меня притворно улыбаться, безвкусно одеваться, заводить бессмысленные хобби, быть миленькой и не замечать очевидных вещей? Куда ты, сволочь, меня толкаешь? Чего ты, черт возьми, от меня требуешь?"
Мир молчит.
Он не умеет, не желает вести конструктивные диалоги. Все, что он может, - наступать, наступать, наступать... И постоянно, блин, чего-то требовать. Жадный, бестолковый мир.
- Мишка, - устало зовет Ле.
- Чего... - крайне неохотно отзываюсь я.
- Чай готов!
- Я не хочу, спасибо.
- Ми-ишка...
- Нее...
- Эй! Да что с тобой? Подумаешь, с отцом поругалась... В первый раз что ли...
- Почему мы все время слушаем такие убийственно грустные песни? - резко перебиваю я подругу. - Почему мы никогда не слушаем Эшли Симпсон, Лили Аллен, Кэти Перри? Что-нибудь типа: "Ля-ля-ля... Ля-ля-ля... Я прибью тебя!"?
- Эээ... - Ле пристально смотрит на меня. - Ты в порядке?
- Да!
- Ты какая-то странная в последнее время, - говорит Ле, поправляя набок свою очаровательную густую челку.
- Это я-то? Фигня!
Ле снова поправляет челку, которая то и дело лезет ей в глаза и снова смотрит на меня.
Я достаю из чьей-то пачки, лежащей рядом со мной, сигарету, закуриваю и с тоскою гляжу на улицу.
-  Вот почему так: всем нам хочется тепла и заботы – любви, короче… хоть вот сто-о-олечко, много не просим… А никто их почему-то не раздает, внутри прячет, жадничает…
- Может, не прячет? – немного подумав, говорит Ле. – Может, просто нечем делиться?
- Может… - разочарованно отвечаю я. – Может и так…
Наверное, некоторым из нас и в самом деле нечего дать другим. И не потому, что они уже все раздали. А просто оттого, что не было у них никогда ничего – пусто внутри… Как у Берга, как у Демы, как у меня… Нам нечего было дать другим – и мы не давали. А окружающие, не будь дураками, ничего не давали нам. Но мы требовали, тащили… Да, все зациклены на своих делах и заботах, говорили мы, НО НЕЛЬЗЯ ЖЕ ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ!
- Брось переживать, - восклицает Ле. – Когда я чувствую себя также стремно, как ты сейчас… я… я стараюсь… просто переждать это состояние… Да все так делают!
- Переждать, - тихонько повторяю я.
- Да, - говорит Ле, улыбаясь. – Затаиться и переждать.
Ле будет культовой. Когда умрет.
А я?.. Я тоже хочу стать культовой. Мне нужно стать культовой. Когда-нибудь…
Господи, как я могу быть настолько тщеславной!
Если бы только я могла стать чуточку проще, чуточку лучше, чуточку добрее, чуточку искреннее… Но нет! «I wish I was special… So fucking special!!»
Нет, послушайте меня, кто-нибудь! Как вы думаете, для чего Вселенная плодит такие вот бестолковые организмы, вроде меня?.. Что?.. Она находит в этом что-то исключительно забавное?.. Ха-ха-ха! Я, кажется, тоже!
Да какого хрена спрашивается! Может быть, нашей планете не хватает бездарей? Может быть, наша земля испытывает дефицит эгоистичных зануд? Может быть… Зачем моим родителям понадобилось производить на свет такую безнадежную меня??? Аааааа!! Ведь я совершенно безнадежна, понимаете! Бессильная, никчемная слюнтяйка… Бессильная, никчемная слюнтяйка… Никчемная слюнтяйка…
Как же мне хочется все бросить. Заснуть и не проснуться. Прекратить ЭТО ВСЕ, понимаете? Насовсем. Мир большой и нелепостей в нем хватает. Одной меньше – одной больше, подумаешь! Никто и не заметит. Я вам говорю.
О, какой же это, мать его, соблазн – уничтожить себя. Вытолкнуть взашей из этого «насквозь безнадежного» мира. Что же меня удерживает? Бог знает. Но я все еще жива. Чокнутая тщеславная задница, которая день за днем старательно демонстрирует окружающим, что она не КАКОЕ-ТО ТАМ ГОВНО, а САМО СОВЕРШЕНСТВО. Гребаная perfect girl…
В кухне появляется худая, сутуловатая фигура Демьяна.
Эээээээээ?..
- Где моя чашка? – говорит он, хмурясь.
- Твоя чашка? – насмешливо произношу я.
- Да! Кудаподеваласьмоячашка?
- А ты ее сюда приносил?
- Нееет… - отвечает Дема, смеясь.
- Значит, это не твоя чашка… Так что, обломись, чувак!
Демьян замирает, поворачивается ко мне лицом и, сощурив глаза, говорит:
- Ты маленькая хамка.
Я пожимаю плечами.
Хамка? Я маленькая хамка? Подумаешь! О, милый, это такие пустяки в сравнении с тем, что а) я облажалась и б) я скоро сдохну.
- Не обращай внимания, она сегодня не в духе, - говорит Ле и машет руками. – Возьми ту чашку, с божьими коровками…
…И потом, давно пора усвоить, что раз уж мы не захватили на эту землю ничего, кроме собственной задницы и, в отдельных случаях, души, значит, у нас здесь вовсе ничего нет!
Моя чашка – моя машина – моя девушка – моя жизнь… Цеплять ярлыки с надписью «мое» на все, что хочется заполучить в свое бескомпромиссное пользование в нашем мире – актуально, демократично, эгоистично. Ладно, сколько можно…
- Слушай, а почему ты вчера не пришла? – широко раскрывая глаза, спрашивает Ле. – Здесь так весело было! Приходили ребята из нашей группы. Притащили ноут, микшерский пульт и гитару…
- Ага! Мы еще хотели синтезатор прихватить, но он, гад, тяжелый и без ручки, так что, пришлось его оставить до следующего раза, - улыбаясь вставляет Демьян.
- Нуу…Не мешай нам, пожалуйста, - просит Ле, подавая ему чашку с горячим чаем.
- Ладно-ладно, ухожу, - говорит Дема, не переставая улыбаться, и выходит в соседнюю комнату.
- И смени этих чертовых нытиков Placebo на кого-нибудь более жизнерадостного! – кричу я ему вслед.
- Ну вот… Мы целый час настраивали микрофоны, - радостно продолжает Ле. – Потом еще полчаса ребята вытягивали шумы из записей…
- Мадонну поставь! Бритни! – кричу я Демьяну. – Хочу чего-нибудь попсового и крашеного!
- Мишка, - шипит на меня подруга.
- Только через мой труп! – отвечает через стенку Дема, и включает что-то из нового альбома Fall Out Boy.
- И на том спасибо, - вздыхаю я.
- …В общем, часа через полтора мы наконец-то стали записывать МУЗЫКУ! – торопливо продолжает свой рассказ Ле. – Мы сыграли… Не поверишь! «Creep» Radiohead, «Paralyzed» The Used, «Wake Me Up When September Ends» Green Day и, кажется, «Send the pain below» Chevelle… Все испоганили, конечно…
- Подожди! Извини! – размахивая рукой с сигаретой, перебиваю я ее. – А что Демьян здесь делает? Почему ты не сказала, что не одна?
Ле отворачивается, смущенная моими вопросами.
- Колись! Немедленно!
- Уммм… - подруга растерянно глядит на меня. – Ну, вообще-то… мы с Демой теперь вместе…
- Шутишь? – хрипло выдавливаю я.
- Понимаешь, у него сейчас такой трудный период в жизни… Я боюсь, что в одиночку он его не переживет…
- Все. Поняла. Банальная девчачья жалость, - презрительно усмехаясь, говорю я.
- Я так не думаю, - спокойно и немного грустно отвечает Ле.
- ОК! Дело не в жалости… Пусть будет так... Продолжай…
- Не буду, - вздыхает Ле, разглаживая складки очаровательного винтажного платья пыльно-голубого цвета, надетого поверх драных джинсов. – Ты все равно меня не слушаешь.
Ле офигенно крута.
Просто офигенно.
Она круче всех, кого я знаю.
И меня это здорово достало!
- Я тут подумала… У тебя такая клеевая творческая жизнь, - я закусываю губу. Как бы снова не расплакаться. – У меня никогда такой не будет…
- Ты когда-нибудь перестанешь нес…
- Нифига! Ты крутая! А на моем фоне вообще супер. Мы с тобой… как мажор и маргинал, как белоснежная рубашка и застиранная Т-шотка, как… ну я не знаю… как Chanel #5 и «Серебристый ландыш», черт возьми!..
- Как ты можешь так говорить?! – изумляется Ле. – Как тебе не стыдно говорить такое?!
Я закрываю глаза. «I send my pain below. So send my pain below… So send my pain below… So send my pain below…»
- Что остается у человека, когда у него уже ничего не остается? – зло спрашиваю я.
- Надежда, - неожиданно быстро отвечает Ле.
- Боюсь, нам это не поможет, - потушив сигарету, сдавленным, едва слышным голосом говорю я.
- Ты о чем?
Я снова закрываю глаза. I send my pain below. So send my pain below… Please,  send my pain below… ‘Cause I need it larger than life!..»
- Эй, ты чего? – взволнованно спрашивает Ле.
- Ничего, - привычно отвечаю я.
- Мишка. Ну в чем дело?..
Все детство нас приучали к тому, что жизнь прекрасна… что добро всегда-всегда побеждает зло… И вот мы выросли. Мы получили свободу, деньги и власть. У нас появились комплексы, ненависть и тоска по детству. А еще… Мы поняли, что все, что с нами происходило, происходит и будет происходить никому нахрен не надо! Все, ну абсолютно все, что мы делаем, не имеет ни значения ни смысла. Земля – тюрьма. Мы – стадо мнительных кретинов, придумывающее себе всякие развлечения, чтобы хоть как-то убить «драгоценное время» жизни в ожидании «освобождения». Вот. Вот в чем дело.
- Мы все облажались.
- Дикий бред! – возмущается Ле на всю квартиру. – Очень просто сидеть вот так на подоконнике и ничего не пытаться сделать. Слышишь, ты слышишь меня? Очень просто оправдывать свои лень, эгоизм и трусость несовершенством мира…
- Да как ты не понимаешь, Ле! – дрожащим голосом кричу я. – Уставься правде в глаза! Все эти ваши рок-концерты, тусовки, тряпки, мэйки… Ууу… Это же просто тупое размазывание себя по жизни!..
- Успокойся…
- Мы думаем, что будем тусить вечно. Вечно, понимаешь? В крайнем случае до тех пор, пока  нам самим все это не надоест. А потом… Щелчок! И ты – совсем некстати – понимаешь, что и сумочка от Вивьен Вествуд, и безупречный мэйк, и твои сраные винтажные платья, и мартини со льдом, и даже секс с крутыми парнями – это всего-навсего мыльные пузыри!

Мыльные, мыльные…
Пузыри!
Мыльные, мыльные…
Пузыри!

- …И именно на эти пузыри, на поддержание идиотского имиджа, уходит твоя жизнь… А самые клевые вещи на свете – солнце, море, рассвет, свобода, любовь, забота, улыбки… Они достались не тебе. Ха-ха! И вот тут до тебя доходит как красиво ты пролетела, как здорово над тобой посмеялась сама жизнь… Шмотки, тусовки и секс порабощают наш мозг, а мы… мы даже не замечаем этого…
Ле тяжело вздыхает, с минуту стоит неподвижно, а затем подходит ко мне.
- Слушай, сейчас ты выбита из колеи, я понимаю… Но… Но все образуется, вот увидишь! Все будет хорошо, Мишка! Вот увидишь, все будет офигенно! Почему мы не можем просто посидеть, посмеяться, поболтать?..
- Ты меня вообще не понимаешь! – сердито кричу я. – Господи, сделай так, чтобы я поскорее сдохла…
- У тебя крыша поехала? – слегка побледнев, говорит Ле.
- Нет! Ничего у меня не поехало! Я в норме! В норме! В норме… В норме…
Я снова закрываю глаза и бормочу сквозь зубы, как мантру, как спасительную молитву: «I send my pain below… Please,  send my pain below… Please,  send my pain belo-ооо-оw!!»
- Ты совсем спятила…
- Идите вы все нахрен! – кричу я, сползаю с подоконника и, схватив куртку, выскакиваю из квартиры…
Нет, ну это уже слишком. Все против меня! Весь город против меня. Да что там город! Вся Вселенная против меня!!
Я выбегаю на грязную улицу и, прижавшись спиной к кирпичной стене, сердито осматриваю безлюдный двор. Все вокруг меня кажется смертельно тоскливым, заброшенным и бессмысленным. Кругом только холод, пустота и одиночество. Город кажется совершенно разбитым и вымученным… Господи, мы называем эту обшарпанную деревню городом?! Грязные фонари, гниющие урны, открытые канализационные люки, распространяющие запах мочи, трупов, тупости и страха, замызганные подъезды и горы-горы мусора…
Да что со мной такое, черт возьми?!
Дышишь?
Дыши…
Дыши!
Дыши!
Что там любит повторять Бергамот? Всем друг на друга пох?.. Ага, и мне пох на всех… Я ужасно устала от людей. Вконец выдохлась.
Кажется, я задыхаюсь… От асфальта, бетона, пластика… равнодушия, пафоса и прочих уродств.
Думаю, мне нужно исчезнуть из этого мира. Не важно, куда, зачем и все такое, совсем не важно… Просто – исчезнуть. Спрятаться. От боли, отчаяния, одиночества, щемящей душу никчемности. «I want duck and run… I want duck and run… I want duck and run!!»  
- Правда, я самая лучшая женщина?.. – совершенно неожиданно раздается рядом со мной чей-то голос. - Правда, я самая лучшая женщина?!!
Я вздрагиваю, медленно поворачиваю голову вправо и только теперь замечаю около себя спившуюся, лет десять немытую, с отвратительными грязными волосами и беззубым ртом… в общем, невероятно омерзительного вида женщину.
- Девушка… Я самая лучшая женщина?
- Да, - инстинктивно отвечаю я.
- Правда, я самая лучшая женщина в мире?
- Да! – выкрикиваю я.
- Ну, я же говорила! – на лице спившейся женщины появляется некое подобие улыбки.
Мне не хочется смотреть на это отталкивающее лицо. И поддерживать беседу с абсолютно чужим человеком желания нет никакого. Я брезгливо отворачиваюсь.  
- Вам плохо, девушка?
Я молчу.
I’m not fine… not O.K. …
- Девушка… Вам плохо?
I’m not fine, not O.K. … not O.K. …
- Нет, я в порядке, - немного подумав, отвечаю я.
- Это хорошо…
Я снова молчу. Мне хочется уйти, избавиться от навязанного мне общения, но не знаю, как сделать это потактичнее. «Нашла время быть тактичной!» - мысленно усмехаюсь я.
- А мне плохо… - говорит женщина плачущим голосом. - Мне очень плохо… Никто не знает, как же мне ПЛОХО…
Я хочу уйти, но не могу, что-то изнутри так и подмывает меня сказать этой спившейся неудачнице какую-нибудь по-настоящему обнадеживающую фразу. Вот только, ничего путного на ум не приходит.
- Все будет хорошо, - не глядя на женщину, произношу я и торопливо ухожу прочь.
- Спасибо… Спасибо, девушка! - отвечает она вслед. И мне кажется, что в ее голосе появилась какая-то теплота, но может быть мне это просто кажется.
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…  
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…  
Какие дурацкие слова! Они лживы ровно наполовину. А еще они такие же бесполезные как все те ободрялки-выручалки, которыми я обклеила свою комнатку: «ПРОРВЕМСЯ!», «ЭТО ПРОЙДЕТ!», «ТЫ СПРАВИШЬСЯ!», «ВСЕ РАВНО Я ВСТАНУ» и даже «НИКОГДА, НИКОГДА, НИКОГДА НЕ СДАВАЙСЯ!».
ВСЕ.
БУДЕТ.
ХОРОШО.
Уууу, какие банальные слова! От них нет никакой пользы уже лет как двести. Все люди говорят их друг другу в трудных ситуациях. Ха! Но, кто из нас хочет, чтобы ему было хорошо в каком-то там будущем - завтра, послезавтра, через год? Я – не хочу. Никто не хочет. Всем нужно, чтобы «хорошо» (то есть, счастье) пришло прямо сейчас, в этот самый конкретный момент. Потому что до счастливого будущего, если хотите знать, можно так и не дожить…
It’s not right, not O.K.
Больше часа я бродила по городу, вся в слезах, не зная, куда податься.
Бездушные улицы… полуразвалившиеся дома… бездомные кошки… недокуренные сигареты… запотевшие витрины… пустые кафе… поблекшие фонари… мрачные лужи… и мои ноги в забавных кедах…
Нашему зажравшемуся миру нет никакого дела до таких искренних и простых вещей. Вялые, истощенные, вызывающе бессмысленные, уничтоженные не то ленью, не то безумием. «Голодающие, истерические, нагие…»  Сродни битникам. Сродни Гинзбургу или Берроузу. Сродни шокирующим книгам Керуака… я люблю эти вещи. За скромность и честность, с которой они прозябают на дне этого мира. Они не надеются ни на что хорошее. Не умеют. Не надеются на нашу с вами любовь. Не положено. Не надеются на радость. Не видят смысла. Не надеются даже на такую простую вещь, как внимание. Потому что наш мир разучился, давно разучился быть внимательным. Внимательным и отзывчивым. «И это – конец. Мы рушим весь мир. Но не знаем, зачем и для чего. Это наша судьба. Все остальное – ерунда…»  И я хотела бы мыслить более позитивно, какие проблемы, хотела бы верить, что «все будет офигенно», но у меня как-то хреново получается. Может быть, я думаю о смерти больше других, потому что сильнее боюсь ее?
Потом я вернулась домой. Выпила стакан ледяного апельсинового сока, приняла душ, надела пижаму и легла спать.
Но мне совсем-совсем не спалось.
Тогда я позвонила Бергамоту и спросила, боится ли он смерти.
Кирилл очень долго молчал, а потом, когда я уже собиралась положить трубку, сказал:
- Я верю, что никто из нас не умирает. В общепринятом смысле. Мы просто переходим в новую форму существования…
- В какую форму существования перешел Миллингтон? – зло спросила я.
Берг вздохнул, снова помолчал, а потом выдал чудовищную цитату (кажется, из Мураками:)
- «Мертвый навсегда останется мертвым. А нам нужно жить дальше».
- Ты удивительный засранец, - грустно усмехнулась я.
- Я в курсе своих недостатков, - ответил Берг и бросил трубку.

ВСЕ В ПОРЯДКЕ.
ВСЕ ПРОСТО СУПЕР.
ВСЕ ОТЛИЧНО.
ТЫ ПРОСТО УМЕР.

(ГЛАВА ВОСЬМАЯ)

"Running up that hill"

Вечером в пятницу мы с Тимом отправились в гости к Ле.
Дело в том, что самопальному бэнду "Чокнутые кондитеры", в котором играли Ле, Дема и еще пара придурков, на днях исполнилось два года. Моя подруга была так счастлива, что даже решила устроить по этому поводу небольшую вечеринку. "Только для друзей", - сказала мне Ле по телефону. Под "друзьями" она подразумевала Бергамота и Демьяна (я же не удержалась и настояла на том, чтобы привести с собой Тима; тем более, что он тоже играл в никому неизвестной панк-рок-группе). Короче говоря, у меня был веский повод свести этого "декоративного парня" в кедах Фредди Перри с моими, помешанными на музыке друзьями. Это должна была быть обычная тихая вечеринка. Пицца, портвейн, любимые пластинки...
Около одиннадцати вечера Тим и я, безумно хохоча, ввалились в полутемный подъезд элитной высотки.
- Ой, а лифт не работает! – несколько раз нажав замерзшим пальцем кнопку вызова, с досадой воскликнула я.
- Не работает? – переспросил Тим и немного растерянно посмотрел на меня.
- Идем пешком! – сказала я, увлекая его к лестнице.
- А как твою подружку-то зовут? – неожиданно спросил он.
- Ле!
- Ле? Веселое имя!
- Веселее не бывает, - хмыкнула я, едва поспевая за Тимом, который в два счета преодолел первый десяток ступенек. – Ле… Она моя лучшая подруга... Мы дружим… - я сделала в уме несколько нехитрых вычислений. – Семь с половиной лет! И за это время ни разу не поссорились… Между прочим, для девчоночьей дружбы это большая редкость.
- Согласен. Это для любой дружбы большая редкость.
- Думаю, ты ей понравишься, - многозначительно произнесла я, с большим трудом преодолевая очередную пару ступенек.
- Надеюсь…
- Это важно! Я очень хочу, чтобы вы поладили, - остановившись на площадке шестого этажа с целью немного отдышаться, решительно сообщила я.
- Ха-ха! Кого я вижу! – раздался внезапно громкий голос. По ступенькам с презрительной ухмылкой спускался Бергамот.
- Привет! – вздрогнув от неожиданности, воскликнула я. – Давно не виделись!
- Не то слово! – смеясь ответил Кирилл. - Ну как ты?
- Жива, как видишь, - иронически ответила я.
Казалось, со времени нашей последней встречи Бергамот ничуть не изменился. Тяжелые ботинки, потертые джинсы, растянутый свитер Pal Zileri, купленный в секондхенде больше года назад. Взъерошенные волосы. Осунувшееся лицо. Надменный взгляд. Кажется, все на месте… Или не все? Нет, все-таки что-то изменилось…
- А куда это ты собрался?
- В магазин. Меня отправили за вином и апельсинами. Ле решила во что бы то ни стало угостить нас глинтвейном…
- Клево, - обрадовалась я. – Мы чертовски замерзли…  
- А кто это с тобой? – поравнявшись с Тимом, самодовольно спросил Кирилл.
- Мой друг, - не без гордости ответила я. – Тим! Ты разве не помнишь его? Он работает в кафе...
- ...официантом, - все с той же презрительной ухмылкой на небритом лице произнес Берг.
Бергамот и Тим некоторое время просто молча рассматривали друг друга, а потом Кирилл сказал:
- Ну, я пошел… Скоро увидимся…
- Не споткнись, - просто сказала я.  
Мы с Тимом поднялись на следующий этаж.
Я остановилась перед массивной дверью и трижды нажала кнопку звонка.
Девочка-пофигистка жила вместе со своими родителями в просторной и очень комфортной квартире, заваленной книгами, пластинками, рисунками и фотографиями. Ее отец владел крохотной арт-галереей (зато в самом центре города), а мать преподавала искусство рисования в одном из престижнейших колледжей. Они часто ездили за границу, к огромной зависти друзей и соседей. Постоянно посещали всевозможные презентации и выставки. Занимались благотворительностью. Думаю, они мнили себя БОЛЬШИМИ интеллектуалами. В том же ключе  старались воспитывать единственную дочь. Они сильно давили на Ле. Неустанно повторяли, что она должна бросить «эту идиотскую музыку» и заняться карьерой «по-настоящему». Они не верили в нее как музыканта. Никогда. Их ужасно раздражали неформальные манеры Ле, а особенно ее рваные платья и драные джинсы. Знаете что, как и для многих, репутация, статус и прочая туфта были для родителей Ле гораздо (гораздо!) важнее, чем счастье дочери.  
...Прошло не менее двух минут, прежде чем дверь распахнулась и на меня с потоком радостных восклицаний набросилась девица с пергидрольными локонами а-ля Кристина Агилера. На ней было винтажное платье из жатого шифона, дорогие ажурные чулки и перламутровые пластиковые браслеты. В этой шикарной блондинке с глазами, подведенными как у балерин Большого театра, я не сразу узнала свою лучшую подругу.
- Ты… Ты перекрасилась? – разочарованно протянула я.
- Да! - расцеловав меня в обе щеки, ответила Ле. - Берг говорит, что теперь я вылитая Гвен Стефани!
- Какой ужас… - еле слышно пробормотала я.
Ле посмотрела на Тима, сделала удивленные глаза и весело поинтересовалась:
- Твой парень?
- Это Тим. Мой друг. Я тебе рассказывала про него.
- Тим! – довольно воскликнула подруга. Она схватила нас за руки и втянула в квартиру, из которой неслась громкая музыка. - Скорее! Снимайте обувь и проходите в гостиную. Будем пить глинтвейн!
Минут через двадцать пришел Бергамот с двумя бутылками самого дешевого красного вина и пакетом апельсинов.
Пока Ле возилась на кухне, мы открыли одну из бутылок. Дема принес чистые бокалы и, наполнив их вином, предложил нам выпить за встречу. Мы чокнулись. После нескольких глотков Тим с бокалом в руках сел в кресло, поближе к окну. Выглядел он на удивление рассеянным и обеспокоенным.
- Значит, вы познакомились в кафе? – с интересом посмотрев на него, спросил меня Кирилл.  
- Да, - совершенно спокойно отозвалась я.
- Как забавно… - хмыкнул Берг.
- Ну да... Нас объединила любовь к Тому Уэйтсу, - шутливо сказала я.
- Просто удивительно… - произнес Бергамот, ставя в проигрыватель пластинку Дженис Джоплин. – Никогда бы не подумал, что официанты слушают что-то кроме...
- Кстати, официант - это просто подработка, - перебила я и посмотрела Кириллу в лицо. - На самом деле, Тим талантливейший парень…
- Даже так, - сказал Кирилл, отводя взгляд.
- И… между прочим... - я посмотрела на безучастного ко всему происходящему Тима. - Он играет в рок-группе!
- Ну конечно! – ударяя себя по лбу, воскликнул Бергамот. – А я все голову ломаю: где я мог видеть его раньше!
- «Маргиналы в шоколаде»... Так, кажется, ваш бэнд называется? – обратилась я к Тиму.
Тот ничего не ответил.
- Я, наверное, помогу Ле, - хмыкнул Дема и быстро ушел в кухню.
Берг и я молча стояли друг против друга.
- Дай закурить! - вдруг сказала я.
Кирилл недовольно поморщился, вынул из кармана джинсов пачку сигарет и протянул мне одну. Я закурила. Прошла к дивану и села.
Бергамот посмотрел на меня долгим внимательным взглядом.
- Тебе не идет сигарета...
Я пожала плечами.
- А Ле? Ей сигарета к лицу ?
- Хмм... Сигареты идут только мужчинам...

Я глупа.
И вы глупы.
Я тупа.
И вы тупы.
Я мертва.
И вы мертвы...
Это просто п...ец какой-то!
Я же говорю, мы облажались.
Мы облажались настолько, насколько это вообще возможно.
Боже мой, кого-нибудь, кроме меня это по-настоящему волнует?!

Дверь гостиной распахнулась от сильного удара ногой, и вошел Дема с тяжелым подносом в руках.
- Ну-ка, помогите мне! – весело скомандовал он.
Тим вскочил и помог Демьяну поставить поднос с глинтвейном и апельсинами на металлический столик.
- Профессиональная привычка? - попытался съязвить Бергамот.
- Какого хрена? - я бросила на Кирилла хмурый взгляд.
- Ты не представляешь, - обратился Берг к Ле, как только та внесла в комнату большую стеклянную чашку цветных леденцов "Мишки Гамми". – К нам в гости забрел солист местной рок-группы.
- Ух ты! – усаживаясь в одно из двух кресел у окна, улыбнулась Ле.  
- «Маргиналы в шоколаде»… - хихикнул Бергамот, добавив в высокий стакан с глинтвейном немного дешевого портвейна.
- Неудачники, но в шоколаде, – покачал головой Дема, усаживаясь прямо на голый пол среди книг по искусству и старых пластинок.
- Ну да, сейчас это модно - быть аутсайдером, бездельником, лузером, непонятым гением, - самым серьезным тоном произнес Бергамот. – Режиссеры-неудачники снимают арт-хаус... Писатели-лузеры сочиняют романы, полные матов и дерьма... А музыканты-маргиналы играют нечто среднее между настоящим панком и каким-то отстоем...
- А я ничего не слышала о такой группе... Вы, наверное, еще ни одного альбома не записали? - повернувшись к Тиму, спросила Ле.
Я посмотрела на него, он по-прежнему молчал.
Знаете, когда ты все время молчишь, так удобнее. С тобой никто не спорит (да и как, ты же никому не возражаешь!), тебе не задают дурацких вопросов (если их можно задать кому-то другому, зачем допытывать тебя). И, если честно, все полагают, что раз уж ты молчишь, значит, все ОК, все в порядке, все как надо... Тогда я тоже решила сделаться молчаливой и тихой...
- Он что, язык отморозил? - не удержался Дема.
...Но, конечно, у меня это выходило совсем не так хорошо как у Тима...
- У него... - начала врать я. - Он сорвал голос! Ему тяжело говорить. Отвяжитесь от него, пожалуйста.
- Сорвал голос? - Ле жалостливо посмотрела на Тима. - Бедняжка... Я его понимаю... На что только не идут творческие люди ради своей самой главной мечты...
Черт возьми, о чем это она?..
- Да уж... В последнее время люди неоправданно легко расстаются со своими мечтами, - отпив немного вина из моего бокала, саркастически произнес Берг. - Я даже начинаю беспокоиться, все ли у них в порядке со шкалой удовольствия...
- А что, есть такая шкала? - удивленно спросил Дема.
- Естественно! - ответил Кирилл.
- Прикольно! - хихикнул Дема, опуская в свой бокал еще одну дольку апельсина. - Что там должно стоять на самом верху? Оргазм?
- Пффф! Лично для меня оргазм является сомнительным удовольствием, - фыркнула я.
- Ну конечно! - Демьян подозрительно посмотрел на меня. - Да ты, наверное, такая же фригидная, как моя бабуля!
- Как смешно! - невольно воскликнула я. - Лучше помастурбировать лишний раз, чем ложиться в постель с тем, к кому не испытываешь ничего, кроме животного влечения. Случка - для сучек и кобелей. Может, кому-то трудно в это поверить, но я не хочу, чтобы парень спал со мной только из-за того, что у меня есть грудь и вагина. Я хочу, чтобы он спал со мной, потому что я - ЭТО Я!
- Это правда! - сердито добавила Ле. Она зажгла сигарету и глубоко затянулась. – Вы - парни - озабоченные самцы. Тащите в постель все, что не сопротивляется. А нам, девушкам, нужны...
- Чего? - воскликнул Дема.
- Черта с два! - возмутился Берг.
- Ладно, - согласилась я. - Может, я и загоняю, но... В отличие от тебя, Дема, счастье оргазмами не измеряю.
- Он и не говорил, что счастье заключается в оргазме, - хмуро произнес Кирилл.
- Да! Я ничего подобного не говорил! - вскричал Дема и, схватив со столика пузатый бокал, залпом допил свое вино. - Я вообще не знаю, что такое счастье, я его никогда не испытывал...
- Сменим тему! - воскликнула Ле. - Давайте лучше выпьем за нашу группу: "Чокнутые кондитеры" форэва!
- А почему бы нам не выпить за "Маргиналов в шоколаде"? - сказал Кирилл, добавляя в свой бокал еще немного портвейна, и взглянул на Тима.
Тот, как и следовало ожидать, снова промолчал.
Молчать просто так – невероятно скучно. Но Тим… Думаю, он не просто молчал, он наблюдал. Именно так – наблюдал. Наверное, это интересно - наблюдать за тем, как люди постепенно, с непривычки крайне медленно, начинают забывать о твоем присутствии. Хотя нет… Скорее, они начинают привыкать к тому, что ты, вроде как, все внимательно слушаешь и со всем, вроде как, соглашаешься…
Демьян отпил немного глинтвейна, закурил и важно спросил:
- Слушай, приятель, а тебе не кажется, что ты ведешь себя как ЖОПА?
- Человек сорвал голос, ему трудно говорить, - пробурчала я, и подошла к проигрывателю сменить пластинку.
- Ему с нами скучно, - констатировала Ле, пытаясь при помощи десертной ложки выловить из своего бокала дольку апельсина.
Я слегка поморщилась и снова посмотрела на Тима.
Удивительно, но, когда ты молчишь, людям кажется, что тебя, вроде как, и нет. Они не просто перестают говорить с тобой, они начинают говорить о себе (еще бы! ты ведь, придурок, все время молчишь)! И тогда ты узнаешь о человеке много нового. Нового и неожиданного… А еще, наверное, когда ты молчишь, ты никому не интересен (и, вроде как, совсем-совсем не нужен).
- «Если у меня есть, что сказать, лучше бы этому быть о..енно важным и лучше бы это было сказано в новой и неожиданной форме», Дуглас Коупленд. – зачем-то вставила я.
- О! Коупленд! – оживился Дема. – Я прочел недавно одну из его книг!.. «Жизнь после Бога» - дерьмо, конечно, полное!  
- Что ты понимаешь в литературе! – фыркнула я.
- Нет, это не дерьмо… Это хуже, чем дерьмо…
- Меня тошнит от этой дешевой болтовни… - тяжело вздохнув, сказал Тим.
Бергамот и Ле с изумлением посмотрели на ни с того ни с сего заговорившего гостя.
- Извини, я не понимаю… Что это значит? – пробормотала Ле.
- То, что вы только что слышали, - медленно поднявшись, ответил Тим.
Он посмотрел на часы, затем поставил недопитое вино на металлический столик и, сделав неосторожное движение, «ненароком» опрокинул пузатый бокал на пол. Тонкое стекло тихонько хрустнуло и раскололось на несколько мелких кусков.
- Ааа… - уставившись на темную бордовую лужицу, живо растекшуюся по выбеленному дубу, простонала Ле.
- Скончался, - осторожно констатировал Дема.
- Какой ужас! – покачал головой Тим. – Какой же я неуклюжий! Просто не знаю, что и делать…
После этих слов он со странным равнодушием переступил через осколки дорогого стекла и как можно более неторопливо направился к двери, ведущей в прихожую.
- Ну ты и свинья! – истерично заорала вслед ему разъяренная Ле.
Тим сразу же обернулся, собрался что-то ответить, но не успел. Побелевшая от злости Ле схватила первое, что подвернулось под руку, - огромную стеклянную чашку с леденцами - и с силой запустила ею в оцепеневшего от неожиданности парня. Чашка неуклюже пролетела через шикарную гостиную и, больно въехав Тиму по зубам, с тяжелым стуком опустилась на дубовый пол. Цветные леденцы весело разлетелись по комнате.
- Ни хрена себе, - усмехнулся Берг.
- Ну и дела! - ошалел Дема.
Я поперхнулась и глухо закашляла.
Ле уперла руки в бока и, тяжело дыша, смотрела на Тима.
Тот инстинктивно зажмурился и застыл на месте.
И только бесстрастный проигрыватель продолжал, как ни в чем не бывало, крутить пластинку Тома Уэйтса.
Прошло несколько секунд.
Открыв один глаз, Тим презрительно посмотрел на Ле.
Мое сердце сжалось. И почему-то мне стало очень-очень страшно…
- Ты что делаешь? – закричала я опомнившись. – Совсем спятила?!
- Это ты спятила! – истерично заорала Ле. – Кого ты привела?!
Тим, прикрыв рот тыльной стороной ладони, вылетел в коридор. Я поспешила за ним.
- Я пойду, - быстро натягивая куртку, прохрипел он.
- Подожди! Я с тобой!
- Нет… Не надо… Извини, что так вышло… - сказал Тим уже в дверях и выскочил в подъезд.
- Поганая, поганая, поганая свинья! – злобно выкрикивала Ле. – Он хоть знает, каких денег стоит один такой бокал? Это же подарок бабушки моим родителям на новоселье! Что я им теперь скажу? Как я буду им в глаза смотреть! А пол? Что мне делать с этим ужасным пятном на полу?
Она повалилась на диван и громко разрыдалась.
- Ну и дура же ты! – вернувшись в комнату, решительно заявила я. – Ты не имеешь права обходиться подобным образом с моими друзьями! Слышишь? Не имеешь!
- Ну так чего ты тут встала? Катись за ним! – злобно приказала Ле. – Катись отсюда! Ты мне больше не подруга!
- А я никогда не была тебе подругой, - неожиданно спокойно сказала я, возвращаясь назад в прихожую. – Кукла пергидрольная…
- Что? – Ле стремительно подскочила и выскочила за мной. – Что ты сказала?
- Я всегда чувствовала себя рядом с тобой гадким утенком, - сердито отозвалась я. – Ле такая клеевая! Ле такая умная! Ле такая неординарная! Боже мой, какая Ле охренительная! Может, раньше мне и хотелось быть хоть капельку похожей на тебя, но теперь… Причинить боль другому человеку только за то, что тот грохнул какой-то идиотский бокал… Кусок стекла… Да ему сто лет в обед! Удивляюсь, как твоя бабушка не забрала эти бокалы с собой в могилу…

Даже если тебе хочется нарушить все правила в мире - СДЕЛАЙ ЭТО! Это - дело принципа.

- Что?! – завопила Ле. – Убирайся!! Вон!! Пошла вон!!
- Ладно, согласна, бабушку я задевать не имела права… Но в остальном…

Даже если тебе хочется нарушить все правила в мире - СДЕЛАЙ ЭТО!! Здесь и сейчас. Завтра это не будет иметь никакого значения.

- Вон, я сказала! Вон из моего дома! – прокричала Ле в припадке ненависти и толкнула меня к входной двери.
- Девчонки, успокойтесь! Вы чего… – воскликнул изумленный Бергамот.  
- Да пошла ты, - презрительно фыркнула я прямо ей в лицо и, наспех одевшись, быстро выскользнула в подъезд.
- Сволочь, сволочь! Какая же ты сволочь! – орала Ле мне вслед.

Завтра ты получишь то, что уже давно заслуживаешь. Это не предупреждение. Это факт.

Очертя голову я бросилась вниз по ступенькам широкой каменной лестницы, но вскоре запнулась и, прежде чем комично распластаться на одном из нижних этажей элитной высотки, пребольно стукнулась лбом о чью-то железную дверь.
- Твою мать! – страшным голосом заорала я.
На удивление быстро поднявшись, я потерла ушибленное место и устало побрела вниз. Отчего-то мне стало так обидно, что даже захотелось умереть, немедля ни секунды.
- Черт, черт, черт! ЧЕЕЕЕЕРТ! – топая ногами, вопила я.  

Равнодушие убивает. Завтра ты в этом убедишься. Сполна.

- Мишка! – свесившись с верхнего этажа вниз прокричал мне Бергамот. – Мишка! Ты куда?..
- К черту всех, – тихонько всхлипнула я. - Как же вы меня достали…
Иногда нехорошие слова вырываются из тебя как бы сами собой. И ты уже ничего не можешь с ними сделать. Когда ты их произносишь, тебе кажется, что это нормально. Но через двадцать, тридцать, сорок минут ты вдруг понимаешь: этого говорить не следовало.
- Пойду домой… наемся шоколада… Буду есть, пока не лопну… Да! Пока не лопну! А вы… А вы… А вы допивайте свой гадкий глинтвейн-портвейн!
Как меня учил папочка? «Что бы ни случилось: подними голову, распрями плечи и вперед! Никого не слушай! Иди себе прямо и иди…» Голова. Плечи. Вперед! Голова. Плечи. Вперед! Никого не слушать! Никого не слушать!.. Черт, но это же так трудно!
На одном из этажей я взобралась на широченный подоконник, просунула голову в форточку и выглянула на улицу.
Шел снег. Огромные пушистые хлопья то и дело липли к лицу и тут же противно таяли.
Из подъезда на заснеженную темную улицу вывалился Тим. Подышав немного морозным воздухом, он с видимой злостью выплюнул что-то в ближайший сугроб.  
- Тим! – позвала я. – Подожди!

Один из твоих друзей  тебе уже давно не друг. Это факт.

- Иди к черту! – раздирающе-пронзительным голосом прокричал он.
Тим надрывно закашлялся, постоял еще немного около ухоженного подъезда, и, шатаясь, не то от боли, не то от усталости, побрел в сторону ближайшей остановки…
Сунув руки в карманы, он заорал на всю улицу песню Цоя:

В небе над нами горит звезда-аааа!
Некому, кроме нее нам помооочь!
В темную-темную-темнуюуу-ууу…
Ноо-ооочь…

Я села на лестнице и разревелась.

Не хочу быть нормальной.
Не хочу быть жизнерадостной.
Не хочу жить "долго и счастливо".
Хочу жить деструктивно и нелогично.
Хочу поскорее прожить эту гребаную жизнь.
И наконец сдохнуть!
И наконец, мать вашу, сдохнуть!

Лифт по-прежнему не работал, и я угрюмо поплелась вниз по темной лестнице.
У меня было такое отвратительное настроение, невыносимо хотелось сделать что-нибудь поганое. Несколько секунд я прикидывала в уме, чем бы насолить этому ухоженному дому и, в конце концов, решила стащить с подоконника какой-нибудь цветок. На одном из нижних этажей я выбрала симпатичный горшок с неизвестным мне растением и, спрятав его под курткой, отправилась домой. Мне, определенно, стало немного легче.    
По дороге я зашла в супермаркет и зачем-то купила огромную плитку шоколада и пачку глянцевых журналов.
Вернувшись в темную бесчувственную квартиру (мои родители уехали на выходные в загородный домик своих давних приятелей), я сразу же поплелась на кухню. Поставила на плиту чайник, поделила шоколад на дольки и принялась листать только что купленные журналы…
Как всегда писали в них всякий тщеславный бред. Про то, что в моде стиль 60-х, красный цвет, большие сумки и пластиковые браслеты… Про то, что главная задача этого сезона выглядеть так, что бы быть в центре всеобщего внимания… Про то, что модные дизайнеры ночей не спят, все стараются сделать так, чтобы наряды из их новых коллекций как можно лучше подчеркивали сексуальность клиентов. Еще там были какие-то интервью с мега-успешными моделями и актрисами. Как и заведено в таких изданиях, лопотали эти женщины исключительно о последних модных показах, шумных тусовках, новых диетах и т.п. и т.п. В общем, сплошное гламурное развлекалово.
Все то время, что я листала эти журналы мне хотелось встряхнуть всех этих костлявых девчонок и крикнуть: «Хей! Что происходит, твою мать? Неужели тебе и в самом деле хочется быть такой? Неужели ты и в самом деле хочешь стать раскрашенной фотографией?» По-моему, в своем желании быть в центре внимания, быть не как все, быть круче других наша культура потребления зашла слишком далеко. Почему, подумала я, люди должны каждый день доказывать друг другу, кто они такие? Почему этот мир заставляет нас доказывать друг другу, что мы действительно круты? Почему нам так хочется быть значительными в глазах других людей? Понятно, что никто из прохожих не может просканировать наш мозг или внутренние качества. Но разве это повод кичиться модными тряпками, яркой косметикой или дорогими часами? Вы думаете, что чем дороже и красивее будет ваша одежда, тем больше почета и уважения вам окажут? Ребята, забросьте к чертям ваше тщеславие! Если вы кайфуете от одной мысли о том, что владеете чем-то эксклюзивным и безумно дорогим, грош вам цена как человеку! Если вы получаете настоящее удовольствие, кичась своими шикарными шмотками и огромными деньгами, вы просто прожигаете собственную, и без того никчемную, жизнь. По большому счету вы ничего не выигрываете… Разве что… Разве что еще больше ненависти, еще больше зависти, еще больше презрения к себе со стороны тех, кто не может позволить себе купить очередной брелок от Prada…    
Пока мой любимый чай с имбирем заваривался, я взяла мобильный и набрала номер Тима. После семи гудков я отключила телефон и с раздражением забросила его на холодильник.
- Придурок! - буркнула я, забралась с ногами на подоконник и уставилась в окно.
Конечно, я не образец для подражания. И, с какой стати я кого-то учу жизни…
Ладно, пусть я эгоистка, пессимистка, трусишка… И не так охренительно прекрасна… как все эти голливудские пустышки. Ну и флаг им в холеные наманикюренные руки! В конце концов, смысл моей жизни отнюдь не в том, чтобы нравится всем. Глупо, делать вид, что я талантлива, креативна, неординарна и, вообще, незаменима. Особенно, если на самом деле это совсем не так. Да и кому это надо? Люди такие вредные. Им все никак не угодишь. Людям уже давно положить на все мои слова и мысли. Ха! По-моему, жители нашей планеты просто неприлично равнодушны ко мне. Интересно, почему?.. Впрочем, разве могут быть интересны людям я или моя жизнь, когда им безразличны даже жизни собственных друзей?

Doesn't hurt me...
No, no, he doesn't hurt me!..
I wanna feel how you feel.
But you wanna hurt me...

Через некоторое время, около трех часов ночи, ко мне пришел пьяный Бергамот. Пьяный и одержимый. Вид у него был ужасный – рваная куртка, грязные джинсы, содранные в кровь руки, подбитый глаз…
- Что случилось? – с демонстративным безразличием спросила я.
- Да так! – махнул рукой Берг. – Ерунда! Натолкнулся на пару дебилов...
Я уложила его спать на диван в большой комнате. Он завалился прямо в джинсах и футболке, предварительно стянув носки и олимпийку. И, пробормотав фразу «Блин, надоело мне все», сразу же заснул.
Я прикрыла его пледом (тем самым – из Лондона) и ушла в свою комнату.
И вдруг я услышала знакомую грустную мелодию… Это было так странно: осознавать, что твою любимую песню слушает какой-то другой человек… Я напрягла слух… Coldplay… «In my place»… Я усмехнулась. Подумать  только, мои вечно орущие друг на друга соседи крутят в три часа ночи самую меланхоличную музыку на свете.
Я села на подоконник с ногами и, уткнувшись подбородком в колени, слушала надрывный голос Криса Мартина. «Пожалуйста, пожалуйста… Вернись и спаси меня…» Кажется, в этой песне были такие слова…
Знаете, обычно, по вечерам, я говорю себе: сдаюсь, не могу больше. А утром просыпаюсь и думаю: ну нет, буду бороться! Просто назло всем этим «непроснувшимся» уродам поднимусь и пойду дальше! И начинаю все с самого начала. Но потом наступает вечер… И я снова падаю! И конца этому, кажется, не будет никогда. Блин. Страшно.

Doesn't hurt me…
No, no, he doesn't hurt me!..
I wanna feel how you feel.
But you wanna hurt me…

Поздно утром мы с Бергамотом сели на кухне завтракать.
Я приготовила какао и овсяную кашу, Кирилл – омлет  с помидорами и красным перцем.
Несмотря на то, что какао я варила впервые в жизни, у меня все получилось.
- И совсем недурно вышло, между прочим, - сказала я, разливая какао по чашкам и посыпая его сверху корицей.
- Спасибо, – устало произнес Берг, придвигая к себе одну из чашек.
Я молча улыбнулась.
Мы о чем-то болтали, пили какао с корицей. Я несколько раз пыталась расспросить Кирилла о том, что с ним произошло вчера, но он каждый раз переводил тему, а потом вообще сказал, что ничего не помнит. Я знала, что это вранье, но сделала вид, что вполне удовлетворена таким ответом…

"Несчастье, тоска, грусть, мысли о самоубийстве - это сейчас у всех в крови. Катастрофы, бессмыслица, неудовлетворенность носятся в воздухе... На меня это производит бодрящее впечатление. Ни подавленности, ни разочарования - напротив, даже некоторое удовольствие. Я жажду новых аварий, новых потрясающих несчастий и чудовищных неудач. Пусть мир катится в тартарары..." - Генри Миллер, "Тропик Рака", 1934 г.

Бергамот просидел у меня еще около часа. Помог убрать со стола, а потом резко засобирался домой.
- Ты помирись с Ле, - сказал он, когда мы вышли в прихожую.
- Ни за что. Я ей не нужна. Я ей никогда не была нужна, - хмуро ответила я. – Я вообще никому не нужна…
- Глупая, - притянув меня к себе, рассмеялся Берг. – Ты нужна мне!
- Правда что ли?.. – притворно удивилась я.
- Я очень тебя люблю, - серьезно отозвался Кирилл.
Любовь... Чувак, ты и понятия не имеешь, что есть такое слово на свете.
- Знаешь, кроме тебя, Ле и Демьяна у меня ведь никого нет... По большому счету...
Я ничего не ответила, лишь глупо улыбнулась.
Кирилл наклонился, неловко поцеловал меня в щеку и ушел.
«Я… очень… тебя… люблю…» - мысленно повторила я, когда дверь за Бергамотом захлопнулась.
Хмм… Может быть, так и было, может быть, он не врал… Только вот, теперь мне было все равно… «It’s too late apologize…»
Я прошла в большую комнату, включила телевизор и, закутавшись в плед, завалилась на диван.
Настроение у меня по-прежнему было неважным. Не сказать, чтобы мне было все также тоскливо, просто взгрустнулось немного. Знаете, такая грусть, которую можно запросто стряхнуть с себя, если, например, послушать любимую песню, или хотя бы несколько минут поговорить с очень близким человеком. Правда, ситуация несколько усложняется, когда ты неожиданно осознаешь, что у тебя нет ни любимых песен, ни близких людей…
И вроде все нормально, но мир пошатнулся. И жизнь уже давно не предлагает ничего путного. Только боль и страх. Только страх и боль. Страх и боль.

Stop me...
Stop me...
Stop me...
Stop me...

«…Восемь человек погибли и еще пять получили ранения в результате стрельбы, устроенной в торговом центре в городе Омаха (штат Небраска, США)... – очень серьезным тоном вещала  красивая брюнетка с ярко-красной помадой на пухлых губах. - Как позже удалось выяснить полиции, смертельный огонь по покупателям открыл девятнадцатилетний Роберт Хоукинс... В торговом центре началась паника. Люди бросились бежать в разные стороны, стараясь прикрыть собой детей. Самые сообразительные забаррикадировались в примерочных кабинках. По свидетельствам очевидцев, убийца носил короткую военную стрижку, был одет в камуфляж и имел при себе черный рюкзак. Хоукинс произвел около сорока выстрелов, после чего пустил себе пулю в голову..."
На экране появилась фотография симпатичного очкарика с рассеянным взглядом. Глядя на это фото, трудно было поверить в то, что этот парень мог пристрелить восемь человек... что он вообще мог кого-то пристрелить...
- "...Хоукинса выгнали из родительского дома около года назад, и он поехал жить к другу в пригород. "Когда он первый раз появился у нас дома, то выглядел как потерянный щенок, которого никто не хочет подобрать. Он был интровертом, "проблемным" парнем", – рассказала журналистам медсестра Дебора Марука-Ковак, которая вместе с мужем заботилась о Хоукинсе, друге своего сына.
…Марука-Ковак сообщила, что он звонил ей в среду и сказал, что оставил для нее записку в спальне. Объяснять ничего он не захотел, сказав, что "уже слишком поздно".
"ПРОСТИТЕ МЕНЯ ЗА ВСЕ. НАКОНЕЦ-ТО Я ПЕРЕСТАНУ БЫТЬ ОБУЗОЙ ДЛЯ СВОЕЙ СЕМЬИ И ИЗБАВЛЮСЬ ОТ ОЩУЩЕНИЯ БЕСПОЛЕЗНОСТИ. ТЕПЕРЬ Я ПРОСЛАВЛЮСЬ", – было написано в записке...
…Произошедшее в Омахе стало уже вторым в этом году в США случаем массового расстрела мирных граждан в торговом центре. В феврале этого года восемнадцатилетний Сулейман Талович открыл стрельбу в торговом комплексе в городе Солт-Лейк-Сити (штат Юта), убил пятерых и ранил четверых человек, после чего был застрелен полицией…»
У меня по телу поползли мурашки.
Я пощелкала пультом по другим каналам, а потом и вовсе выключила телевизор.
Что ж, Роберт, ты прославился, твою мать!
«Мы сходим с ума, мы умираем… И никто нас не жалеет…» Почему? Но почему? Почему так происходит?
Я снова вспомнила Банану Ёсимото: «И как бы ни было ужасно то, что мы пережили, мы должны помнить, что могут быть вещи и пострашней. И в этой ночи тоже дышат сотни тысяч несчастных людей. Прямо сейчас, в эту секунду люди умирают, теряют родных. Их предают, убивают. Мир такой огромный… Хоть бы это все прекратилось. Хоть бы стало меньше несчастных детей…»
Хоть бы стало меньше таких, как Роберт Хоукинс… Хоть бы их вовсе не стало…

СРЕДСТВА ОТ ДЕПРЕССИИ:
МАРИХУАНА.
ТРЕПОНАЦИЯ ЧЕРЕПА.
СМЕРТЬ...
ВЫБЕРИ СВОЕ!

(ГЛАВА ДЕВЯТАЯ)

"How to save a life"

Трудно объяснить мое состояние в тот день... В моем воспалившемся мозге происходило что-то  страшно непонятное. "Страшно непонятное" - два ничего не значащих слова для тех, кто "смеется, счастлив, непредсказуем и наивен".
Скажу прямо, жизнь так здорово двинула по нервам, что я перестала понимать, что со мной происходит. Если бы понимала, было бы легче. "Вопрос, на который нет ответа, - барьер, через который нельзя перешагнуть". Ненавижу вопросы без ответов. Да и сами ответы ненавижу. Вообще все ненавижу...
Я лежала, накрывшись одеялом с головой, и приказывала своему мозгу спать. Я так и говорила ему: "Усни, усни, усни, придурок... Ты же знаешь, я не в силах подняться с постели. Ты же знаешь, я не собираюсь вставать. Ты же знаешь, я вообще не собираюсь больше жить! Усни, усни, усни, самовлюбленный засранец..."
Я чувствовала себя опустошенным, одиноким и потерянным невротиком. Я продолжала ненавидеть все вокруг, включая саму себя, все с той же неистовой силой вконец отчаявшегося неудачника. Я... Господи, да я даже не знала, как мне прожить еще один день, как выдержать эти двадцать четыре часа боли и страха. "Неудачный день. И неделя. И месяц. И год. И жизнь. Будь она проклята".
«Неужели, это никогда-никогда не закончится?», - глупо спрашивала я себя… «Никогда!» - авторитетно отвечал мой гадкий мозг. Никогда, никогда, никогда…
Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.

НИ-КОГ-ДА! ДА!

Не знаю, как мне удалось вылезти из постели со всем этим устрашающим дерьмом в голове, потому что в тот день я явно была не в себе.
Как только я притащилась в ванную и увидела в зеркале ужасные распухшие от слез глаза, то тут же начала реветь снова.
Бог мой, я рыдала так, что думала умру от разрыва сердца. Я рыдала так, что казалось просто не вынесу этого.
Я ревела, потому что больше ничего не могла, сделать, потому что больше ничего не могла придумать, потому что больше ничем не могла себе помочь.
Что это за жизнь? Что это за жизнь, спрашивала я у своего отражения? Что, что, что это за жизнь?! Но отражение помалкивало, ему было абсолютно наплевать на меня, свою хозяйку.
И вот тогда я поняла, каких катастрофических размеров достигла моя усталость. Каким психически больным, измученным, раздраженным существом я стала.
«Больше так не могу… Я больше так не могу… Я больше ТАК НЕ ХОЧУ!! - бестолково повторяла я сквозь слезы. - К черту все! К черту все! К ЧЕРТУ ВСЕ!!»
О, как же мне было противно быть самой собой. Мне не хотелось больше БЫТЬ. Совсем. Мне хотелось выключить себя, как лампочку в кладовке. Щелк! И готово.
«Я должна остановить это немедленно… Я должна остановить это немедленно...» - то и дело повторяла я сквозь слезы. Щелк! И готово.
Вдобавок ко всему у меня из головы никак не шел тот парень из торгового центра – Роберт Хоукинс. Я все думала о нем и думала… У меня было столько вопросов… И ни одного ответа…
Я решила, что мне тоже нужно умереть. По-настоящему. Всерьез. Конечно, какое-то время я пыталась ухватиться за этот мир, пыталась найти хоть какую-то reason to live... В конце концов, писал же Ферейра в романе "Во имя земли", что "нас держат вещи, люди, привычки и ненависть, и планы, и ото всего этого надо оторваться, а это очень трудно". И, скорее всего, он был прав. У каждого есть свои маленькие reasons to live, причины, чтобы существовать. А у меня их не было. Как говорится, были да сплыли.
Впрочем, в тот вечер у меня не было ничего. Ни любви, ни счастья, ни желаний, ни амбиций, ни целей, ни надежды, ни веры… Ничего? Нет, погодите! У меня была ненависть. Боль. Ненависть и боль. И непререкаемое желание сдохнуть! Как можно скорее сдохнуть...
Часы показывали 19.30. Я это зачем-то запомнила.
Я прошла в ванную. Трясущимися руками набрала в большое пластмассовое ведро немного горячей воды, достала из пачки новое лезвие и села на шокирующе холодный пол.
«У меня просто нет другого выхода, - почти уговаривала я себя. - Я должна это сделать".
Я больше не справлялась, я достигла предела. Я подошла к той точке, где уже ничего поделать нельзя.
"ААААААААА!! - вопила я, сидя на полу ванной. - Сделай! Ну сделай же это! Давай, жалкая неудачница!! ДАВАЙ, КОМУ ГОВОРЯТ!!"
Я говорила себе, что надежды больше нет, что я жалкая неудачница, которой нечего больше делать в этом мире... Я требовала покончить с собой немедленно. Здесь и сейчас.

SOMEONECALLTHEAMBULANCE!!

И некого было позвать на помощь. И не было рядом никого, кто мог бы меня остановить...

Все произошло довольно быстро.
Я приложила лезвие к правому запястью и со всей силой, на какую только была способна, полоснула себя по руке. Вспыхнула о…нная боль (самая о…нная из всех существующих в мире, так мне казалось тогда). Брызнула кровь. По цвету, как ни странно, ничем не отличающаяся от той бутафорской крови, которую мы видим каждый день по телевизору. Я удивленно вскрикнула и дернулась к ведру с водой. Но потом меня почему-то перемкнуло - долбанный инстинкт самосохранения - я подскочила, схватила полотенце и, прижимая его к окровавленной руке, выбежала из ванной.
С дикими воплями я стала бегать по всей квартире, туда-сюда. Было невероятно страшно. И очень, очень больно. В общем, ничего нового. Пробежав так два или три раза, я упала на довольно грязный пол прихожей и разрыдалась.
Черт возьми, да я даже сдохнуть толком не могу!!

В детстве нас постоянно спрашивают: кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Дурацкий вопрос! С пяти лет я поочередно врала, что хочу быть учительницей, моделью, журналистом, фотографом и всегда - писателем. Это единственное, что я могла тогда придумать. Я не умею рисовать, не умею готовить, погано пишу, стремно фотографирую, не люблю людей, у меня нет друзей. Я чувствую себя уродиной, не очень умной. Почему это я должна жить?..

Прошло ужасно много времени, прежде чем с работы вернулась мама и нашла меня, свернувшуюся калачиком на полу, с окровавленным полотенцем в руках.
«Я знала, что этим все кончится», - сердито сказала она, и повезла  меня в больницу.    
Мама больше всего на свете боится только одного - смерти. Для меня это странно. Потому что как раз этого я боюсь меньше всего.
- Ты думаешь, что, сделав это, станешь более счастливой? - холодно спросила меня она.
- О боже! Нет, конечно! - простонала я.
- Тогда, зачем тебе ЭТО?
- Я так хочу...
- Идиотка.

Врачи хорошенько отчитали меня, наложили пару швов, ввели какое-то успокоительное… А потом самый приятный из них, вежливо улыбаясь, спросил меня:
- Еще раз так сделаешь, если поедешь сейчас домой?
- Ну конечно! - не задумываясь, ответила я.
Только на этот раз я придумаю что-нибудь менее болезненное...

- Ты понимаешь, что самоубийство - это преступление по отношению к себе и к твоим близким? - равнодушным голосом спросила размалеванная красотка-медсестра.
- Засуньте этот бред себе... куда поглубже! - выпалила я.
После этих слов меня не только признали психически нездоровой, но и передали под наблюдение психиатра в стационар для суицидентов.
А я не думаю, что мысли о самоубийстве - самые опасные из всех, какие только могут прийти в голову. Назовите несколько сильных причин, почему нам нельзя накладывать на себя руки. Назовите, назовите! Если не насчитаете трех, значит можно. Жизнь - это изнурительное и бессмысленное плутание по лабиринту. И мне осточертело ваше настойчивое желание жить. Чем вы его обосновываете? Любовью, верой, счастьем... Ну конечно! Хватит с меня этого утешительного дерьма. Засуньте его себе в одно место!
- К сожалению, каждый пятнадцатый подросток в России пытается покончить с собой, - успокаивали врачи мою маму. – Но вы не волнуйтесь, с вашей девочкой все будет в норме…

Чушь! Полная чушь! Не было у меня никакого психического расстройства. Я так и сказала психиатру, принимавшему меня в стационар:
- Это просто чушь! Я абсолютно нормальный человек.
- Посмотрим, посмотрим… - слегка надменно произнес симпатичный мужчина лет сорока в хорошей рубашке, принимая из моих рук медицинское свидетельство, выписанное накануне.
Я села в кресло напротив него и добавила: "Даже не думайте, что я задержусь здесь хотя бы на день! Я вам не какой-нибудь изломанный выродок, мне нечего здесь делать".
Моего психиатра звали Никитой Петровичем.
Он сидел за огромным столом в дорогой темно-синей рубашке и галстуке Prada. «Ах ты, ленивый отморозок, наживаешься на горе других людей?! Галстучки-рубашечки брендовые скупаешь?!» - мысленно возмутилась я, а вслух сказала:
- Что за глупость! Вы не можете называть больным человека, который просто решил покончить с собой! - я чуть не плакала. - Любой имеет право распоряжаться своей жизнью так как ему вздумается!
Доктор с мрачным спокойствием посмотрел на меня и записал что-то в свою тетрадь.
- Милая моя, знала бы ты, сколько раз я выслушивал это от своих пациентов. Мдаа… Когда-то в России за неудачную попытку покончить с собой человека ссылали на каторгу, как если бы он действительно кого-нибудь убил… - глубоко вздохнув, сказал Н.П.
- Идиотизм полный! – не удержалась я.
- Как и твой поступок…
- Это несправедливо, так критично относиться к самоубийцам!
Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не зареветь, я не имела права разрыдаться прямо на глазах у этого безразличного человека.
- Надо быть сильной, не допускать, чтобы жизнь тебя обижала... Разве кто-то обещал, что мир будет к тебе справедлив?
Черт возьми, где-то я это все уже слышала… Сотни... Нет, тысячи, миллионы раз!
- Не надо меня учить быть сильной и не бояться жить, я не ваша дочь. Мне все это осточертело. Зачем мне жить, если я понятия не имею, зачем живу?!
Доктор поднял голову и рассеянно посмотрел на меня.
- Это пройдет.
- Что за хрень вы несете? - не сводя с него сердитого взгляда, произнесла я.
- Мы приведем тебя в порядок, - с мрачной усмешкой ответил он. – Через недельку-другую…
«Какой же ты кретин!» - со злостью подумала я. Холодный, сухой и бездушный. Такой же пустой и неприятный, как часы без стрелок - вроде не самая бесполезная штука на свете, а пользы никакой! Отутюженные брюки, отлично подобранные друг к другу рубашка с галстуком, желудок, кишки и "все остальное, что ниже живота и способно увеличить народонаселение". Вот и весь доктор. Вот и весь Н.П.
По просьбе доктора молоденькая медсестра проводила меня в палату.
В самой обычной больничной комнате с люминесцентными лампами на потолке, рассчитанной на четырех пациентов, нас оказалось только двое: я, само собой, и веснушчатая девчонка лет семнадцати в светло-желтом растянутом свитере и зеленой юбке из хлопка. Болезненно худой, и, как мне в тот момент показалось, по-настоящему утомленный жизнью подросток. Хотя, чем может быть утомлена семнадцатилетняя девушка?  
Она сидела босиком на пружинной кровати и плела из ярко-рыжих волос длинную косу. Какое-то время девчонка делала вид будто не замечает моего присутствия. Но, когда я закрыла за собой дверь и села напротив, она оглядела меня с ног до головы и сказала:
- Привет… Я Вета.
- А я Мишка.
- Эээ... Приятно познакомиться.
Я промолчала, мне было откровенно наплевать на знакомство с анорексичной Ветой. И я не собиралась делать вид, будто это не так.  
В этой девочке было что-то странное, безумное и даже опасное. Но вместе с тем, как написал бы какой-нибудь Бальзак, «в ее взгляде читалась простодушная доброта». Такая наивная сумасшедшая девочка, которая притягивала и отталкивала одновременно.
- Шрам будет? – деловито спросила Вета, указывая на мою тщательно перебинтованную руку.
- Думаю, что будет.
- Прикольно… А это было очень больно?
- Очень, - честно ответила я.
- А я безумно боюсь вида крови… Безумно... - Вета закатила глаза и покачала головой. - Я попробовала смешать все таблетки, какие смогла найти дома… Мои родители – они оба врачи.  У нас дома полным-полно всяких лекарств… Не помогло... Мама сказала потом, что я невероятно глупый ребенок. А папа сказал, что я бессердечная. А еще они оба спросили меня: «КАК ТЫ МОЖЕШЬ БЫТЬ ТАКОЙ СУКОЙ?!»
- Какие добрые родители… - пробормотала я.
Вета еще долго продолжала свою речь, довольно бессмысленную, жалобную, и тогда я сказала: «Взрослые... они... думают, что будут жить вечно… И, может быть, это правильно».
- Это просто ужасно, - с ненавистью в голосе произнесла девчонка. - Глупые, глупые взрослые.
- Не ужаснее подгоревшего бифштекса, - пожав плечами, ответила я.
Вета очень много говорила, болтала без умолку. Ей, видимо, уже давно было не с кем поговорить. Она то и дело задавала вопросы: настойчивые, бессвязные. Она постоянно что-то спрашивала, спрашивала, спрашивала… И, если не получала немедленного ответа, то сразу же высказывала свое личное мнение по тому или иному вопросу.
Парню, который лишил ее девственности, двадцать семь лет. Он любит Вету и хочет на ней жениться. Но ей все равно. Она знает имена всех президентов США. Ей хочется поговорить с Бушем-младшим, чтобы понять, на самом ли деле он настолько глуп и ограничен. Неплохо говорит по-голландски. А еще - по-французски. Любит Квентина Тарантино и Йоко Оно. Не верит в Бога. Она только что закончила читать «Вопль» Аллена Гннзберга. И ей не понравилось. Мечтает заниматься дизайном блокнотов на спиральках.  Собирается стать художником и выставлять свои картины по всей Европе...
Очень скоро от ее болтовни у меня разболелась голова.
- А у тебя есть друзья? – многозначительно посмотрев на меня, спросила Вета.
- Нет.
- А почему?
- Не знаю... Просто нет. И все тут.
- Не может быть! У всех есть друзья!
- Я знаю.
- Ну, так у тебя есть друзья?
- Они у меня были, - хмуро ответила я. - Когда-то они у меня были.
- А что с ними стало?
- Я их прогнала.
- Как грустно...
- Да, веселого в моей жизни мало, - вздохнув ответила я.
- А хочешь... Хочешь, я буду твоей подругой?
- Нет, спасибо, - недовольно ответила я.
Я поднялась с кровати и, забравшись с ногами на подоконник, уставилась в окно.
- Почему? – шепотом спросила Вета.
Я не ответила. Я уже давно не знала, как вести себя с людьми. Я имею в виду реальных людей, таких как эта Вета… Тим… или Джаник. А не моих воображаемых друзей - Мизантропа, Раздолбая и Пофигистку. Мне было проще вовсе ни с кем не общаться… Серьезно.
- Ты хочешь домой?
Я молчала.
- А я хочу, - униженно как-то, неловко сказала Вета. – Я очень хочу домой.
- Ясно, - ответила я, чтобы эта безумная девчонка наконец отвязалась.
- Хочу домой… - повторила Вета и заревела в полный голос.
- Господи... Только этого не хватало...
- Хочу домой, - размазывая сиреневую тушь по щекам, рыдала она. – Я хочу домой!!
- Замолчи! – прошипела я. - Немедленно замолчи...
- Я хочу домой! Я хочу домой! Мамочка… Я хочу к маме… Я хочу…
- Заткнись! – исступленно заорала я. - Слышишь? Заткнись!
Я закрыла уши руками и тоже расплакалась, эта девочка сводила меня с ума.
- Я тоже хочу домой, - как можно тише произнесла я. – Мы все хотим домой…  

HO-OOOOOOME!!

Но правда в том, что у нас уже давно нет никакого дома...

На следующий день во время очередного, как я это называла, «освидетельствования жертвы» в кабинете Н.П. доктор битый час пытался убедить меня в том, что я страдаю "тяжелейшей депрессией". То и дело поглядывая в сторону черно-белых фотографий в строгих рамках, которые висели на стене, я рассеянно слушала  монотонный голос своего психиатра, разъясняющий  основные причины моего помещения в стационар. Делая вид, что не замечает моего интереса к снимкам, он неторопливо, словно говорил с умственно отсталой, произносил тошный спич о том, что я "НЕ В СОСТОЯНИИ ПРАВИЛЬНО ВОСПРИНИМАТЬ РЕАЛЬНОСТЬ», что я "ЭМОЦИОНАЛЬНО НЕСТАБИЛЬНА" и, а вот это звучало обиднее всего, могу быть "ОПАСНА ДЛЯ СЕБЯ И ОКРУЖАЮЩИХ"... Ну и все в таком духе.
Я тихонько рассмеялась. Но фотографии рассматривать не перестала.
Они были очень разными. Там был и буддистский монах, и беременная женщина, и усатый байкер, и печальный старик с бородой… Мне хотелось рассматривать их и рассматривать... Часами, неделями...
- ...расскажи мне немного о своих воображаемых друзьях.
- В этом нет никакой необходимости, - сказала я, а потом уперлась взглядом в безупречно отполированный паркет.
Если честно, доктор Н.П. меня очень злил. Мне казалось, что он издевается надо мной. И каждый раз, когда он напоминал мне о Бергамоте, Ле и Демьяне, мне становилось так дурно, что просто криком кричи. Никто не имел права гулять по моему внутреннему мирку, рыться в моей душе грязными руками и подслушивать мои мысли. Боже мой, за кого этот кретин меня принимает?!  
Я бросила на Мурашова Н.П. косой взгляд. Мне очень хотелось прервать его пустую болтовню, чтобы узнать, кому принадлежат эти удивительные фотографии…
И вообще, если бы я не была такой трусихой, то непременно дала ему изо всех сил кулаком в ухо. Лишь бы он замолчал и перестал говорить всю эту лажу. Конечно, многое из того, что он говорил, звучало умно и правильно, но на деле... На деле было сущим бредом.
- Ты ведешь себя...
- ...как ребенок.
- Да, именно так.
- У меня было печальное детство, что поделать.
- …Я всего лишь пытаюсь понять как эти воображаемые друзья влияют на тебя и твою жизнь, - не унимался доктор.
- Не хочется об этом говорить, это слишком личное, - тяжело вздохнув, ответила я.
- Несомненно! - съязвил доктор.
Я окинула его холодным взглядом.
- Я знаю, что вас интересует. Вы хотите понять, в состоянии ли я провести границу между реальными людьми и людьми, которые живут лишь в моем воображении. Вам хочется удостовериться, окончательно я сбрендила или у меня все же есть шанс на... Так вот, что я могу сказать по этому поводу, - я бросила на доктора беглый взгляд. - Те друзья, которых я могу завести в реальности, не идут ни в какое сравнение с моими так называемыми воображаемыми друзьями. Вот и все.
Н.П. тихонько усмехнулся.
- Кофе, черный чай, горький шоколад... Любишь?
Я кивнула головой.
- Придется с этим завязать, - сказал доктор, откинувшись в кресле.
- Да вы с ума сошли! Я не могу без кофе!
- «Праведные умирают старыми». Твоя суточная доза кофеина - сто миллиграмм. Это - одна чашка кофе. Или, стограммовая плитка шоколада. Уверен, прожить можно, - невозмутимо ответил Н.П.
- Вы... бездушный кретин!
Н.П. снова усмехнулся, сделал очередную пометку у себя в тетради и отправил меня назад в палату.
- Это Ваши снимки? – уже в дверях спросила я.
- Нет, - устало ответил доктор. – Они тебе понравились? Их сделал мой отец. Он знал толк в фотографии.
Я снова посмотрела на снимок усталого старика в старомодных замшевых ботинках. Он понравился мне больше других. Одинокий старик сидел на деревянных ступеньках какого-то дома, сложив морщинистые ладони одну на другую, и смотрел чуть смеющимися глазами прямо в объектив. И было в его взгляде что-то странно величественное и вместе с тем очень приятное.  
- Это его автопортрет, - глухо сказал Н.П. Он помолчал немного, а потом неожиданно добавил. - Эти фотографии меня крепко поддерживают. Как отец когда-то. Он был на удивление заботливым и либеральным человеком. Если тебе это интересно.
- Ясно… – тихонько отозвалась я и вышла в полутемный коридор.    
"Мы живем, накапливаем имущество, знания, славу и тому подобное". А зачем? Не знаем. Стадный инстинкт? Вряд ли.
Мы ускользаем от рутины и правил, ищем спасения в дорогих вещах и светских развлечениях. А для чего? Не знаем. Подмена ценностей? Похоже на то.
Мы размываем представления о добре и зле, забываем о чувстве собственного достоинства, отключаем все честное и искреннее. И вместо истины, справедливости и вкуса вводим в цену фальшивые добродетели: ровный загар, гладкое тело, отсутствие целлюлита и... мозга как такового.
Спасибо, достаточно...

Глупо об этом говорить, но в больнице мне не нравилось. Мрачные стены. Зарешеченные окна. Затхлый воздух. И, конечно, запах отчаяния.
Жизнь здесь не текла. И не тянулась. Нет-нет… Она рвалась. Изодранная в клочья жизнь.
Из нас выжимали все. Все, что было в нас путевого, настоящего. Нам доказывали со всей убедительностью, что мир прекрасен, а люди добры, что мечты и в самом деле сбываются, что все хорошо, очень хорошо, просто великолепно. Короче, спасайся, кто может...
Да... Только вот... Тот, кто мог, сюда не попадал.
Мы находились в строгой изоляции от внешнего мира. Нам запрещалось смотреть телевизор, слушать радио и даже принимать посетителей, за исключением самых близких родственников. Нас просто исключили из действительности. На неопределенный срок. Разве не об этом я мечтала много недель подряд? Ха-ха!
Нас на удивление хорошо кормили. Столовая, она же гостиная, была на первом этаже. Единственное помещение в стационаре, которое не производило на меня угнетающего впечатления. Когда я впервые увидела эту большую и очень светлую комнату, меня поразили персиковые стены и огромные окна. Здесь можно было слушать очень старые пластинки, читать книги, играть в нарды, болтать, в конце концов.  
Однажды вечером мы с Ветой играли в нарды за огромным обеденным столом гостиной, и я неожиданно сказала, что на самом деле у меня есть друзья.
- Правда... они... как бы тебе объяснить... они не живые.
- Они что, умерли? – обалдела Вета.
- Нет! – ответила я, смеясь. – Просто... Уммм... Они не настоящие. Я их как бы придумала.
Я тяжело вздохнула.
Господи, неужели я это сказала?
- Как здорово... А как их зовут?.. Их много?.. Какие они?.. Расскажи-расскажи... Пожалуйста!
- Зачем? - искренне удивилась я.
- Мне интересно!
- Ладно... - я слегка поморщилась. - Сначала я придумала Бергамота. Кирилла Бергамота…
- О! Я люблю чай с бергамотом! - просияла Вета. - А почему, почему Бергамот?
- Фамилия у него такая, - недовольным тоном пояснила я. - Ну, типа, как псевдоним... Как у Лимонова, например. Читала Лимонова?
- Не-а!
- Ну и правильно. Дерьмовые книжки он пишет на самом деле... Ок. Проехали. В общем, Кирилл появился первым. Потом... потом я выдумала Ле.
- Ле?
- Да. Она стала моей лучшей подругой. Ну и затем... Демьян... Хороший такой мальчик. Правда, немного отмороженный… Такие дела.
- Ооо... Расскажи еще!
- ..?
- Пожалуйста, ну пожалуйста... Мне так интересно. У меня никогда не было придуманных друзей.
Друзья...
Банальное такое слово...
Но на то, чтобы иметь право сказать "у меня есть настоящие друзья", мне придется потратить всю оставшуюся жизнь...
- Расскажи о Бергамоте!
- Нечего тут рассказывать, - разозлилась я. - Берг... Берг... Берг... Рос трудным ребенком. Постоянно выкидывал какие-нибудь штуки... В шестнадцать лет начал колоться, в восемнадцать запил, в двадцать стал писателем.
- Вот это да, - с придыханием сказала Вета. - Ты так говоришь о нем, как будто он НАСТОЯЩИЙ!
- Он и так - настоящий, дурочка! Просто его нельзя потрогать, ну или там сфотографировать. Вот и все.
- Извини...
Я закрыла глаза руками, посидела так немного, а потом добавила:
- А еще, он не может отвлечь меня от проблем и все исправить...

Dance with me...
Talk with me...
About my feeling...
И о своих страхах...
Про любовь...

Я его люблю, что делать?..

"Я не псих... Не псих... Не псих... Не псих..." - стучали в моей голове строчки из песни питерской рок-группы.
Вдох-выдох... Вдох-выдох... Вдох-выдох...
Вдох-выдох... Вдох-выдох... Вдох-выдох...
Вдох-выдох... Вдох-выдох... Вдох-выдох...
Вот так и дыши...
«Мир по  большей части безумен. А там, где не безумен, - зол. А где не зол и не безумен, - просто глуп. Никаких шансов. Никакого выбора. Крепись и жди конца.  Тяжелая работа. Тяжелее не придумаешь». Так считал мой любимый Буковски. И что мы можем ему на это возразить?.. Ничего. Ни… че… го…

Как выяснилось позднее, болтливость была не единственным недостатком Веты.
Ночью она любила подолгу плакать. Каждую ночь, и я не преувеличиваю, она рыдала навзрыд, буквально захлебываясь от собственного плача, в течение получаса.  В такие моменты мне было страшно жаль ее. Тогда я вылезала из своей теплой постели, садилась на край Ветиной кровати и осторожно гладила ее по волосам, произнося при этом что-нибудь ужасно банальное. Например, «Скоро все закончится… Ты вернешься домой… Все встанет на свои места… Тебе будет хорошо и весело…» Звучит дешево, понимаю, но что еще я могла сказать этой безумной девочке?..
Хотя, мне кажется, что "сумасшедшие" – не совсем правильное слово для таких людей.  Среди так называемых суицидентов в той больнице было много интеллектуалов. Людей, которые многое знали, многое могли… Душевнобольные? Тоже не то. Умалишенные? Ненормальные? Полоумные?.. Нет такого слова, которым можно охарактеризовать этих усталых, внутренне растерзанных, разочаровавшихся во всем людей...
Саша Савостьянова - трудный подросток, порабощенный "системой". Аутичный шизоид. Целыми днями рисовала шокирующие женские наряды, которые нельзя носить. Ни с кем не разговаривала. Вообще, не следила за тем, что происходит вокруг. Только выдумывала и рисовала одежду. Обожала бумагу и карандаши.

Шик.
Блеск.
Красота.
Вот оно счатье!

Глеб Плоткин - лысый неприятный художник и философ. Носил очки с толстыми стеклами, все время улыбался и слишком часто повторял: "Мы все пожираем друг друга. Раз, два, - готово! Мы все пожираем друг друга. Раз, два, - готово!" Самыми страшными существами на земле Плоткин считал нас, людей. Он говорил, что предпочел бы сесть в одну клетку с голодным тигром, чем с пятью "паразитами". Плоткин называл всех людей паразитами.

Дарвин.
Фрейд.
Ницше.
Ленивые.
Уродливые.
Мозговые извилины.

Сергей Хренов - самый ненормальный из всех ненормальных. Неустойчивый психопат. Постоянно говорил о еде. Он был помешан на ней. Уверял нас, что в еду можно превратить все: ветер, пыль, сны, даже напавшее внезапно одиночество...
- И любовь? - спрашивала наивная Вета.
- И любовь! И боль, и страх, и ненависть, - говорил Хренов.
- Любовь - самая лучшая вещь на свете, ее нельзя есть, - строго добавлял Глеб Плоткин. - Мы и так глотаем все. Не пережевывая.
По мнению Хренова, мы все пахли чем-то съедобным. Вета - мятой. Плоткин - яблочным пуншем. Саша Савостьянова - апельсинами. А я - сладким молоком. Но я уже и не помню, как оно пахнет - сладкое молоко с корицей, которое мама так часто готовила мне в детстве.

Мама...
Мама...
Мамочка...
Мамуля...

...Нет такого слова, которым можно охарактеризовать этих усталых, внутренне растерзанных, разочаровавшихся во всем людей. Самых отчаявшихся людей в мире, людей за гранью нервного срыва…
Суицидальные мысли прочно поселились в этих головах. Почти каждый третий пациент однажды уже лечился здесь. Вета, кстати, тоже. У нее было как минимум шесть попыток к суициду - и довольно успешных, - но все они, по мнению врачей, имели демонстративную форму, служили исключительно для привлечения внимания. Но сама Вета считала, что это только «разминка» перед «самым главным шагом» в ее жизни… Вот это действительно походило на абсолютное безумие.
«Я вообще-то убежденный противник психиатрии, - сказал в интервью одному мужскому журналу бунтарь Шон Пенн. – Не знаю никого, кому бы она помогла». Я с ним полностью согласна. Я тоже не знаю ни одного человека, который бы почувствовал себя довольным жизнью после общения с психиатром. Не берусь утверждать наверняка, но по-моему, психиатрия – одна из самых бесполезных вещей на свете. И потом, не кажется ли вам, что психиатры, психотерапевты и иже с ними – ужасные конформисты?..
- Итак, ты по-прежнему уверена, что жизнь – это дерьмо и «вообще мы все скоро сдохнем»? – спросил меня Н.П. во время очередного сеанса «порабощения моей личности».
- Да нет! Что вы! – язвительно отвечала я. – Я в корне изменила свои взгляды на жизнь…
О, да! Я просто тащусь от собственной жизни, чувак! Я ее просто обожаю! Разве не заметно?! Да ты сам посуди – у меня ведь, не жизнь, а какой-то праздник, черт возьми… То кошка сдохнет, то друзья кинут, то родители в психушку закатают… Мне весело, блин… Я не могу спать, есть, читать, мечтать… Но мне весело! Прикинь? Меня просто распирает!
- Я думаю… Жить – офигенно! – добавила я.
- Странно, вчера ты с пеной у рта доказывала, что жизнь – гадкая и жестокая, мы – одинокие и несчастные, что у нас нет никаких шансов… Миллера цитировала… - почти издевательским тоном произнес Н.П.
- Ну… Я решила изменить отношение к жизни… Незачем распускать нюни, вы правы, нужно все время улыбаться!
Тебе погано, стремно и вообще так херово ты еще никогда себя не чувствовал? Улыбнись! О, й-еее! Заставь себя улыбнуться, заставь, заставь, заставь!!

ЗАСТАВЬ. СЕБЯ. УЛЫБНУТЬСЯ.

О, жизнь, ты прекрасна!
О, жизнь, ты прекрасна!
О, жизнь, ты прекрасна!
О, й-еее!

- Помните Глеба Плоткина? – я ехидно улыбнулась. - Ну того, который все время ходит в кепке с козырьком повернутым набок, чтобы никто не пялился на его лысину? Помните? Так вот, он все время улыбается. Говорит, что так ему проще живется…
Н.П. вышел из-за стола, подошел к окну и уставился во внутренний двор больницы.
- Очень мило…
- Он говорит, что это помогает ему жить… Вы считаете это правильным, не так ли?
Доктор тихонько усмехнулся, вернулся за стол и сделал очередную пометку в тетради.
- Можешь идти… На сегодня хватит…
- Вы смотрите новости? – глубоко вздохнув, перебила я доктора. – Помните того парня из торгового центра, застрелившего восьмерых человек? Роберта… Роберта Хоукинса… Во всех новостях только о нем и говорили. Мол, завалился в торговый центр какой-то очкарик с винтовкой, перестрелял кучу невинных людей, а потом и сам…
- …
- Я храню в своем ноутбуке его фото…
Доктор с интересом посмотрел на меня.
- Ты хранишь у себя в компьютере фотографию мальчишки-психопата?
- Да! Понимаете… Мне… его… Мне очень жаль этого парня. Каждый раз, когда я о нем думаю, я ужасно расстраиваюсь… Я думаю… Вы только представьте, до какой степени нужно было возненавидеть себя… жизнь… чтобы пойти на ТАКОЕ! Я его не оправдываю, ничего подобного… А, к чертям! Да, я его оправдываю! Он был слабым бестолковым подростком… И мне ужасно жаль, что Роберт не смог найти другого выхода…
- Я понимаю… Я все понимаю… Уверен, этот парень ни на секунду не задумался о последствиях своего поступка. Мальчишке сорвало крышу. Ему просто сорвало крышу. И ты не можешь жалеть таких, как он. Их слишком много! Ты понимаешь? А у тебя напрочь сбиты защитные реакции. Слишком близко к сердцу ты принимаешь некоторые вещи. В твоей душе не должно быть места этому Роберту. Тебе ясно? Выбрось этого парня из головы!
- Нет, - жалобно ответила я. – Не могу…
- Какая глупость! Подумай, стала бы ты жалеть этого психопата, если бы вместе с теми, абстрактными для тебя, американцами он расстрелял твоих родителей...
- Почему я должна так думать? – неуверенно спросила я. – Не хочу так… Не хочу…

Прошло еще несколько дней. Семь или десять.
Мы с Ветой сидели на полу в нашей палате, ели пиццу, пили апельсиновый сок и болтали.
- Давай напишем книгу, - вдруг предложила Вета.
- Книгу? – ответила я смеясь.
- Роман! Знаешь, как прикольно! Роман о такой немножко нервической девице, которая бредит тем, что все люди, которые с ней общаются, желают ей наискорейшей смерти…
- И назовем мы его «Все хотят, чтобы я сдохла», - сказала я первое, что пришло в мою «косматую» голову.
- Главную героиню назовем…
- Агнией!
- Нет! – сердито сказала Вета.
- В честь Агнии Барто…
- Бардо?
- Барто!
- А это кто?
- Ну как же!
Я подскочила и, кружась по комнате, весело пропела:

Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все…

- Нет! Мне не нравится это имя!
- Ну почему! – запротестовала я.
- Так зовут мою учительницу балета. А я ее ненавижу-ууу!
- Ой…

Новый поворот.
Порт-де-бра.
Плие.
Деми-плие.

- Ну и черт с этой Барто! Все равно у нее дурацкие стихи… «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу…» Ну, куда это годится?
Вета закрыла лицо руками и расплакалась.
- Придумала! – воскликнула я, усаживаясь рядом с ней. – Мы назовем главную героиню Виолеттой!
- Виолеттой?
- Угу… Мы напишем книгу о девочке, которая страдает от анорексии, чувства одиночества и…
- …собственного ничтожества, - добавила Вета, бросая на меня беспокойный взгляд.
- Угу! Зачем земля носит такое жалкое существо? Нужно немедленно избавить планету от него! Вот о чем эта девочка постоянно думает…
- И тогда она кончает жизнь самоубийством!
- Нет, этой девочке совсем не хочется умирать, - запротестовала я. – На самом деле ей нужно внимание… И любовь… И как можно больше…
- Это невозможно, - неожиданно сказала Вета. – Без самоубийства ей теперь не обойтись…
- Нееееет! Я не согласна! У нашего романа должен быть happy end.
Я снова подскочила и запрыгала по палате:

Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все…
Случается, что девочки
Бывают очень грубыми,
Хотя необязательно
Они зовутся Любами…

В этот момент дверь нерешительно открылась и в проеме появилось бледное припудренное лицо молоденькой медсестры.
- Чего вы расшумелись? Почему не спите? Час ночи!
- Извините. Это все я.
- Ладно… Гасите свет. Ложитесь. Быстренько.
- А что все мы, да мы… - захныкала Вета, послушно забираясь под одеяло. – Девчонки за стенкой каждую ночь ржут, спать не дают… А Севастьянова! Вечно запрется в туалете и сидит там до утра – рисует. А мне в туалет, может, хочется… И ни словечка ей никогда, ни замечаньица! Нечестно это…
- Все! Спать! – властным тоном сказала медсестра и, щелкнув выключателем, закрыла за собой дверь.
Я подошла к окну.
Шел снег. Печально и беспокойно ломился в окна.

«Боже мой! во что я превратился? Как смеют все эти люди вторгаться в мою жизнь, красть мое время, рыться в моей душе, высасывать мои мысли… За кого эти идиоты меня принимают?..» - Генри Миллер, «Тропик Рака», 1934 г.

- «Зайку бросила хозяйка… Под дождем остался зайка…», - тихонько пробормотала я. – «Со скамейки слезть не мог… не смог… не смог…» Нет… Не мог!
- Да что ты заладила про этого зайку! – прокричала Вета сквозь слезы.
- «Со скамейки слезть не мог, весь до ниточки промок…»
Почему Агния Барто писала такие грустные стихи? Они же для детей…
Как же хочется плакать!
«Рыдать – что толку рыдать?»
Я уже покойник.
Ну и дела!
Да, пожалуй, я не люблю жизнь. Пожалуй, я просто заставляю себя верить в то, что она прекрасна и замечательна. В конце концов, весь мир держится на этой вере. Весь мир держится на этой вере. Весь мир держится на том, что жизнь приносит радость и счастье.
Hey!
Don’t you worry!
Everything’s gonna be alright!
«Мы можем исчезнуть через два дня, а можем протянуть еще тысячу лет. Что будет, мы сами не знаем, и поэтому большинство людей на все махнули рукой».
Все-таки, человечеству очень нужно, чтобы кто-нибудь пришел и объяснил, как нам всем жить.

REWARD.
LOST GOD.
REWARD $ 270.00
CALL 980-227

Марьяна Волкова "Сладкое молоко"

(ГЛАВА ДЕСЯТАЯ)

«Fuck forever»

Новый год я провела в больнице.
И, в отличие от многих, это обстоятельство меня ни мало не расстроило, я никогда не любила этот «общий День рождения». Как писал Буковски: «Новогодняя ночь - еще одна погань, которую надо пережить». О, да!
Чтобы как-то скрасить наше пребывание в больнице нам в гостиной поставили елку. Кто-то нарядил ее разноцветной мишурой и бумажными звездами…
Говорят, в канун новогодних праздников и сразу же после них люди  совершают больше самоубийств, чем  в какое-либо другое время. И я даже догадываюсь с чем это связано. Новогодняя ночь как будто создана для того, чтобы подчеркивать одиночество истинно одиноких людей. Люди становятся еще более потерянными, еще более испуганными, еще более безумными… Это настоящее издевательство – сидеть в пустой квартире и молча жевать салат «Оливье» в то время, как вся страна – нет, вся планета, - наслаждается жизнью и делает вид, будто мир воистину прекрасен. Нужно быть очень сильной личностью, чтобы стойко перенести подобное унижение со стороны всего человечества… В общем, как сказал бы Эрленд Лу, Новый год «проводит границу между теми, у кого все хорошо, и теми, у кого нехорошо, между теми, кто имеет, и теми, кто не имеет...»
Помню, за несколько часов до Новогодней ночи лысый художник Глеб Плоткин спросил: ты тоже думаешь, что самое большое разочарование уходящего года – это ты сама? Я немного помолчала и ответила: «Нет, приятель, быть самой собой – это чертовски приятно». И в тот момент я впервые за много недель не лгала.
Потянулись мутные зимние дни.
Я познакомилась с Эдисоном, сонным, задумчивым, странно равнодушным парнем лет двадцати. Как только я увидела его, он показался мне страшно одиноким и спятившим. Хлипкий психопат-интеллектуал, от которого не знаешь, чего ждать. Эдисон курил, носил очки в черной оправе, очень любил читать, слушал Дженис Джоплин и Брюса Спринстина. Говорить о себе ему не нравилось. Но исходя из того, что он был невротиком, можно заключить, что Эдисону было крайне сложно «наводить мосты дружбы» с окружающими, он не любил и не уважал никого. А себя самого так просто ненавидел. И все только потому, что его недолюбили в детстве…
Как-то раз, когда мы с Эдисоном курили, спрятавшись под лестницей, среди каких-то досок, картонных коробок и прочего хлама я спросила:
-  А зачем ты это сделал?
- Да так… - он неопределенно пожал плечами. - Захотел уничтожить себя.
- Вот так - просто? Сидел на диване, смотрел «Южный парк», жевал пиццу и вдруг… А пойду-ка вскрою себе вены!
- Ну, как-то так, - Эдисон засмеялся. – Почему ты спрашиваешь?
- Любопытно… Всегда было интересно знать, почему люди делают это.
- Я так разозлился на себя, что решил уничтожить все напоминания о себе. Такой ответ тебя устроит?
- …
- Ну, я не знаю, как это объяснить… Я хотел стереть себя… Чтобы все забыли, что жил когда-то такой фантастически бездарный чувак, как я... Я даже… Глупо, конечно, но я так загорелся этой идеей, что даже.. что даже… даже уничтожил все свои фотки, письма, дневниковые записи… Потом свидетельство о рождении, паспорт… Глупо, да?
- Круто.
- Шутишь?
- Не-а. Я бы до такого ни за что не додумалась.

Когда я лежала в этой больнице, то очень часто вспоминала свое несуразное детство.
Помню, когда я пошла в первый класс, родители начали давать мне карманные деньги. Было их немного и, как правило, уходили они на всякую ерунду: конфеты, раскраски, карандаши, билеты в кино. В те дни, когда карманные деньги заканчивались, а случалось это довольно часто, я сразу после школы садилась в автобус и ехала на другой конец города к бабушке. Она любила меня больше всех на свете и ни в чем мне не отказывала. И я, гадкая девчонка, уже тогда это прекрасно понимала. Каждый раз, когда бабушка давала мне деньги, она говорила: «Это тебе на добрые дела». Я, скажем прямо, не понимала, что именно она имеет в виду, но деньги все же брала.
Мама считала бабулю сумасшедшей.
Бабушка была хорошей христианкой, мама – тайной атеисткой.
Однажды они из-за этого очень сильно повздорили. Ссора на религиозной почве, как это принято говорить.
Не знаю точно, с чего все началось, я в это время была в другой комнате. Но помню, как бабушка кричала: «Поклонись кресту! Поклонись кресту!» А мама ей отвечала: «Нет! Нет никакого Бога!» Но бабушка все вопила и вопила: «Поклонись, поклонись!..» Когда я прибежала к ним, то она уже не просто кричала, а била маму кулаками и царапалась как разъяренная кошка.
По маминой просьбе я вызвала «скорую». И через какое-то время бабушку куда-то увезли. В наручниках. Когда ее забирали, я сильно плакала. Мне было очень-очень страшно.
Через две недели бабушка вернулась домой. Впоследствии она очень часто вспоминала об этом случае. «А помнишь, как Она «закатала» меня в психушку! Как она могла! Упечь родную мать в психушку! – плакала бабушка. – Я ее воспитывала, тянула одна… Всю жизнь одна… А она…»
В такие моменты мне было невероятно стыдно перед ней. Я чувствовала себя предательницей. Я была очень виновата перед бабушкой. Ведь это я набрала номер «скорой помощи» и продиктовала адрес, по которому должны были приехать врачи… Маленькая Иуда… И тогда я старалась перевести разговор на менее болезненную тему.
- Бабушка, а ты плакала, когда тройки в школе получала, - спрашивала я.
- Я не получала троек, - отвечала она, вытирая слезы моим носовым платком.  
- А я плачу…
Мне тогда было семь с половиной лет.
В жизни «все может случиться, и случается. Внезапно весь твой мир разлетается вдребезги, и вот уже все изменилось…» Очень правильные слова.
По-моему, все мое детство – это жуткое дерьмо. По-моему, вся моя жизнь – жуткое дерьмо. Так что, нет ничего удивительного в том, что я оказалась в стационаре для суицидентов.

Так мы дожили до конца января.
А потом Вету выписали домой.
И это было обидно до слез.
Я привязалась к этой безумной девочке-анорексичке.
На прощание мы обнялись и пожелали друг другу удачи. Вета оставила мне свой адрес и номер телефона, несколько раз повторив, что я непременно должна заглянуть к ней в гости.
- Не грусти, - сказала она. - До скорого!
- До скорого… - еле слышно пробормотала я.
В день, когда Вету отпустили домой, я долго лежала в темноте, никак не могла уснуть, жевала леденцы «Мишки Гамми», которые на днях привезла мама и училась «держать себя в руках».

…Мне нужно чтобы у меня все было зашибись. Мне нужны думающие, чувствующие друзья. Мне нужно сходить на какую-нибудь отпадную вечеринку. Прочесть все книги Керуака. Я хочу иметь свое место в мире. И каждую минуту верить, что все будет хорошо. Я постоянно забываю, что такое чувство собственного достоинства. Я неудачница. И у меня нет выдержки. Я не умею рисовать. Я никогда не стану великим человеком. И не поболтаю с Чарльзом Буковски. Меня некому поцеловать и прижать к себе. Черт! Меня никто не слушает. Я все время делаю что-то не так. Сто лет не просыпалась с улыбкой. Жалею тех, кого жалеть не надо. И всего-всего боюсь! А еще, я зачем-то храню в компьютере фотографию мальчика-психопата, застрелившего восьмерых человек…

Я заплакала.

Девочка с густой челкой.
Играет в дженгу.
И пьет сладкое молоко.
Принцесса.
Бродит в платье из шотландки…
По улицам под проливным дождем…
Ищет принца…
Ищет мальчика мечты…

Теперь, когда никто не нарушал моих снов надрывными рыданиями, мне снилось, будто меня уже выписали, будто я снова дома: рассказываю маме о своей жизни в больнице, прячу от папы книги Буковски и Лимонова, шью очередного зайца… Эти сны были настолько правдоподобными, что, открывая утром глаза, я вздрагивала, потому что обнаруживала перед собой зарешеченные окна.    
Говорят, девятнадцать-двадцать лет – это очень важный период. Мол, если что-то хоть чуть-чуть пойдет криво, то с годами пожалеешь. Кто же это сказал?.. Ах, да. Мураками. Харуки Мураками. Черт бы его побрал… Так вот, я пришла к заключению, что раз уж вся моя жизнь пошла вкривь и вкось в этот самый «очень важный период», то теперь впереди меня ждет хренова туча проблем. Не иначе.

I’m unlucky man.
I hope you understand.
I’m unlucky man.
I hope you understand.
Unlucky man.

- Знаешь, в последнее время мне почему-то снится, что я - убийца... Сначала я нечаянно прикончила какого-то наглого черного кота... В следующий раз утопила двух женщин...  
Эдисон пристально посмотрел на меня.
- За что?
- Не помню… Знаешь, чувствовать себя убийцей - крайне неприятно. И страшно. Очень страшно. Пусть даже это все было только во сне. А вдруг я действительно способна на убийство?
- Да ну? – Эдисон скривил уголки рта.
- А еще мне снился дохлый цыпленок, которого мы с Ветой нарядили в какое-то платьице и шляпку… Мне было очень неловко его наряжать (он ведь мертвый, а к покойникам нужно проявлять хоть какое-то уважение), но я все же наряжала. Ты не знаешь, к чему снятся дохлые цыплята?
- Не-а… Ты суеверная?
- Нет… Да… Не знаю… Не то чтобы очень…
- Меня сегодня во сне убили... Трое мужчин. При этом я понимал, что сейчас в мою голову входит первая пуля, а вот теперь - вторая. И я боялся боли. Я ждал ее, но она все не приходила. Три выстрела... Я даже чувствовал струйки крови на своем лице… Но боли не было. Потом они меня насиловали. По очереди. В рот. И меня стошнило. Мертвого. И я запомнил свое лицо на песке… И свой глаз, изучающий содержимое желудка… сгустки спермы… и линию прибоя… Вот такой сон…
- Эдисон! Это омерзительно! – меня передернуло от отвращения. – Это самый омерзительный сон, о котором мне когда-либо приходилось слышать… Надеюсь, ты его только что придумал?
- Да нет же!
- Какой ужас, - я тихонько вздохнула. – Это все из-за лекарств, которыми нас пичкают.
Мы поболтали еще минут десять, а потом я спросила:
- Что ты будешь делать, когда тебя выпустят отсюда?
- Я еще не думал об этом…
- Я имею в виду, ты попробуешь покончить с собой снова?
Минуты две стояло молчание.
- Черт его знает! – горько усмехнувшись, ответил Эдисон. – А ты? Что будешь делать ты?
- Наверное, поеду волонтером в Исландию, - косо улыбнувшись, ответила я. - Буду спасать китов.
- Китов? - Эдисон заулыбался. – Это будет круто.
- Да… Они мегакульные… - весело подтвердила я.
- А ты знаешь, что у жирафов нет голосовых связок?
- Ммм… Не-а…
- Теперь знаешь, - хмыкнул Эдисон.
Я взглянула в его серьезное, бледное лицо.
- Чееерт!
- Что?!
- Ты так похож на того парня из торгового центра… Роберта… Хоукинса…
Эдисон поморщился.
Очки в черной оправе. Взъерошенные волосы. И этот взгляд. Сонный и страшно равнодушный. О. Мой. Бог. Почему я раньше этого не замечала?
- Если я умру раньше тебя… ты будешь по мне скучать? – спустя пару минут спросил он.
- Думаю, да… А ты? Будешь скучать? В смысле, если я все-таки умру раньше…
- Конечно… Конечно, буду… - весело хмыкнул он.
Вопрос Эдисона немного сбил меня с толку.
Мне захотелось немедленно лечь на прохладный пол, включить какую-нибудь виниловую пластинку и хорошенько подумать обо всем. Вообще обо всем. О жизни, о себе, о людях… О том, почему я оказалась в этой больнице… О том, что я собираюсь делать со своей жизнью дальше… Ну и все такое…
Зачем я живу?
Почему я рассказываю вам все это?
Почему я не верю в чудеса?
Почему я так редко чему-нибудь радуюсь?
Почему я все время хожу в джинсах и кедах?
Как мне стать взрослой?
Как мне стать по-настоящему великим человеком?
Почему я все время причиняю боль другим людям?
Что случится, если я перестану дышать?
Что будет, если я постригусь наголо?
Что будет, если я соберу чемоданы и уеду в Исландию спасать китов?
«Господи, как много в людях простоты! Они ведь думают, что все будет хорошо, стоит только уехать в другую страну».

Прошло еще немного времени. Я уже просто умирала от скуки и отвращения, и вот однажды Н.П. сообщил мне, как бы ненароком, что очень скоро я отправлюсь домой.
- Осталось совсем чуть-чуть, - обнадеживающе сказал он во время очередного осмотра.
- «Чуть-чуть» - это сколько? – захныкала я.
- Точно пока сказать не могу… Может быть, три дня…
- Три дня… Черт, но это же целая вечность! – вскричала я. Но в глубине души я была очень рада этой новости. Теперь у меня появилась реальная надежда выбраться отсюда.
- Так, а теперь несколько рекомендаций. Постарайся их запомнить, - очень важным тоном произнес Н.П. – Гулять на свежем воздухе (минимум тридцать минут в день). Есть орехи и бананы. Пить зеленый чай или чай с мятой. Медитировать. И, самое главное, поменьше общаться с теми, кто давит на тебя…
- Хорошо…
- Это не все. Не торопись… Если вдруг случится так, что тебе снова захочется наложить на себя руки, - а я надеюсь, что этого все же не случится, - начни напевать любимую песню. Или постой несколько минут на одной ноге. Можешь почитать вслух какую-нибудь книгу или журнал. Или заняться уборкой квартиры. Но ни в коем случае не поддавайся дурным мыслям. Просто подожди пока они уйдут. Мысли о самоубийстве очень коварны. Они могут мучить тебя полчаса или час, а могут испариться через пару-тройку минут. Но в твоих силах перехитрить их. Веришь?
- Да, - вздохнула я.
- Если совсем ничего не помогает, немедленно зови кого-нибудь из близких. Требуй, чтобы они обняли и успокоили тебя.
- Хорошо…
- Или, раз уж на то пошло, звони мне. Номер я сейчас запишу…
- Спасибо…
- Ты все поняла?
- Да! Это не самые трудные рекомендации в жизни.
«Я буду действовать так, как будто то, что я делаю, имеет важное значение».
- А Вы знаете, что у жирафов нет  голосовых связок?
- Ммм... – доктор бросил на меня растерянный взгляд.
- Странно, правда?
- Кстати, я прочел этого Буковски… «Капитан ушел обедать…» Есть же у него такая книга?
Я молча кивнула.
- И, знаешь, я… ммм… въехал!  
- То есть, Вам понравилось?
- В целом… Да! Забавный мужик… Странный, конечно… Грубый… Но, занятный…
Я ничего на это не ответила. Просто улыбнулась, встала и ушла в палату.
Спустя три дня я оставила больницу для неудавшихся самоубийц, в которой провела почти двадцать семь дней. По мнению врачей, теперь моему мозгу ничто не мешало наслаждаться «нормальной человеческой жизнью». И, в каком-то смысле, это было правдой. По крайней мере, очень похоже на то.
Врачи и лекарства излечили меня от ненависти к себе и равнодушного отношения к жизни, но не избавили от одиночества и пустоты. Ощущение бессмысленности человеческого существования продолжало давить на меня. Именно тогда я поняла: мы с вами находимся в таком дерьме, нам уже не поможет никакое, даже самое абсолютное, добро.

Жизнь и в самом деле очень похожа на игру: можно выиграть, можно проиграть. И, как бы ни было трудно, играть все же придется. Жаль только, что Вселенная и люди играют по разным правилам.

Жить – чтобы чувствовать.
Двигаться – чтобы жить.
Дышать – чтобы двигаться.
Мечтать – чтобы дышать.
НАДО ПРОСТО ДЫШАТЬ...

(ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ)

«Just talking»

Мы облажались, сказал Деннис Хоппер, вы и я. Серьезно. Так и сказал.
Мы извели все, что в нас было путевого.
Мы выкинули за ненадобностью свою душу, свои мысли, свои мечты и, вот незадача, свою жизнь.
Мы стали скучными и мягкотелыми, мерзкими и самодовольными...
Господи, какая жалость!

- Скорее бы мы уже сдохли, - еле слышно бормочет Эдисон. – Когда мы уже сдохнем… Когда мы уже сдохнем, черт возьми…
- Если ты сейчас же не заткнешься, я начищу тебе рожу, - лениво отвечаю я.
- Чтоб я на это повелся?
- Просто закрой рот, чувак!

Мы думаем, что какие-то особенные. Нам хочется верить, что мы – очень важная часть в огромном механизме под названием Вселенная… Угу, угу… Не думайте так, милые, немедленно прекращайте так думать! Мы облажались, вы не забыли?!
Мы не знаем ничего, мы не понимаем, для чего мы живем, почему мы делаем это или то… Господи, я вообще не врубаюсь, что мы здесь делаем!..

Пять часов утра.
Чудовищная боль в желудке, загнавшая меня в это замызганное ночное кафе. Тарелка с моими любимыми овсяными печенюшками, чашка горячего шоколада и пепельница, полная окурков. А еще - морская свинка Лемми, прячущаяся в рукаве старого твидового пальто и пара-тройка человек в бесформенной одежде, расслабленно пьющих кофе за соседними столиками…
- …Пусть все уже сдохнут! Сдохнут, сдохнут, сдохнут! – с какими-то увеличившимися, просто огромными глазами повторяет Эдисон. – Особенно толстяки… Ненавижу толстяков, они занимают слишком много места…
Ах, да! Есть еще бедняга Эдисон. Но с ним проблема в том, что его никто не видит. Кроме меня, конечно. Ведь я его выдумала – ровно также как Берга, Ле и Демьяна…
Я с отвращением смотрю на ущербного невротика.
- Что за хрень ты несешь?!
- Ненавижу этих толстожопых бездельников! Они поглощают слишком много воздуха. Моего воздуха! Сволочи, крадут кислород, который мог бы достаться мне! Жрут еду, которой не хватает мне…
Он отхлебывает немного горячего шоколада из моей чашки и бросает на меня строгий взгляд.
Я отворачиваюсь и прислоняюсь лбом к прохладному стеклу.

Мы лажаем и лажаем, входим во вкус и снова лажаем уже непонятно, с какой стати. Потом злобствуем, завидуем и томимся. От скуки.
Недавно один придурок мне сказал: «А ты просто не замечай, что весь мир катится к чертям. Ты притворись, что все не так уж плохо…»  Слабак  и эгоист, которому просто нравится сидеть в своей говенной норе, и чтобы никто не тревожил. Такой же слабак и эгоист как и я. Как и все в этом чертовом городе!
Мы все очень клевые ребята, бесспорно, но беда в том, что мы облажались. И с этим уже давно ничего нельзя поделать. Ровным счетом ничего. Обидно?..
Как писал Паланик: «Мы - нежеланные дети истории, которым с утра до вечера внушают по телевизору, что когда-нибудь мы можем стать миллионерами и рок-звездами, но мы не станем ими никогда… И теперь мы это поняли… Так что, лучше не трогайте нас…»
Просто чтоб вы знали: не только нашим родителям, но и всем тем, кто был рожден до нашей эры, БЫЛО ДАНО БОЛЬШЕ. Это не оправдание, это объективный факт.
Мы с вами очень клевые ребята, бесспорно, но проблема в том, что мы никому не нужны. И с этим, в общем-то, тоже ничего нельзя поделать. Ровным счетом ничего. Обидно?.. Не очень.
Просто чтоб вы знали: мы не нужны миру. Ни вы, ни я, ни наши родители, ни наши друзья… Нас слишком много, конкуренция слишком высока – места, денег и амбиций на всех не хватает. Мы больше не можем отвечать за этот чавкающий, опустошающий мир…

Эдисон затягивается очередной сигаретой и глядит на нас с Лемми, посмеиваясь. Манерный и циничный наблюдатель жизни. Ыыыыыы!
- Почему ты все время всех затыкаешь?
- С чего ты взял?
- Я тут подсчитал… То есть… Как ты думаешь, сколько раз ты меня затыкала за все время, что мы знакомы?
- ?!
- Семьдесят девять раз, - Эдисон сквозь сигаретный дым смотрит усталыми глазами на меня. - Семьдесят девять раз за два месяца.
- Черт, - недовольно морщусь я. – Заткнись…
- Восемьдесят! – самодовольно добавляет Эдисон. – Как тебе это нравится?..
Я беззвучно смеюсь.
- Извини…
К нам подходит сгорбившийся мужчина лет пятидесяти в старой вязаной шапке до бровей, в видавшем виды зимнем пальто, застегнутом на все пуговицы, и в беспалых перчатках.
Он уныло пялится в мою сторону и неуверенно говорит:
- Я хочу есть. Я не ел почти двое суток.
- Уммм…
Не зная, что ответить, я растерянно гляжу на Эдисона.
- Сделай этот день хоть чуточку лучше, купи этому парню хот-дог, - медленно произносит он.
Я в спешке встаю из-за стола и покупаю старику с худым грязным лицом огромный хот-дог и кофе в бумажном стаканчике.
- Спасибо, - бормочет неряшливый бородач, впиваясь в хот-дог гнилыми зубами…

Мы с Лемми выходим на улицу.
За нами с сигаретой в руках выскакивает ущербный невротик.
- Мерзкий чувак… - бормочет Эдисон мне в спину. – И воняет какой-то тухлятиной…
- Ну почему ты все время за мной ходишь? – поворачиваясь к нему лицом, устало спрашиваю я.
- Что? – невероятно дурацким тоном отвечает Эдисон.
- ХВАТИТ ЗА МНОЙ ХОДИТЬ!
- Эээ…
- Хочешь совет?
- Не-а…
- Ну и хрен с тобой, - зверея от непрекращающейся ни на минуту боли в желудке, говорю я.
Подавленная и злая, подхожу к обшарпанной скамейке недалеко от кафе и сажусь на холодные доски.

Три главных вопроса в жизни.
Куда я иду?
Зачем я иду?
Что будет, если я остановлюсь?
Хотя, это у меня таких вопросов всего три, а у вас их может быть и четыре… и пять…

«Мы все устали. Одинаково... И вопрос только в том, кто сдастся раньше», - вспомнила я слова простого и солнечного официанта в синих джинсах и кедах от Фреда Перри.
- Я чокнутая? – испуганно спрашиваю я приблизившегося ко мне Эдисона.
- Тебя это парит? – с этакой вялой растяжкой отвечает он.
Я грустно вздыхаю. Да, меня это парит, черт возьми…

«Я не хочу быть благоразумным. Не хочу быть логичным! Я ненавижу это! Я хочу наплевать на все на свете и получать от жизни удовольствие. Я хочу хоть что-нибудь делать! Я не хочу сидеть целыми днями в кафе и трепать языком. Лучше делать глупости, чем вообще ничего не делать! Боже мой!» - Генри Миллер, «Тропик Рака», 1934 г.

Мимо проходят парень и девушка, обоим лет по шестнадцать.
Девчонка в нереально модном шарфике и меховых наушниках несет, прижав к груди, игрушечного медведя в симпатичной ярко-розовой майке и весело улыбается. Я с нескрываемой завистью смотрю ей вслед. Мне тоже хочется, что бы кто-нибудь подарил мне такого смешного медведя без штанов… И заставил точно также улыбаться…

…А потом я и Лемми отправились в мою любимую арт-галерею, на выставку какой-то эстонской художницы. А Эдисон увязался за нами.
ОК!
Фамилию художницы я, к своему стыду, не запомнила: слишком сложная у нее фамилия. Помню только, что звали ее Илоной.
Судя по картинам – она великий человек. Ее работы… Они показались мне такими простыми, открытыми, искренними до предела. Никакого пафоса, выпендрежа, свойственного почти всем современным художникам…
Нам с Лемми очень понравилась картина, «главным героем» которой выступал ярко-оранжевый ретро-автомобильчик.
Он одиноко стоял на мрачном морском берегу, но выглядел несмотря на это по-игрушечному жизнерадостно и мега позитивно. И, скорее всего, именно поэтому этот винтажный «набор железа» так дерзко выделялся на фоне остальных работ Илоны. В общем, я была впечатлена. Эдисон, наверное, тоже…
Может быть, когда-нибудь – не завтра, конечно, не послезавтра и даже не через год - и я научусь делать нечто подобное: простое и искреннее до предела.
А впрочем... Нам нечего здесь делать. Все уже сделано. Задолго до нас. Досадно!
Могло бы быть и хуже? Хуже некуда, ребята.
Не знаю, как вы, а я про себя все поняла: великим человеком не буду никогда. Не получится.
Эй, кажется, мы и впрямь катим на пикник в аду! Угу, угу… Ничего больше. Но в этом и весь ужас.
И знаете, что самое хреновое? Что даже если мы все сдохнем, ничего не изменится. Ни-че-го.

А теперь забудьте про все, что вы тут прочитали. Ведь а) мы все облажались и б) мы все умрем.

Мир не станет добрее. Не положено.
Мы не станем счастливее. Не получится.
Жизнь не станет лучше. С какой стати?
Ничего не изменится…
Ну и пох!

Вот. Вот и все…

Все просто, сказал Деннис Хоппер, зарабатывай немного денег, живи как живется и надирай задницы.
"А кто такой Деннис Хоппер? Это же, черт возьми, человек, у которого нет никакой самоидентификации"...

Сломалось...
Сдвинулось...
Оборвалось...

Ок, отойди от края!