Лабиринт Мнемозиды.
Прочитав такой заголовок, читатель, предвкушая удовольствие, радостно потрет руки:
Аффтара – фтопку!
Спешу тебя разочаровать, милый читатель, но в названии нет ни ошибки, ни опечатки. Но – все по порядку...
Дворянинов терял память.
Она никак не давалась ему – скользкая, верткая,словно живая рыба.Теперь, когда Юрий Николаевич был, что называется, в возрасте, живая рыба его памяти стала снулой. Чего, казалось бы, проще – такую удержать – скорей хватай! Но нет: чешуя ее, прежде плотная и блестящая, покрылась противной липкой слизью, и слова, которые необходимо было припомнить, срывались, оставляя след в виде остатков этой слизи, что вызывало в нем смутную тревогу.
Слова были его хлебом с маслом: он преподавал английский язык и литературу в частном колледже, и лишаться такого солидного подспорья к скромной учительской пенсии он был не намерен. Ему как-то не улыбалось пополнить ряды забивающих «козла» во дворе или стать «coach potato» - так называют англичане людей, денно и нощно просиживающих у телевизора...
Поначалу, когда он не мог вспомнить вовремя то или иное слово, он даже шутил: « Славная у меня болезнь! Ничего не болит, зато каждый день столько новостей!»
Новостей, и в самом деле, было много: то начальство новый рабочий план спустит, то молодая преподавательница в декрет соберется, и ему ее часы достаются, то даже лекция на знакомую тему покажется совершенно незнакомым материалом...
Первое время он со всем этим благополучно справлялся, но когда кто-то из его студентов начал откалывать в его присутствии шуточки Фоменко – мол, вылечить склероз нельзя, но зато о нем можно забыть, Юрий Николаевич решил взяться за дело всерьез.
Первым делом, он стал пытаться устанавливать между словами образные связи. Так, «marrowbone» - «костный мозг» он связывал с кабачком, который почему-то звался «marrow» и представлялся ему чем-то вроде кабачковой икры.
Затем пришел черед «уникального словаря ключей запоминания двукратного рекордсмена Книги рекордов Гиннеса Самвела Гарибяна». Может, молодые бы запомнили больше. А Дворянинову почему-то впечатался в память пример со словом «потаскуха» - «slut» [слат] – С ЛАТвии потаскухи прилетели».*
Потаскухи, откуда бы они ни прилетели, помочь Юрию Николаевичу в его проблеме не могли.
Назавтра ему надо было приготовить лекцию об Эдгаре По. Лекцию эту он не раз уже читал, разумеется, она давно была распечатана, и экземпляр ее лежал у него на столе, но Дворянинов считал ниже своего достоинства читать лекцию по листочкам. Этак, по бумажке, любой студент прочитать сможет! Чем же я тогда от него отличаюсь?
Древняя наука мнемоника, названная в честь богини памяти Мнемозины, матери 9 муз, рекомендовала запоминать большие тексты, располагая материал для заучивания, воспользовавшись в качестве вех знакомым маршрутом или хорошо знакомым домом. Скажем, введение – это крылечко. Прихожая – это место для первой части лекции, и т.д.
Повозившись какое-то время и расположив все части текста по привычным местам своей виртуальной квартиры, Дворянинов отправился спать, решив перед сном снова пробежать в уме весь текст. Он закрыл глаза и представил себе дверь своей квартиры, которую сейчас мысленно попытался открыть.
Но дремотное сознание – странная штука: дверь его квартиры вдруг превратилась в небольшую дверцу. Дверца эта была отчего-то полукруглой, зеленого цвета, с небольшой выщерблинкой. «Дуб», - автоматически подумал Дворянинов, взглянув на обнажившуюся древесину. Справа от двери была потертая кнопка полукруглого звонка, а над нею висел шнурок, напоминающий ослиный хвост. Надпись сбоку, на небольшой металлической пластинке, гласила : «Эдгар Аллан По – звонить 1849 – 1809 раз».
- 40 раз? - ужаснулся Юрий Николаевич. - Ах, ну, да, он же 40 лет прожил! ,- почему-то успокоился он. Однако надпись побольше и повыше гласила: «Посторонним В.», и он понял, что в состоянии полусна смешались Эдгар Аллан По и Аллан Александр Милн с его сказкой о Винни-Пухе и всех-всех-всех, и засомневался, а стоит ли ему входить в этот дом, не посторонний ли он здесь – тот самый, которому В. - и точка.
Но других домов видно не было, ибо, куда ни кинешь взгляд, везде были деревья, и почему-то, несмотря на плохую память, откуда-то сама собой всплыла строчка, совсем не из По, и даже не из Милна, а вовсе из «Божественной комедии» Данте:
- Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу...
Лес, как по мановению волшебной палочки, сразу послушно принял сумрачный вид, и деревья тревожно зашумели. Он нерешительно постучал в дверь. Не дождавшись ответа, открыл ее, но, увидев свой привычный коридор, успокоился и вошел . Слева, как обычно, была вешалка, где он увидел свое немного старомодное серое пальто и шляпу, а справа – картина, которую он очень любил – человек-бабочка. Очень удачное место для разговора о По и его поэзии:
- Смерть – это только сон, утверждает Э. По. "В смерти червь превращается в бабочку – еще материальную, но состоящую из материи, незнакомой нашим органам – иногда, возможно, ее узнает человек, пробуждающийся ото сна, узнает прямо – без помощи органов – через месмерического медиума", - говорил он. Монотонный скандирующий ритм многих стихотворений, Эдгара По и, в частности, "Ворона", оказывает завораживающее, близкое к гипнотическому воздействие на читателя. Такое воздействие позднее стали называть суггестивным, то есть основанным на внушении. Именно этот прием принес необыкновенную славу "Ворону"...
Так, затем прочесть первые строки...где бы их расположить, чтоб не забыть? - правильно, надо войти в зал, там слева от входа – письменный стол с привычным рабочим беспорядком: блокноты, книги...:
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне". **
И тут же отвлекся, растекся мыслию по древу, задумавшись о том, что после смерти жены к нему и гости перестали ходить, разве что студент иногда какой-нибудь заглянет, ну, так это, и не гость, пожалуй. Но тут его внимание привлек странный звук, напоминающий стук клювом по оконному стеклу. Он бросил взгляд на окно – и ничуть не удивился, увидев в окне силуэт черной птицы. Ворон расхаживал по подоконнику, явно подражая человеку, заложившему руки за спину.
- Невер, - понимаешь, - мор, - проговорила птица с легко узнаваемыми интонациями Бывшего Свердловского Строителя...
Это показалось Юрию Николаевичу забавным, и он решил больше не обращать на птицу внимания. Он повернулся на другой бок, и все так же, не открывая глаз, легко пробежался по особенностям творчества знаменитого американца, как будто и не было у него никаких проблем с памятью, на всякий случай скользя взглядом по полкам с книгами, где он «расположил» все необходимые ему сведения.
- Кажется, работает, сказал он сам себе и мельком взглянул на ворона, который деловито чистил перышки. Ворон тоже посмотрел на него, склонив голову набок и скосив свой круглый блестящий глаз, и капнул на подоконник. На влажном подоконнике зеленовато-коричневое пятнышко слегка расплылось, приобретая по краям неровные очертания.
-Бог с ним, - решил Юрий Николаевич и решил вспоминать дальше, опуская взгляд на батарею центрального отопления, где он предполагал расположить разбор стихотворения «Колокольчики и колокола».
Батареи не было.
Вместо нее стояла печка – буржуйка с длинной коптящей трубой и торчащими из ее зева дровами.
- Однако, - подумал Дворянинов. В печке трещал огонь, и попахивало дымком.
- Должно быть, где-то помойку жгут, - возникло на краешке сознания.
Однако припоминать дальше становилось все сложнее: сознание как бы затуманивалось все застилающим дымом, и он вспомнил совсем другое. Нет, даже не войну, которую он прошел от Халхин-Гола до Берлина, не Сталинградскую битву, и не ее всепоглощающее пламя. Другое время вдруг высветилось в темных закоулках лабиринта его памяти.
1950 год, он – молодой начальник цеха по приемке хлеба. Цех сгорел, и Юрий Николаевич пошел под трибунал. Мать с перепугу тогда сожгла все документы, подтверждающие древность их старинного рода. Хорошо – успела. Поди, докажи кому-нибудь в то неспокойное время, что он – не враг народа, и что пожар – случайность, а не диверсия. Однако фамилия его все же показалась подозрительной, и каждый, ведущий его дело, непременно интересовался, а не дворянин ли он. На что Дворянинов неизменно отвечал, что такую фамилию дворяне охотно давали своим крепостным – мол, принадлежит некоему дворянину. Поверили ему или нет – про то Юрию Николаевичу было неведомо. Он отправился в лагерь и оттрубил там три года, до самой амнистии по случаю смерти вождя. На самом дне его ящика с документами лежала серая небольшая книжица – его лагерная книжка, в которой фиолетовыми чернилами по пожелтевшей от времени бумаге было прописано: «Ударник Сталинского труда».
Вспоминать об этом периоде Дворянинов упорно не хотел, он вычеркнул эти годы из своей жизни, но теперь внезапно воспоминания обступили его, словно превращая Мнемозину в Немезиду – богиню возмездия...
Он вдруг решил, что уйдет из колледжа – завтра же и подаст заявление об уходе, сославшись на более, чем солидный возраст.
Приняв такое решение, Дворянинов, наконец, успокоился и уснул.
Ему приснилась Мнемозина-Немезида - с пустым безразличным лицом она закатывала банки с чем-то, напоминающим кабачковую икру. Но старый учитель точно знал, что это была его память. Закатав очередную банку, Мнемозида ставила ее молча на какой-то конвейер, и дальше банки с памятью катились по широкой ленте транспортера куда-то вдаль, в самую глубь лабиринта, которому не было ни конца, ни края..
* http://www.samvel.ru/stp/flash/ - В самом деле, уникальный словарь
** Перевод К.Д.Бальмонта
