Я написал эту строчку и задумался…
В тиши настольной лампы думается как-то по- особенному, неторопливо, степенно, сосредоточенно.
Её тишина осязаема, свет не бьёт мне в лицо, вот только любопытная луна пытается заглянуть в окно. Она не даёт шанса откинуться на спинку стула и расслабиться. Писать в расслабленном состоянии, как и дышать- одно удовольствие.
В тот четверг такая же луна заглядывала мне в глаза. Большая, в некоторых местах потёртая. Может потёрта взглядами, ведь так много людей смотрели на неё за эти тысячелетия. Даже океанские приливы зависят от луны и если долго смотреть на неё, то под шум прибоя сойдёшь с ума. Отражающий свет влияет на психику необыкновенным образом - ты видишь в нём то, чего и небыло. Или я заблуждаюсь? Тогда зачем гадают перед зеркалом? Я не оправдываюсь …нет.
Но снова о Михайлыче. Он главный в этом рассказе.
Михайлыч ненавидел в этой жизни только двух человек. Шумахера и Газзаева. Не так уж и много, верно?
Остальных несколько миллиардов индивидуумов на этой планете, он просто не замечал. Они ему не мешали.
Хотя вру, пару человек из НХЛ с такими фамилиями как: Кувалда Шульц, Боб Проберт, Джо Кошур, Тай Доми, Дональд Брашир – он уважал.
Я ему не мешал так думать про тех двоих, и не осуждал повышенный интерес к последним, поэтому он ко мне относился снисходительно.
Михайлыч не принадлежал к элитным и дорогостоящим спортивным функционерам, не входил и не выходил из Олимпийского комитета, не был ни запасным, ни основным игроком прошедшего Чемпионата Мира. Он просто любил спорт. Он был токарем.
По ночам он переживал за Мику Хаккинена, который на последнем повороте глупейшим образом пропускал «Красного Барона» на финишную прямую, и тот гнусно побеждал в очередной раз. И за Брашира , который хоть и разбил в кровь костяшки правой руки о шлем противника, но не смог уронить Доми на лёд в далёкой Национальной Хоккейной Лиге.
Весь в растрёпанных ночных чувствах он вставал утром к станку, нервно переживая ночные баталии и кусая пухлые губы, за которыми прятались гнилые зубы и кончик уса.
Конечно же, задняя бабка вызывала у него такие же отрицательные эмоции, как и проигрыш Хаккинена этому «Шум-херрру», а смена пиноли и сверла происходила с таким же ожесточением, как и бой Доми с Браширом. Но на качестве это не отражалось. Токарь он был знатный.
Михайлыч уже четыре года как не употреблял спиртосодержащие напитки, поэтому, нервно теребя всё ту же заднюю бабку станка, он мог себе позволить некоторые резкие движения, не травмирующие костяшки пальцев.
Почему- то я не вызывал е него отторжения. Поэтому я с чистой совестью мог с утра спросить у него:
- Михайлыч, извини … заснул на самом интересном месте, кто выиграл то, Филадельфия или Флорида?
Михайлыч, который упал в кровать в три ночи,а как ванька-встанька в шесть шёл с закрытыми глазами в туалет, настороженно шевелил усами, зло смотрел мимо меня в мутное запылённое окно цеха и кратко, как неудачно исполненный буллит, шипел: - Флорида!
Напоминать ему про нашего Пашу Буре из Флориды я не стал.
Ближе к обеду, ко мне подходили работяги и просили спросить у Михайлыча который час.
Гады!- она знали, что Михайлыч мне не откажет.
Это было шоу. Помните миниатюру про трамвайный билетик? Ну ,где женщина открывает сумочку, кошелёк, достаёт билетик…Вспомнили?
-Михайлыч, что- то кушанькать захотелось, сколько там на твоих «золотых»?- шёл я на поводу многочисленных зрителей, спрятавшихся за кулисами нашего цеха, на котором чайка всё же оставила свой след (случайно залетела).
Судя по отрешённому взгляду, он только что в своих мечтах опередил на повороте Шумахера.
Но он поверх очков настороженно смотрел в мои честные глаза, выключал станок, тщательно вытирал руки об ветошь и бережно вынимал несвежий носовой платок. Из носового платка он, движением знаменитого Кио, извлекал часы «Павелъ Буре», на довольно длинной цепочке, издали тускнеющие непонятным, явно старинным золотом, носовой платок аккуратно прятал обратно в карман, поднимал очки на лоб, любовно протирал несуществующую грязь с часов и говорил: - «Четверть первого!»
Обратную процедуру описывать не имеет смысла. Апофеозом было включение станка.
Также не надо говорить, что если повторить этот вопрос через некоторое время, то таинство появления старинных позолоченных часов происходило в такой же последовательности. Правда ответ был тот же: «Четверть первого!»
-Богатенький буратино опять не дал подержать «Буре» в руках? Вот дурак прямоходящий!- сплёвывал заточник Андрюха, проходя мимо меня.
Дашь кому – то умному посмотреть золотые «Буре», потом не оберёшься неприятных хлопот, гласит старая аргентинская поговорка,- отшучивался я.
Иногда планеты выстраивались как надо. То есть: Шумахер приходил вторым, ЦСКА с Газаевым проигрывал, а Брашир всё же настучал по темечку своему оппоненту где-то далеко за Океаном. Тогда Михалыч напевал арию Роберта из Иоланты.
«Кто может сравниться с Матильдой моей»- звучало в его устах фальшиво, жизнеутверждающе, а главное не громко…Что уже само по себе импонирует.
- Петь я не умею, но люблю…- как бы сам с собой говорил он, ловя мой вопросительный взгляд. Фиолетовая стружка, негодующе шипела от молочно- грязной эмульсии и ласково шелестела под ногами. Так лепестки роз падают к ногам любимой женщины.
- Видел как Шумахер обосрался?- увидев меня, радостно портил он эту идиллию.
В этот день, как меня не упрашивали, я не спрашивал который час. Это было бы грешно.
Зато можно было поговорить по душам и я с утра приглядывался к сгорбленной спине у токарного станка, решая когда можно будет подойти.
-Михайлыч! Вот ты уже больше четырёх лет ни грамма огненной воды. И не тянет?- ближе к обеду тяжело вздыхал я, показывая как ему сочувствую, но если призадуматься, то к моему вздоху можно было поставить и противоположный знак..
- Водка это зло!- равнодушно вещал Михайлыч, не замечая моих театральных позывов.
- Так водка, если с умом пить, даже полезна. Холестерин разгоняет!- подначивал я его.
-Где его взять, этот ум?- бубнил он мне в ответ, не отвлекаясь от увлекательного вращения шпинделя.
Не знаю, не буду ни на что намекать, но в столовой Михайлыч вываливал второе блюдо в первое …К нему за стол никто не присаживался. Одному лучше.
Я так думаю, что вилкой он не пользовался принципиально. В желудке всё перемешается и без неё. Очень рационально!
Летом он ездил в свою родную деревню и привозил оттуда куриные яйца. Яйца были в трёхлитровой банке. Семьдесят пять штук влезает. Проверьте! И не подумайте, что в скорлупе! Всё очень рационально. Он не был дураком.
Тут я отвлекусь от плавности моего повествования и сразу же перейду к завершающей стадии моей рассказа- исповеди. Она будет называться «Врач». Вы не против? Я коротенько!
Михайлыч сломал ногу. Если он был бы пьяный, и трепыхался на ветру как осенний осиновый листок, то последствия были бы менее ужасны. А так он до последнего стремился сохранить равновесие, то нога сломалась абсолютно не там, где она должна была сломаться. Вот такие бывают выверты судьбы…
Нога долго и упорно не хотела правильно срастаться, а уж работать и подавно. И Михайлыч с удивлением узнал, что в одиночку, и не обладая цирковой гибкостью, дотянуться до стопы никак нельзя. Поэтому носки и нога жили, как не больно это говорить, отдельной жизнью и встречались по большим праздникам.
Под Сестрорецком был какой-то реабилитационный центр. Туда и отправили нашего Михайлыча… учиться одевать носки самостоятельно.
Сестрорецк славился чистым воздухом, артезианской водой и больными, которые превышали все допустимые пропорции над якобы здоровыми.
Среди больных, врачей и обслуживающего персонала оказался и токарь шестого разряда, которому костыли уже надоели хуже горькой редьки, да и носки он иногда хотел самостоятельно сменить на свежие..
Молодого врача, курирующего их палату, волнующая, но дурно пахнущая история с носками мало волновала.
Этот амбициозный врач, вечно ходивший с блокнотом и со странным прозвищем, данным ему больными - Пилюлькин, был педантом.
Как говорил Гоша, с переломом шейки бедра, то в его блокноте он видел некий девиз Пилюлькина: «Чтоб бедные не болели, а богатые не выздоравливали!».
Тот явно метил на кандидатскую, и поэтому настойчиво сватал нашего Михайлыча тренировать ногу на неком приспособление, называемом у больных «фашистской швейной машинкой» или просто - ФШМ.
На этой машинке надо было разрабатывать ушедшую в наглый отказ, ногу.
И вот, когда можно было сгонять партейку в домино, посредством громких щелчков указательного пальца правой руки по свёрнутой ладошки левой, показать как будет плохо соперникам, с наслаждением «взять длинного конца», безжалостно отрубить противнику «шестёрошного», а когда останется на руках по три фишки, любил рассуждать шепелявя себе под усы: - Тааак, у тебя три-два, пять четыре и голый-два…что же тебе подарить!?. Он никогда не ошибался Глаза у него в эти моменты странно горели антрацитовым отблеском.
Вместо этого наслаждения идти в соседний корпус и нажимать на педальку дурацкого приспособления?
Короче- дураков не было. Михайлыч точно не входил в их число.
-Тааак- таааак, больной…- глубокомысленно тянул Пилюлькин, неспешно, и как всем казалось с наслаждением, листал историю болезни, спрятанную под блокнотиком.
-Ходите регулярно на процедуры?- на этот вопрос куратор настороженно ждал ответ, как ждут его от любимой девушки, когда она впервые сделала тест на беременность. Внимательно посмотрев на Михайлыча и любовно на прозрачный снимок поломанной ноги, словно там была изображена фривольная фотография, он нервно стучал карандашом по блокнотику, мол быстренько говори правильный ответ.
Михайлыч ходил регулярно…С любимой фишки «один- один». В народе называемой «азоношный».Но тут он сдрейфил. Он не стал бубнить себе в усы о том, что он не швея- надомник, что и так уже ногу три раза ломали и лучше она не станет… Покраснел и не к месту сказал:
- Очень даже нравится!- И покосился на сопалатников .
-Вот и славненько, вот и чудненько…Только регулярные упражнения поставят вас на ноги!- резюмировал последователь Гиппократа и резво покинул палату.
- Побежал твои черные ноги на чёрно – белых снимках любоваться! Не боись, не продадим! Хочешь, сам за тебя на машинке попотею?- одиноко, и поэтому подло, хихикнул Гоша и с хрустом, как будто ломалась берцовая кость, надкусил огрызок яблоко под странной фамилией «симиренко», которое он нашёл на подоконнике.
Михайлыч смотрел в окно, и было слышно, как он мысленно задаёт на пресс-конференции каверзные вопросы Газаеву и смачно плюёт ему вслед.
А почему он ответил «Хочу!!!», на предложение Гоши, так никто и не понял.
- С тебя бутылка!- тут же был пойман на простецкий финт Михайлыч, и Гоша радостно откинул костыли себе на кровать.- Или дай поносить твои часы!
По глазам все увидели, как Михайлыч мысленно вбивает Боба Проберта в твёрдый и холодный лёд Медисон Сквер Гарден.
После первой бутылки портвейна с суперсчастливым числом «777», разговор в палате зашёл о работе, после второй – о бабах, после третьей - о спорте.
После третьей фазы, в отличие от остальных присутствующих, которые зацикливались на второй фазе, Михайлыч значительно оживлялся.
- Сынки! Что вы знаете о спорте!? Знаете ли как должен стоять на льду тафгай во время боя?- тяжело икнул в сторону молодёжного состава палаты Михайлыч.
-На льду они стоят совсем не так, как те же боксёры, тут хватка нужна и техника владения коньком!- неуклюже встав с кровати, он ловко хотел принять позу хоккейного бойца.
И хоть льда в помине не было, ноги поехали в сторону, и только когда остались далеко от центра тяжести, решили вернуться назад, но было уже поздно. Вариант того, что корковый центр анализатора равновесия задумался над смыслом жизни или( что совсем не смешно) статокинетический анализатор немного прибалдел от ароматного выхлопа «Трёх семёрок», был достаточно велик. Падал Михайлыч так, словно Проберт ненароком умудрился уже на первой секунде выиграть их схватку. Падал он долго и красиво.
Ребята подскочили, быстро как могли, подняли и усадили на кровать. Но было уже поздно, Михайлыч с удивлением заметил, что нога неожиданно стала сгибаться.
Ёханный бабай, работает!- с некоторой осторожной заторможенностью только так и смог он отблагодарить её.
На следующий день Пилюлькин радостно хлопотал вокруг Михайлыча, приговаривая: - Я же говорил, что упорные тренировки всегда приносят положительные результаты!
Ласково положив руку на плечо виновника радостного воодушевления, добавил: "Ibi victoria, ubi concordia!" –Кандидатская диссертация предательски выглядывала из белого кармана.
К Михайлычу я привёз несколько яблок и апельсины в воскресенье, а день выписки был четверг.
---------------------------------------------------------------------------------------------
Через неделю, в понедельник, прямо с утра меня вызвали к помпокадрам.
-Слушаю внимательнейшим образом, Татьяна Викторовна!- радостно провозгласил я с порога.
- С тобой тут товарищ хочет пообщаться, – сухо ответила та и вышла из кабинета, аккуратно прикрыв дверь.
Тот представился и внимательно посмотрел мимо меня, сказал: - В четверг вечером, около Сестрорецка, рядом с железнодорожным полотном было найдено тело. При нём нашли документы на имя Смирнова Виталия Михайловича. Вы знали об этом?
Я хотел улыбнуться, но не стал.
-Откуда я могу знать об этом, я его видел в последний раз в прошлое воскресенье?- я осторожно сглотнул вязкий сгусток слюны.
-Вы его навещали. Как он себя чувствовал?- серые глаза скользнули мимо меня. Ни я ,ни Михайлыч были ему неинтересны.
- Нормально.- отвечал я. - В домино в палате играл с соседями всё время.
- А вы знали, что он был владельцем золотых часов «Павелъ Буре», которых при нём не нашли?
Он что- то записывал. Мне показалось, что даже слишком торопливо записывал.
-Все знали про эти часы…- осторожно ответил я.- Он их никому в руки не давал. Ведь золотые же…
Я был спокоен, мозг лихорадочно просчитывал комбинации. А лицевые мускулы расслаблены, как у спринтера вовремя забега.
Через двадцать минут я вышел из кабинета. Зашёл в раздевалку и сполоснул в миг разгорячённое лицо под краном с холодной водой и быстро протёр подмышками.
В глубине своего шкафчика нащупал большие карманные часы, протёр их тряпкой, посмотрел на циферблат, на которых, как и пятьдесят лет назад, стрелки застыли на «четверть первого». Надел перчатку, приоткрыл окно и, размахнувшись, с силой закинул часы в густой кустарник.
Зачем Михайлыч отдал на анодирование простой железный корпус часов, стоившие в те далёкие времена два николаевский серебряных рубля, и они стали выглядеть как золотые? Я так и не понял. Ну и дурак!