Непримеримый (Рассказ)

Прощание с покойной закончилось. Женщины, успокаивая, отводили в сторону дочь усопшей. Ещё мгновение и иссохший жёлтый лик с почерневшими глазницами и тёмными, плотно сжатыми губами должен был скрыться под крышкой, которую уже держали двое мужчин, а кто-то суетливо вопрошал насчёт гвоздей и молотка. Но, раздавшийся от аллеи автомобильный гудок, прервал финальное мгновение. Головы присутствующих повернулись на протяжный, соответствующий моменту звук. От такси, с кепкой в руке шагал рослый мужчина в спортивной, скорее всего китайского производства куртке. Мужчина шёл, деловито выбирая дорогу среди могилок, стараясь уберечься от голых ветвей деревьев. Лёгкая походка могла говорить о спортивном образе жизни мужчины. Однако в сочетании с непрезентабельной одеждой скорее указывала на невысокий социальный статус прибывшего. И крепкое телосложение говорило более о привычке трудиться физически, чем о спортивном зале и тренировках. Однако никого из присутствующих на похоронах не интересовал внешний вид припоздавшего. Раздавшиеся возгласы выказывали лишь удивление.
- Приехал.
- Успел.
- Надо же.
- В последний момент.
- Сердечко то ёкнуло.
- Да, уж у такого ёкнет. Сколько лет дома не был.
Эти возгласы, как порыв ветра, пробежали приглушённым шёпотом по толпе и тут же смолкли. Дочь покойной, в скромном рябеньком пальто, которое однако весьма подходило и к её фигуре и к облику, отделившись от толпы, сделала навстречу прибывшему несколько шагов, вглядываясь в лицо подходившего мужчины. Настороженность и обида примешались к скорби. Это был её родной брат, которого она почти не знала, столь мало им приходилось в жизни видеться. И то, что брат никогда не приезжал в гости, после своего неожиданного ухода из дома, было для женщины непонятной, непростительной чёрствостью. И сейчас она навряд ли бы сделала шаг навстречу полузабытому брату, если бы не смутные воспоминания детства, в котором брат читал ей книги, водил в кукольный театр, просто играл вместе с ней в песочнице, хотя был уже вполне взрослым. Именно благодаря сохранившимся светлым воспоминаниям детства она и послала телеграмму о болезни матери. И теперь, глядя на крупного мужчину, осторожно вышагивающего среди могил, огибающего старательно оградки, лавирующего среди голых деревьев и кустарников женщина ощутила обиду и досаду, словно это не брат, а она опоздала проститься с матерью. Скользкая глинистая почва заставила её остановиться. С суровой настороженностью вглядывалась она в лицо подходившего, хотя и родного, но уже ставшего наполовину чужим брата.
Крупные, правильной, красивой формы губы мужчины неожиданно подёрнулись едва заметной, непроизвольной и виноватой улыбкой, которую он сразу же погасил, как явно не соответствующую моменту. Женщина не знала, как себя в данном случае вести, что делать. С одной стороны она мечтала о встрече с братом, но ведь не в такой ситуации. Не выдержав, она опустила глаза, разглядывая рыжею, свежевыкопаную почву. Так, не подымая головы, она и уткнулась в грудь приблизившегося брата. Что-либо произнести в осуждение она была не в состоянии. Женщина просто молча разрыдалась.
- Ну, будет, будет, - обнимая сестру, бормотал растерянно мужчина.
Разумеется, можно было предположить и слёзы при встрече и любую другую эмоциональную реакцию. Но мужчина не привык к аналитическим предвидениям ситуации. Слёзы сестры его и смутили и расстроили одновременно. И как ни обыденна была ситуация, мужчина, тем не менее, не знал, как себя вести и поэтому выглядел неуклюже, что в данном случае выглядело даже трогательно. И не будь они на кладбище, на похоронах матери, сестра возможно бы заметила неловкость брата и может даже растрогалась. Но ситуация была не та. Отступив на шаг, сестра, позабыв вытереть мокрое от слёз лицо, сурово произнесла, таким тоном, словно объявляла о помиловании грешнику:
- Иди, попроси прощения.
Лицо мужчины посуровело, выражение виноватости исчезло. Глянув на сестру хотя и сверху вниз, но как бы исподлобья, прибывший твёрдой походкой направился к открытому гробу, стоявшему на двух табуретках. С суетливой поспешностью присутствующие отступили в стороны. Подойдя сбоку к изголовью, сын молча стал всматриваться в столь знакомые, но вместе с тем и незнакомые черты некогда родного человека. Память непроизвольно перенесла его в шестидесятые годы, в стандартную двухкомнатную хрущёвку. Он, зелёный юнец, только что получил свидетельство об окончании школы. На полном серьёзе этот документ называли напыщенно аттестатом зрелости, хотя до этой зрелости было ещё ой как далеко. Правда, что такое неблагополучие парень уже успел понять. Нет, ему не пришлось бедствовать и уж тем более голодать. Но его родители развелись на последнем году его школьного обучения. Развелись не из-за потухших чувств, которые угасли у них уже вероятно давно. В семье всегда хватало ругани. Отец, работая на стройке, часто бывал в командировках, где неизменно заводил себе женщин. Некоторые пассии приезжали потом за ним в город. И тогда в семье происходили грандиозные скандалы, которые отцу очень импонировали. Он всегда не просто с удовольствием, но даже с наслаждением наблюдал за битвой соперниц. Впрочем, уходить из семьи никогда не собирался. Да и с какой стати. Ведь этих мимолётных подруг он и не воспринимал никогда всерьёз. А то, что супруга начинала бегать в партком, жалуясь на неверного мужа, его просто бесило, вызывая ответную реакцию злобы. О детях; сыне и дочери никто из воюющих сторон вероятно вообще всерьёз не думал, хотя маменька и апеллировала постоянно благополучием детей, впрочем, вполне искренне. Ведь именно из-за детей она не расходилась с мужем. Страх потерять мужа с неплохой зарплатой довлел над ней всегда. Как она могла прожить с двумя детьми на мизерную зарплату кассира. Однако, когда «любимый» супруг серьёзно заболел, когда вместо сносной зарплаты ему была назначена мизерная пенсия по инвалидности, женщина не раздумывала. Вернее раздумывала ровно столько, сколько потребовалось на получение трёхкомнатной квартиры. Разнополые дети, муж инвалид оказались хорошими козырями на внеочерёдность. Именно козырями, ибо сразу же после получения квартиры, мать бросила супруга. Ведь он стал просто обузой. Так отец нашего героя оказался в крошечной комнатёнке тёщи, которая переехала к дочери. Мать торжествовала победу, замешанную на мести. Впрочем, отец Юрика, а именно так звали нашего героя, недолго оставался один, сойдясь с одинокой маляршей из своей бывшей бригады. У матери Юрика быстрая женитьба бывшего супруга вызвала приступ безудержной злобы, у бывшей тёщи удивление. Юрик же никак не выказал своего отношения к происшедшему. Его не покидало чувство, что предали его и сестрёнку. С мрачным интересом присматривался он к матери, которая стала ещё более нудной в своём нытье о безденежье. Утомляли бесконечные разглагольствования о том, сколько стоят килограмм говядины, свинины, почём нынче творог, яйца, помидоры, огурцы. Сегодняшние цены сопоставлялись с прежними. И всё это на фоне охов, ахов, скорбного вопрошания как жить дальше. О продолжении учёбы Юрик совсем не думал. Да и куда пойти работать, ему было тоже совершенно безразлично. Впрочем, недельку после школьных экзаменов он решил побездельничать. Хотя события развивались совсем не так, как он спланировал. Случилось это сразу же после выпускного вечера. Они всем классом гуляли всю ночь. Юрик и домой то пришёл после ухода матери на работу. А вот проснулся к её возвращению. По заведённой в семье привычке, мать встречали все: бабушка, дочка и он. Юрик вообще любил заглядывать к матери в сумку ещё с детства. Лишь после развода родителей он искоренил в себе такое пристрастие, хотя, не смотря на возраст, его постоянно так и подмывало заглянуть в сумку. Тем более, что в тот вечер мать пришла возбуждённо-весёлая и прямо с порога, забыв поинтересоваться про выпускной вечер, начала посвящать своё чадо в суть предстоящей тому миссии. Хотя то, что это будет именно миссия, сразу понять было невозможно. Всё напоминало обычный рассказ о сослуживцах.
- Сегодня завхоз наш подходит ко мне и спрашивает: «У тебя сестра в кондитерском работает»? Я думала ему конфет хороших на торжество какое достать нужно, а его оказывается чай индийский интересовал.
Бабушку такое сообщение явно обеспокоило и она, с нескрываемым испугом перебила эмоциональный рассказ дочери:
- Он что, чифирист что ли?
- Ах, мама, перестань говорить глупости. Он водку как чай пьёт. Мужик ещё тот, тёртый.
- Аа, - резкий выпад дочери бабушку, как ни странно весьма успокоил, - просто чайку хорошего захотелось, значит.
- Что у тебя за привычка, мама, перебивать вечно, - раздражённо воскликнула новоиспечённая глава семейства.
- Уж и сказать ничего нельзя, - обиженно ретировалась бабушка.
Не слушая оправданий, мать напористо продолжала:
- Оказывается, за пачку чая казахи рыбы уйму дают.
Уловив недоумённые взгляды, раздражённо продолжила пояснения:
- И за водку тоже. А я ему обещала достать несколько упаковок индийского. И себе тоже возьмём.
- Ты что же, собираешься ехать в Казахстан с этим прощелыгой? – сурово поинтересовалась бабушка.
- Зачем я? Юрка вон уже какой здоровый. Вот пусть и едет в субботу. А мы до этого времени водки ещё несколько ящиков закупим.
- Господи, Нюра, да ты никак с ума сошла, - в ужасе вскричала бабушка, - сына родного с пропойцей невесть куда отправлять!
Лицо бабушки сделалось жалостливым и растерянным. Юрику стало неприятно, что из-за него так унижаются.
- Ладно, бабушка, съезжу я.
Однако бабулька, не слушая внука, принялась униженно упрашивать дочь не отпускать Юрика. Но, всё было бесполезно. Мать не была волевой женщиной. Её можно было охарактеризовать скорее как безвольную, но в данном случае дело касалось хорошей прибыли, поэтому именно данный случай упускать, разумеется, не стоило. Так что в пятницу вечером Юрик пошёл ночевать к завхозу, который жил в небольшом частном домике вдвоём со своей престарелой женой. В сарае к тому времени уже стояли коробки с чаем и ящики с водкой. Машина должна была приехать рано утром. Настроение у Юрка было паршивое. Ему не спалось не из-за того, что диван был старый и пружины выпирали со всех сторон. Просто не по душе была авантюрная затея матери. Он не представлял, кто же будет торговать рыбой, когда он её привезёт. Всё это мероприятие было неприятно до чёртиков, напоминало кошмарный сон. Он, неизменный участник математических и физических олимпиад едет обменивать водку и чай на рыбу. Стараясь не шевелиться, так как пружины диванчика больно давили при каждом движении, да, к тому же, это ложе для пыток скрипело по страшному, Юрок лежал, уставившись в побелку дощатого потолка. Разыгравшийся аппетит усиливал недовольство происходящим. И поэтому парнишка даже обрадовался, когда дверь внезапно открылась и на пороге, словно безобразное, хотя и не страшное привидение показался хозяин. Был он в очень объёмных, что называется «семейных» трусах, из которых выглядывали тощие, очень волосатые ноги. Грязная майка напоминала скорее ночную женскую рубашку, настолько была длинна, не прикрывая, однако картинных трусов. Это появившееся привидение бесцеремонно щёлкнуло выключателем и, подойдя к привставшему и жмурившемуся от тусклой лампочки Юрику, присело перед парнем на корточки.
- Что-то не спится, - пояснил старик и, не дожидаясь ответа, продолжил, - тебе я вижу тоже.
То, что парнишка не ответил, старого хрыча ничуть не смутило. Взглянув с отеческой заботой на пацана, участливо спросил:
- Может снотворное нам с тобой принять?
Предложение Юрику показалось более чем странным. Однако это был повод, чтобы, не боясь жалостливого и громкого скрипа, покинуть своё инквизиторское ложе. С удовольствием изогнув спину, Юрок в некотором недоумении пробурчал:
- Да я и так усну.
- Так что же мне, одному что ли? – не столько возмутился, сколько удивился хозяин.
Только тут до парнишки дошло, что же имелось в виду под снотворным.
- Я уже и картошечки разогрел, - продолжал между тем уговаривать вкрадчиво, но весьма настойчиво старик.
Услышав про еду, парнишка встрепенулся и неопределённо пожал плечами, что с удовлетворением было воспринято как согласие. И вскоре компаньоны уже сидели за древним кухонным столом с дырявой клеёнкой. Кроме жаренной картошки предусмотрительный хозяин поставил на стол трёхлитровую банку консервированных огурцов собственного посола. Познания Юрка в спиртных напитках было весьма скудным. Водку же он пил всего один раз в жизни. Впечатление, оставшееся у него после этого, было весьма кратким: «Гадость». Трезвость Юрка была предметом гордости матери и, само собой, бабушки. В ту ночь он также не собирался пить, по крайней мере больше рюмки. Но хозяин видать таких объёмов вообще не признавал и, если и налил в большой гранёный стакан парню лишь на треть, то лишь из соображений безопасности. Очень ему не хотелось конфликтовать со своей сослуживицей. Себе же он щедро налил до краёв. Так что прежде чем поднять стакан, пришлось отхлёбывать из него, осторожно цедя губами через край. При этом выражение грубого лица было столь нежно и мягко, словно он глотал сказочную амброзию. Когда же с присвистом и причмокиванием было отпито настолько, что даже мелкий тремор морщинистой руки не проливал содержимого, старик торопливо произнёс коротенький тост:
- За наше предприятие.
Без всякого энтузиазма Юра поднял свою посудину. То, что при этом лучше всего не вдыхать, он уже знал. Однако то, что он выпил не поперхнувшись, вызвало у него удивление. Даже его визави одобрительно крякнул. Однако появившаяся в мужской компании супруга старика совсем не одобрила начинания и с осуждением произнесла:
- Ты чему парнишку учишь.
Ответа она однако не получила, будучи бесцеремонно выпровоженной. Юрок же, разжевав огурец, с жадностью набросился на картошку, удивляясь тому, что старикану хватило на закуску крошечного кусочка огурчика. Старик же радостно потирал руки, пребывая в самом распрекрасном настроении, то и дело повторяя:
- Ты ешь, ешь. Можно и яишенку зажарить.
Потом, взяв в руки откупоренную бутылку, озабоченно повертел её на свет и, тяжко вздохнув, сурово констатировал:
- Чать мы русские люди, нешто нам столько на разлив?
Тут же у него в руках оказалась вторая бутылка, которую он и откупорил с ловкостью фокусника. Предупреждая возможные возражения, пояснил:
- Ты не боись. Это я из своих ящиков. Нешто я не понимаю.
- Да не в этом дело, - досадливо отвечал Юрок, недовольный тем, что его как бы обвиняют в скупердяйстве.
Юрик хотел пояснить, что вообще не пьёт, но, посмотрев на радостный лик старого пропойцы, лишь тяжко вздохнул и, хоть с явной неохотой, но, всё же взял очередную порцию водки.
Впрочем, описывать в подробностях ту ночку я не буду. Для Юрка она оказалась настоящим кошмаром. Разумеется, ни в какой Казахстан они уже не поехали. Единственно, на что у парня хватило сил, так это сбежать от старого хрыча к полудню наступившего дня. При виде в стельку пьяного внука бабушка чуть не упала в обморок. Ей ещё ни разу не приходилось лицезреть своего любимца в таком плачевном виде. Маманю тоже хватил кратковременный столбняк. Но, быстро оправившись от замешательства, она принялась дико кричать. Но ругалась мать не тому, что сын был в стельку пьян. Её бесило зря потраченные на чай и водку деньги. Она долго сетовала на то, что теперь придётся возвращать водку, естественно, придётся согласиться на возврат меньшей суммы денег. Мать долго кричала. Но смысл словесного потока плохо доходил до пьяного сознания сына. Сильно болела голова. Но он не прерывал мать, виновато со смиренным видом стоя в прихожке. Как не был пьян Юрок, но всё же сумел уловить, что мать ни разу не попеняла на его растерзанный вид. Её мучили лишь финансовые проблемы. Не будь он столь пьяным, его бы удивило такое направление воспитательной речи. Но тошнота и пульсирующая головная боль не давали сосредоточиться. Лишь когда мать замолчала, он, с трудом шевеля пересохшим языком, укоризненно спросил:
- Мама, как ты могла отправить меня к этому пропойце?
Бабушка, услышав этот мучительный вопрос, заплакала.
А мать… Вот тогда то мама и произнесла ту фразу, которую сын ей так и не смог простить и которая стала причиной его ухода из дома. Подскочив к сыну, мать яростно завопила:
- Да кто ты такой, чтобы выговаривать мне? Ты говно моё! Понял! Ты говно моё!
Отшатнувшись, словно от страшного удара, Юрок глядел в искажённое яростью лицо матери. Что-либо ответить парень был не в состоянии, не из-за того, что был пьян. После той фразы, Юрку даже показалось, что он протрезвел. Хотя того, что мать кричала потом, он совсем не понимал. Лишь молча смотрел и смотрел в искажённое лицо мамы.
Через день он уехал из дома, якобы поступать в военное училище. Домой он уже никогда не возвратился.
Сейчас, глядя в застывшее лицо матери, Юрий тоже ничего не мог произнести. Извиняться он не собирался, не считая себя перед матерью виноватым. Единственно, в чём он себя искренне упрекал, так это в том, что оставил сестрёнку и бабушку. Обняв сестру, он отвернулся от гроба. Не для того, чтобы скрыть слёзы. Их не было. И то, что на похоронах матери он не мог проронить ни слезинки, было горько, как и тогда, когда он слышал ту незабываемую фразу:
- Ты говно моё! Ты говно моё!