На месте содранных с дёрном - деревень за Мкадом, - выросли исполинские термитники с приглядной инфраструктурой.
Район поразил обилием строек и отсутствием деревьев, кои словно гетто располагались исключительно в лесу.
Никого из аборигенов окраины я не знала, и возвращаясь домой не встречала знакомых лиц.
Однажды, прогуливаясь в куцом бутовском редколесье - увидела пожилого мужчину везущего на инвалидной коляске парализованную даму.
Я слегка заблудилась и осведомилась у пары - как выбраться на дорогу.
Мужчина засмеялся и ответил известными мне строками - Данте Алигьери -
"...Земную жизнь пройдя до половины,
Я заблудился в сумрачном лесу..."
У нас завязался ироничный диалог в цитатах. Мы взаимно представились.
Павлу Васильевичу и его парализованной жене-Маргарите, случилось оказаться моими соседями по подъезду.
Спустя несколько месяцев, 15 августа, умерла моя бабушка.
В сломленном, угнетённом состоянии я возвращалась домой.
Войдя в парадный, увидела Павла Васильевича плачущего на ступенях; около часа назад, скорая увезла его Марго с повторным... заключительным инсультом.
Утраты сблизили нас.
Отныне, случайно или намерянно мы встречались и подолгу беседовали.
Он оказался на диво интересным человеком... актёр в отставке, поэт, скульптор, ценитель старинной музыки.
Более двадцати лет он ухаживал за своей Марго, недвижной и прекрасной как статуя.
Её инвалидное кресло словно алтарь стояло в глубине гостинной, прикрытое тёмно-вишневым платьем.
Повсюду на стенах висели её чёрно-белые постановочные портреты.
До паралича она была драматической актрисой, яркой, красноречиво красивой.
Когда я заходила в гости, Павел Васильевич готовил пунш и проигрывал старинные пластинки, декламировал стихи и заглавные монологи из ранее сыгранных пьес.
Чувствовалось, насколько глубоко сидело в нём горе, насколько чудовищен был дефицит общения.
Детей не было, друзей тоже... только я...
Незаметно, наши отношения стали очень доверительными.
Тем годом мне предстояло писать диплом, а посему я безраздельно отдалась ученичеству.
Запоздно возвращаясь из читальных залов, я всё реже встречала своего печального друга.
Минула зима и весна... прогуливаясь рядом с домом, я увидела сильно исхудавшего, неопрятного и нетрезвого - Павла Васильевича.
Он подходил к случайным прохожим и бессвязно бормоча, предлагал им собрания сочинений из своей домашней библиотеки.
На руках у него спал крохотный рыжий котёнок, которому на корм он просил несколько копеечек, взамен книги.
Я ужаснулась такому духовного коллапсу...
Как нелегко далось моему другу прожитое полугодие...
Чувствуя за собой невнятную вину, я стала чаще оказывать Павлу Васильевичу знаки внимания: приглашала его отужинать к себе, звала прогуляться в лесопарке...
Возобновившееся общение словно вернуло его к жизни... неординарный ум заблистал в глазах, были написаны чудесные поэмы, начаты новые скульптуры из дерева.
В начале августа, мой повеселевший друг сообщил, что ненадолго собирается уехать в Коктебель, дабы читать стихи Максимилиана Волошина в тени Карадага...
Тепло попрощавшись, мы договорились, что он даст о себе знать когда вернётся...
В преддверии сентября, подходя к своему подъезду, я увидела скопление милиции и две кареты скорой помощи.
В чёрном полиэтиленовом мешке, с наглухо закрытой молнией - санитары вынесли тело и погрузили в машину.
Жители нашего дома громко сплетничали о случившемся...
Мол, этот ненормальный старик повесился на платье собственной жены, стоя на её инвалидной коляске... провисел 8 дней, пока, задыхающиеся от трупного смрада - соседи, не вызвали милицию...
В ужасе от услышанного, я стремглав бросилась к его квартире на первом этаже...
Понятые и два человека в форме - грубо оттолкнули меня...
Павел Васильевич повесился в годовщину смерти своей жены, на её тёмно-вишнёвом платье, не оставив никакой предсмертной записки...
Спустя несколько дней, наверное впервые за месяц, я заглянула в свой почтовый ящик.
На самом дне, прикрытое мусором рекламных проспектов - лежало неподписанное письмо с почтовым штемпелем от 15.08.
Прощальное письмо от Павла Васильевича.
