не весть откуда взявшая наследство
всех грешных дев, оплывших по шелкам,
вошедши в храм и не нашедши места,
ей уготованного там,
наплакавшись,
уснула.
По углам
Морфей припрятал ей забывчивость песка.
Слегка присыпана февральским талым тальком
без толку распростертая рука,
нащупала вдруг что-то между полкой
с подвыпившими книгами и пылью
(так сладко, вдруг, под ложечкой заныло!) –
твои стихи? – стихирь? – там что-то было,
там было что-то между лицевой
и тыльной…
но не вспомню – не со мной,
а с нею,
обвенчавшеюся с небом.
Там было что-то юное про небыль,
про то, чего уж насовсем не взять с собой,
приняв к судьбе послушность и покой.
На убыль сосчитавши сны-сонеты
и стансы, не доспавши до рассвета,
затеяла прощаться, бить поклон
земной земным же счастьям и, в полон
собрав все страсти-радости вне тела,
о коих знать не смела,
неумело
лоб тронув и пупок, и два плеча
(сначала было слева, сгоряча,
обжёгшись ритмом, – с правой),
разметала
бессонниц косы,
опростоволосясь,
покрыла сны бесцветные платком.
И ни о ком не помолясь, шагнула в просинь.
Не выдохнув.
Не вскрикнув ни о ком.
*фонетический экзерсис
