Длинные гудки, такие ровные, что кажется, они сейчас вытянутся в одну сплошную прямую, как кардиограмма умершего человека. Никто не берет трубку – и я завершаю вызов. Тишина… Я вспоминаю, как дрожала ее рука, когда она записывала номер. Перед глазами – крупинки серого пепла на дне черной пепельницы и сломанная пополам сигарета. Я не выдерживаю этой тишины и снова набираю номер. Гудок… гудок… гудок… Становится невыносимо. Я слышу стук своего сердца.
- Да, - раздается на том конце тихий женский голос.
Нет, мне показалось, все те же ровные гудки. А я сижу с закрытыми глазами, неужели заснула. Часы. Прошло пять минут – и в руках молчащий телефон. У нее были серые глаза, большие грустные серые глаза. Нос с горбинкой. Странно, что я ее помню. Обычно лица не задерживаются в моей памяти, как и имена впрочем. И маленькая морщинка между бровей. И аккуратный серый пиджачок на ее хрупких плечах. И запах ее духов. И как наши руки соприкоснулись на миг. Стиральная машинка затихла, и я иду доставать белье.
Мне часто снится, что я не могу дозвониться. Я ищу телефоны-автоматы, но провода оказываются оборваны. Я вижу десятки молчащих синих таксофонов. На сотовом садится батарейка. Я в незнакомом городе, на неизвестной станции, мне нужно услышать голос на том конце провода, но я слышу только цепь тающих в подсознании гудков. На карточке кончаются деньги. Монетки не засовываются в прорезь. Я стучу по таксофону – и он рассыпается под ноги обломками битой посуды. Я что-то говорю в трубку, но в ответ слышу: «Алло, алло, Вас не слышно, перезвоните…». Я набираю и набираю заново номер.
Мне хочется кофе, горького, без сахара. Я зажигаю спичку и слежу, как она обугливается, вот и остался один кончик с угольком и щепотка сухого теплого пепла. Я зажигаю вторую и поворачиваю круглую ручку газа. Странный запах. Молчащий сотовый лежит на кухонном столе, и рядом нож и окровавленный кусок мяса. Цветок на окне повял. Я забыла закрыть на ночь форточку, и его застудило насмерть. Между рамами высохшая мумия прошлогодней мухи. Вчера ушел кот. Он ушел прямо в это окно, за которым стоят голенькие деревья. И за этими деревьями холодное мартовское небо.
Я развешиваю покрасневшими пальцами мокрое белье на балконе. Вот сжатая в комок простынь превращается в саван, тяжело повисший на старой веревке. На соседней крыше с креста антенны слетает ворона. Призрак ветра едва колышет кончики веток. Я смотрю вниз, представляя медленное падение – туда в прошлогоднюю траву, в полуистлевшую листву, в тающий снег – в землю. Человек создал пластик, бросишь пластиковую бутылку в траву – и кто знает, сколько она там пролежит. А человека в траве не станет быстро. В прошлом году из бомбоубежища под моим окном достали труп. Милиция приехала – и уехала куда-то. А люди шли мимо, останавливались, набирали телефон милиции, шли дальше. Была зима. И он так и лежал несколько часов – полураздетый и с закрытым лицом. Голые синие ноги. И вспоминаю детство. Мне лет двенадцать. Мы с подругой идем по зимнему парку. Впереди заледеневшая горка, и мы бежим к ней и на ходу отпинываем человеческий череп без нижней челюсти. И я вижу в глазнице какой-то засохший багровый комок.
И расчлененный труп под окнами школы, из-за которого у нас отменили уроки. И отрубленная голова собаки, которую съели люди из соседнего дома. И мой глухонемой дед, повесившийся в сарае. И погибшая в ДТП мать моей подруги. И выставка Кунсткамеры. И умирающие один за другим наркоманы, приходившие в наш дом за ядом. Столько навсегда ушедших в зиму людей, зверей, растений.
Я выпускаю облачка пара – и они растворяются в мире. Мое детство. Я помню его только до семи лет. Это когда мы ходили на детсадовские утренники, а по выходным в парк Маяковского и иногда в кино. Когда мне покупали мятную жевательную резинку, и мороженое стоило 10 копеек. Меня водили на танцы, но мое тело отказывалось повиноваться движениям. И я всегда была в массовке – в запасных – на случай, а вдруг кто заболеет. И еще очереди в поликлинике на прием к окулисту. И поездка на турбазу, где моя панамка уплыла вниз по реке. А потом все это закончилось. То, что было дальше, сложно назвать детством. Темный сарай с горящей свечкой, где мое полураздетое несозревшее тело ощупывают руки подростков. Отвратительная тушенка на завтрак, обед и ужин. Мать работает уборщицей, а отцу целый год не отдают зарплату. Коммунальные долги. Мы идем гулять в парк – и там толпа сидящих на игле подростков. Окраина. Рай для эксгибиционистов. Мы собираемся целой толпой – маленькие, с заштопанными штанами и испачканными на «войнушке» лицами и смотрим, как огромный волосатый мужчина расстегивает штаны и оттуда вываливается напряженный красный отросток. Мы настолько привыкли к этому, что перестали обращать внимание. И первые цветные журналы со склеившимися от мальчишеской спермы страницами. Замасленные десятками рук игральные карты. Разбитые стекла. Всё это закончится только к двадцати годам. И я все это время читаю книги.
Молчащий телефон в моей руке.
Нам ничего не оставалось, как найти друг друга. Мы искали друг друга по тоскливым взглядам в трамваях, через газеты, на плешке, в сетях Интернета, который тогда только начал проникать в массы. Мы жадно целовались, скрываясь в безлюдных дворах. Мы дрались вместе против гопников, и наши спины впервые узнавали удар милицейской дубинки. Мы напивались до бессознательного состояния. Мы вешали на стену постеры с Земфирой и Ночными Снайперами. Мы учились играть на гитаре. Мы предавали друг друга и взрослели. Мы связаны друг с другом номерами телефонов и ICQ, у нас есть общие знакомые, и каждый из нас хранит в своем существе частички нашей субкультуры.
Я вспоминаю, что в ее машине на зеркале покачивался маленький голубой дельфин. И он плыл вместе с нами, пока мы рассекали ночной город. Она недавно рассталась с девушкой, ей кто-то нравился. И вдруг в моей памяти проскальзывает забытый эпизод. Я была пьяна, когда почувствовала на себе чей-то напряженный взгляд, а потом ко мне подошла невысокая светловолосая девушка. Она взяла меня за руку и что-то сказала, но я оттолкнула ее и ушла в туалет, где меня стошнило. Это было в день рождения моей знакомой, когда я поругалась со своей бывшей.
Я видела ее и до того, как ее машина остановилась перед моей вытянутой рукой.
Странный день. Обычно мой телефон разрывается от звонков и, устав от него, я забываю его дома, а сама уезжаю к родителям. Почему никто не звонит? Откуда эта тишина?
Когда мне было лет пятнадцать, я любила ходить на кладбища. Так странно чувствовать, что под землей зарыто то, что когда-то было людьми. И тишина особенная. Я читала надписи на крестах и надгробиях. И сердце странно сжималось, когда я видела могилку ребенка или молодой девушки.
Телефон звонит. Я вздрагиваю. На экране номер Ольги.
- Да…
- Вы звонили на этот номер, - слышу я встревоженный голос мужчины и теряюсь.
- Мне бы Ольгу услышать, - но в трубке повисает какое-то тяжелое и темное молчание. Я слышу только его дыхание. Глубокий вздох и еле шепчущие губы.
- Ольги нет больше…
Рука с телефоном опускается. Я смотрю на холодное мартовское небо.
