что молод я, и по уши влюблён
во фрейлину самой императрицы…
И в этом прошлом я – приват-доцент,
естественник, вчера ещё студент,
мусоливший Линнеевы страницы,
и не народник, и не нигилист,
а губошлёп-романтик. Сердцем чист,
и увлечён, конечно, и наивен.
С любимой я. За окнами метель,
а на её губах – стихов апрель.
Я слушаю, и в ласковом приливе
расслабленно мечтаю. Вдруг – шаги,
открылась дверь… Господь, убереги!
Величественный образ Государя,
суровый взгляд и бакенов разлёт,
его шинели алый отворот, -
и я дрожу, в комическом кошмаре
бежать пытаясь… Поздно, не уйдёшь!
А он взглянул и вымолвил – «Хорош!»
(Так в будущем он скажет Рысакову),
и в анфиладе скрылся. Я – скорей!
Панически мечусь среди дверей,
а милая исчезла из алькова…
А я по лестнице! Пока, пока, пока!
И вдруг – за лацкан твёрдая рука
меня хватает… Ну, кому я нужен?
И слышу – «Сударь, поумерьте прыть.
Вам надлежит сегодня же прибыть
к Его Величеству на званый ужин.
Извольте сочинить приличный тост.
О чём? Да что угодно, был бы прост
и всем понятен – хоть за избавленье
отчизны от инфляции лихой.
И помните – лишь прозвучит второй
заздравный тост – тогда без промедленья
вы скажете. Да не забудьте фрак
надеть.» И вот, стою я, как дурак,
в каком-то облаченье похоронном,
тасую в голове за тостом тост.
Не сесть бы, позабыв про фрачный хвост,
не схлопотать бы по носу пластроном…
Огромный зал, мундиры, ордена,
великолепье платьев. Тишина.
В одеждах златотканых камергеры
застыли в ожидании. Паркет,
сияя, отразил хрустальный свет.
Сподобил же Господь в такие сферы
попасть! А я, как буйвол под седлом,
всё думаю и думаю о том,
что буду говорить – а в горле сухо,
на сердце тяжело. Гляжу в тоске
вокруг – и вижу, в сером сюртуке
стоит задумавшийся Пьер Безухов…
Конечно, я узнал Бондарчука,
хоть был он в гриме… Словно облака,
поплыл мой сон, и пёстрыми клочками
рассыпался, как ветхий позумент
из лавки древностей… Сырой брезент
палатки задрожал перед глазами,
и ветром сотрясаемый каркас
натужно заскрипел, и мой рассказ
закончился – на острове Котельном
сто тридцать лет спустя… Какой сюрприз!
С таких высот бесцеремонно – вниз,
на мокрый уголь, пахнущий котельной…
Пейзаж был по-арктически суров,
и падал сон кристалликами слов.