Сейчас сценарий перепишут,
Сейчас решат, кто будет лишним,
Кто не пройдет в финальный акт,
А просто будет погребён
До следующей постановки
На дне расхристанной коробки,
А кто останется при нём —
При кукольнике, в чьих руках
Все наши судьбы и поступки
(Как и они, мы слишком хрупки).
Он знает, что, он знает, как.
Ему виднее. Он вели́к,
Он перемешивает правды,
А мы обманываться рады,
Когда он обратит свой лик
На нас, лежащих чинно в ряд,
На нас, ледащих и покорных —
Тех, что глядят с немым укором,
Но прячут за устами яд,
Поскольку глухи и немы,
Поскольку хилы и незрячи,
И крови нет в сердцах горячей.
Так что же? Уж такие мы.
Взгляни пока в мои глаза —
Стеклянные, с янтарным блеском,
Разрежь запутанную леску.
Я так хочу. Я буду за.
Мне очень нужно быть живой —
Не куклой, пляшущей на вагах,
Живущей точно по бумагам
И по указке; быть собой —
Пускай язвительной и злой,
Пускай почти на грани фола...
...Скрипят под весом доски пола.
Момент потерян. Сгинь долой!
Настало время выходить.
Пора на сцену мне, а значит,
Мой кукольник решил иначе,
Нашёл мне новые пути,
С которых — знаю — не свернуть,
Которые — глупа, как пробка —
Пройду, чтоб не попасть в коробку.
Должно быть, в этом пьесы суть.
Свет ярче — занавес — и акт
Начнётся новый. Будь что будет.
В конце концов, а кто здесь судьи?
Сценарий — вот. Да будет так.