Гены (Проза)

Абсурдность этой истории основывалась на возрасте участников данной драмы, произошедшей в городе «N».
По огромной просьбе главного фигуранта, здесь не названы ни города ни имена и тем более фамилии участников, так как остались ныне живущие, не в чём не повинные люди. Сама же участница уже покоится с миром. На момент преступления этой женщине шёл 91 год.
«Ого! Не может быть, потому что быть этого не может! – воскликнете вы, и были бы правы, если бы этого не случилось.
Я вам больше скажу. Я даже не поверил первому протоколу допроса, пока не встретился с подозреваемой.
С виду нормальная, подтянутая, суховатая женщина. Только морщины выдают преклонный возраст, да и то, не скажешь о таком. Суждения ясные и чёткие. Рациональные и точные высказывания.
Она убийца!
Точнее это была попытка убийства. Подвёл яд, который женщина использовала. (Правда женщина об этом ещё не знает). И всё равно закрадывается сомнение в её адекватности.
Используя некоторые связи и знакомства, получил разрешение на свидание, а сама женщина дала согласие на интервью.
Знакомство
- Здравствуйте.
- И вам лучшего дня. А вы знаете, что здороваться можно только с родными и близкими?  Остальных нужно приветствовать.
— Это как?
- Да так. Говоря: «Здравствуйте», вы желаете человеку здоровья, а значит отдаёте частичку себя и своего здоровья. Это можно делать только с родными и близкими. Вы им дарите, они вам, и все остаются при своём. Делясь же с чужим человеком, вы не знаете его мыслей. А если они чёрствые и жестокие, вы получите в замен здравствование? Вряд ли. Только темноту, болезни, слабость или безденежье.
- Ух ты! Интересное у Вас мнение. Запишу для себя и других.
- Учитесь пока я ещё жива, а мне не долго осталось.
- Ну что Вы? Ещё поживёте.
- Да за приговор я не думаю. Не расстреляют. Я за свой возраст переживаю. Девятый десяток минул. Старею.
- Вы меня так огорошили, что я даже не успел с Вами познакомиться.
- Анна! Просто Анна. А вы Владимир, владеющий миром. Мне адвокат сказала, когда спрашивала про интервью.
- Совершенно, верно. Я вот только хотел спросить, ничего что мужчина вас будет интервьюировать? Может надо было прислать к вам женщину, как вы адвокатшу себе выбрали.
- А мы что, будем обсуждать мои месячные? Так их у меня давно уже нет. Какую одежду примерить к расстрелу?  Так мне всё равно. И, к Вашему полу у меня претензий нет. Расспрашивайте, хотя я догадываюсь о теме нашего разговора. И что бы не было никаких задних мыслей, прямо скажу: - «Я не сожалею о произошедшем и если бы пришлось, то поступила бы точно так же. Убила, не задумываясь».
- Судя по поступку и Вашей решительности, все сомнения отпадают, но мне бы хотелось знать подноготную. С чего всё началось? Всю предысторию, так сказать. Вот тут без Вашего рассказа никто не поможет.
- А нам дадут пообщаться? Ведь это история жизни, а не двух минут Ада, пока ты решаешь сыпать яд или нет. Ведь не думаете же Вы что отравить своего внука, для меня праздник?
- Да! Нам разрешили несколько свиданий по пол часа. Если Вы не против, конечно.
- А Вам вопрос можно?
– Безоговорочно. Всё на что смогу, отвечу.
- Если Вы расскажите о этой, первой встрече, будет ли интерес к последующим? Тут ведь уже всё решено и ясно. Я убийца и я в тюрьме.
- Ну как Вам сказать? Не отвечу за каждого, но уверен, интерес остаётся всегда. За что и почему?
- Тогда до завтра. Я должна подумать.
Женщина поднялась и пошла к охраннику, который сразу открыл перед ней дверь.
Деревня
Если Вы знакомились с делом, то знаете, что родилась я в 29 году. В небольшом селе, возле самой границы. Правда там произошли некоторые изменения, но нас это почти не коснулось. Как жили так и жили. Потом война! Долгая и страшная.
Не далеко от нашего села, создали концлагерь. Мы бегали туда, посмотреть на пленных. Иногда, когда у нас было что, мы кидали съестное этим голым и голодным людям. Полицаи нас отгоняли, а немцев там и не было. Мамо часто ругала меня за такие прогулки.
- Не ровён час, накличешь беду.
И беда не заставила себя долго ждать.
Приехали немецкие солдаты. На вид не страшные. Осмотрелись. Осмотрели все углы. Собрали яйца. Перебили много кур и увели с собой две наши общие, на всё село, коровы.
Женщины рыдали. Старики молча смотрели вслед, а мы, детвора, шли по обочине дороги вслед за жалобно мычащими коровами и ещё не понимали всей сути происходящего. А когда немецкий солдат дал нам эрзац шоколадку, то мы вмиг все убежали на поле, к стогу сена, где и разделили сладость.
Понятие потери наступило только на утро, когда вместо молока и яичницы, пришлось есть пустую пшеничную полбу.
Но вот немцев отогнали. И всё бы ничего, но начались местные войны. Лично мне, всё было без разницы. Ну не понимала я ничего в политике.
Война и война. А у нас даже лагерь остался на том же месте. Только раньше там наши сидели. Голодные и ободранные, а теперь немцы. Их кормили и гоняли на работы в райцентр, на восстановление железной дороги. В лагере вместо простых навесов, построили бараки. Сами немцы и строили. Даже санитарный и моечный блоки устроили.
Мы так же ходили посмотреть на них. Странно было смотреть, как из важных, как гуси выхаживающих по улицам вояк, эти люди превратились в простых рабочих.
Замученных работой и занятых вечным для них вопросом: - «Когда же их отпустят домой. К жёнам, детям и родителям».
Вот так же один раз, я возвращалась от лагеря домой. По заду раздался шорох и мне по голове что-то вдарило. Я помню, что падала, а потом уже свет от огня на снарядной гильзе. Делали такие во время войны. Наливали масла, вставляли фитиль. Такая лампа больше коптила, чем давала света, но все же была лучше, чем лучина, которую нужно было часто менять, да и заранее много готовить.
Незнакомцы
Это был подвал. Явно. Стены оббиты сосновым тёсом, но песок всё равно осыпается. Просто земли у нас песчаные. Как бы вы не укрепляли стены, они осыпаются. Сверху же песочек не сыпется, значит там хата или сарай.
Когда перестала кружиться голова и глаза привыкли к полумраку – осмотрелась. Двух и трёх ярусные скамейки вдоль стен. Стол и табуреты рядом.
Почему скамьи, а не ары или лежаки? Да потому что узкие. Места мало. Если лежишь на спине, руки уже не помещаются. Так что лежать и спать можно только на боку.
Столб посреди жилья. Видимо, как подпорка. А на сучьях этого столба, висят автоматы. Немецкие.
Вообще нас там было пятеро.
Михась – мужик лет за сорок. С бородой и очень страшный.
Микола – этот по младше и по складнее. С усами и чубом.
Карась – этот вообще юнец моих годов.
И Адамыч – самый злой и главный.
Они вообще не скрывались и не прятались от меня. Говорили про свои зверства в сёлах и взрывы на дорогах.
Как я поняла позже, меня они не боялись, так как не собирались оставлять живой. Просто пристрелили бы где-то в лесу и всё. Кто меня искать будет? Тем более что пропала не вчера.
Всё начиналось совсем-таки не плохо.
Когда я пришла в себя, то Михась усадил меня за стол и предложил поесть и запить родниковой водой.
Есть совсем не хотелось, но напилась я вдоволь.
Когда поставила крынку на стол, почувствовала дыхание сзади и тут же руки у себя на груди.
Попыталась вырваться и закричать, но руки скользнули к горлу и я захрипела.
Вы уж простите. Столько лет прошло, а всё ведь в душе. Можно перед смертью я выговорюсь?
Услышала треск и увидела разорванное платье у своих ног.
Руки связали в двух местах. Кисти за столбом, а локти перед. Даже дёрнуться у меня не получалось.
И тут Адамыч подарил МЕНЯ Карасю.
Так и сказал: «За заслуги перед Ненькою, тебе твой первый раз. Есть шанс и здесь отличиться».
И указал на меня.
Я мычу. Во рту какая-то вонючая тряпка. Я вся просто сгораю от стыда.
Пусть бы меня унизил любой из этих мужиков. Но этот Карась. Этот мой ровесник. Тьфу.
Эти слюни на губах. Сальная ухмылка и пошлые огни в глазах. А руки!  Руки, которым он не мог дать спокою. Они шарили по мне как блохи.
Стыд. Ужас и отвращение. Это ни понять, ни передать невозможно.
Потом меня часто и долго насиловали. Били и снова насиловали.
Вымещали на мне злость, из-за своих неудач, и снова насиловали.
Отношение было хуже, чем к дворовой скотине.
Раз в день вытаскивали вверх, по лестнице.
Кстати, это оказалась не хата и не сарай, а просто схрон, или краивка. Среди леса вырытая яма с укреплёнными стенами и с крышей из накатанных брёвен. А сверху трава и шишки. Ни за что не догадаетесь что здесь что-то есть кроме леса.
Так вот меня как тёлку, на поводке, за шею, вытаскивали наружу. Вели в кусты, а потом к речке, где толкали в воду.
Таковы были мой туалет и гигиена.
Грязную тряпку доставали изо рта, только когда кормили.
Я не могу сказать которое время я там провела.
Долго. Очень долго.
В конце концов мне стало жалко даже не себя и свою загубленную жизнь, а их. Этих бандитов и уродов. На что они себя обрекли? За что продали свои души.
Я ведь слышала, что они вытворяли в сёлах. Как издевались над местным населением. Скольких убили и изувечили. Скольких там же насиловали.
Какая психика могла это вынести. Мне стало жалко их и я терпела. Молчала и терпела. Уже и не пыталась сбежать. И этот полоумный Карась уже не был таким противным и отвратительным.
Одним днём! Вход в краивку открылся. Адамыч просто спрыгнул вниз. Или упал. А следом что-то упало и раздался взрыв!!!
Так уж получилось, что все осколки достались этому подлецу.
Меня только оглушило.
Дальше госпиталь. Расспросы. И дорога домой.
Мирные люди
Дома меня и не ждали. Мама просто онемела, когда увидела меня на пороге.
В госпитале меня отмыли. Одели и обули.
Синяки и ссадины почти зажили. И в таком, почти обновлённом виде, я предстала перед родными. И только мама плакала:
- А мы тебя уже похоронили!
Остальные только переглядывались. Кто осуждающе, кто сочувствующе, а кто и с презрением.
Слух, что меня нашли в бандитской краивке, уже разнёсся по селу.
Как я уже говорила раньше, мне, последнее время, стало очень жалко этих людей. Особенно карася. Он хоть и зверствовал, и бил, но относился ко мне, всё же лучше других. Так мне казалось.
Мог дважды вывести в туалет, когда никого не было, и помогал обмыться в речке. Как-то по-своему, по-звериному, ухаживал за мной.
Я не скажу, что я его полюбила. Нет, нет и нет! Но… Жалко, что он погиб.
Так я и грустила по нём, первое время дома.
И всё бы ничего. Село стало забывать обо мне, но тут до меня самой дошло,  а сразу же и до всей округи. Я беременна.
Эта новость обрушилась на меня как ель в берлогу.
Массивно, оглушающе и навсегда.
И только мамо горько плакала, помогая собрать кой какие вещи.
Вся родня от меня отвернулась, а жители окрестностей кидали в меня камнями, даже завидя издали.
Мне пришлось уйти…
Вы себе не представляете. Сороковые годы. Разруха после войны. И я! Без документов. Лесами и полями. Со своим пузом. Как0то ночуя на очередном вокзале, увидела, как раскладывают яд для крыс и мышей по углам. Умудрилась в тихую от всех, собрать отраву в платочек и спрятала на дне своего узелка с вещами. Решила так:
- Рожу. Отравлю его и себя. Этим отомщу Карасю и себе всё облегчу».
Люди у нас добрые. Кто подкармливал, а кто и вещами помогал. Даже на ребёнка собрала небольшое приданое из тканей на пелёнки.
Однажды ночью с вокзала, меня и забрали. Роды прошли нормально. Сказался многокилометровый поход по стране.  
Я ведь шла, не зная куда. От станции к станции. Где вдоль дорог, где вдоль рельсов. Лесами и полями. Вот так и оказалась здесь. В этом городе, где и прожила всю свою жизнь.
А в роддоме сказала, что документы пропали на вокзале, когда начались схватки.
Решение
Когда родила, мысли о яде и отравлении даже не приходили.
Это же я и моя кровиночка. Сыночек, выношенный и выстраданный. Да и похож он был на меня и на моего покойного отца, которого я очень любила. Как может рука подняться на такого кроху.
Когда вышла с роддома, нашла на окраине разбитую хату. Много таких ещё было по стране. Я только искала без соседей. Нашла. И когда восстановила якобы украденные документы, сразу оформила и прописку.
Крыша есть, нашла и работу. Работала. Тянулась. Дала сыну образование и женила его. Вся жизнь в трудах. Прожила жизнь не хуже и не лучше других. И думала что так и умру, спокойно дожив свой век. Уже увидела внука и правнука. И всё бы ничего, да вот не так далеко от нас, началась война.
Что же вы люди сделали??? Не ужели не научила вас жизнь и прошлые могилы по всей стране. Можно же обо всём договорится, а не стрелять. Как так получилось, не понимаю, да и не хочу понимать.
Нет работы. Нет денег. Нет возможности жить. И мои мужики ушли на эту проклятую войну. В мою войну были немцы, а сейчас сами с собой. Не понимаю.
Год прошёл. И другой отвоевались. Вернулись. У бабки слёзы на глазах. Хотя глаза слезятся уже постоянно. То ли от жалости, то ли по здоровью.
Приготовили большой ужин с невестками. И вот сидят мои мужики в летней кухне и обсуждают кто какую кралю, где и когда поддел.
Хвастаются друг по перед другом, кто скольких поимел. Как избивали и измывались над пленными.
А я стою на пороге, слушаю.
А перед глазами мой Карась сидит и рассказывает, как он меня бил и пытал. Как унижал и издевался. И всколыхнулась вся жизнь во мне. Чёрной волной нахлынула, да так с головой накрыла что не вынырнуть. И стала я задыхаться. Вроде как все синяки и ссадины вновь на мне появились и враз заболели. И стало мне так больно и обидно, что пошла я в дом. Открыла крышку сундука и с самого низа достала платочек с тем содержимым, что подняла когда-то в углу, на вокзале. И всыпала им всё это в их треклятый бутыль самогону, да на стол поставила. А сама в милицию пошла, или как там сейчас у вас, пришла и всё рассказала. Теперь вот сижу и жду расстрела.
А тебе милок спасибо. Пришёл. Облегчил мою душу. Тебе исповедалась. Теперь бы ещё священника ко мне пустили и умирать не страшно. Бог простит. Избавила я мир от тех, грязных генов, что сама же выносила и вынянчила.
- Уважаемая Анна! Вы уж простите меня, но я даже не знаю как Вам это сказать. Обрадуетесь Вы или огорчитесь, но тот яд, что Вы использовали уже выдохся. Пропал. Вы никого не убили. Все выжили. Только отравились, но им сделали промывание и отпустили домой. И вас скоро отпустят. Разберутся и отпустят.
Эпилог
Я встретил бабушку Аню возле выхода.
- Давайте я вас провожу. Или лучше довезу до дома. Вы ведь далеко живёте.
- Здравствуй милок. Спасибо что не забыл бабушку. Спасибо. Ты уж прости старую, но мне не домой, мне в церковь к священнику надо. Тебе-то я всё рассказала, а покаяться это надо ещё успеть. Иди. Иди дорогой. Не переживай за меня.
Пришлось остановиться и смотреть вслед уходящей женщине, согнутой от дум и мыслей, донимавших её всё последнее время.
А как она выглядела ещё позавчера.
Развернулся и пошёл в другую сторону.
Что же она будет делать? Как жить? Куда пойдёт? Неужели к Тем?
Не выдержал. Надо что-то предпринять. Помочь. Поддержать.
Побежал. Вот и церковь. Завернул в ворота, споткнулся и упал.
Оглянулся.
Бабушка Аня. Нет. Анна Георгиевна лежала при входе в церковь.
Голова её была разбита. Мертва.
Следствие по делу продолжается и по ныне.