и снова уйдём в никуда...»
Александр Брон
Мне много раз приходилось слышать о пророческих откровениях, которые каким-то непостижимым образом, словно бы помимо желания авторов, прокрадывались в стихи. И я всегда задавался вопросом — предвидел поэт на самом деле будущее или Кто-то, всегда незримо присутствующий при творческом процессе, направил его руку, приоткрыв на мгновенье сокрытое временем. А может, просто совпали фантазия и реальность? Раньше, когда речь шла о людях мне чужих и, как правило, великих, в такие пророческие казусы я верил средне. Воспринимал их как экзотическую приправу к литературной биографии знаменитости, которую составители могли додумать для того, чтобы добавить личности литературного корифея оттенок мистицизма. Ведь, известно, великая поэзия немного колдовство. Но вот перед вами стихотворение, в котором поэт, мне лично хорошо известный, предугадал своё будущее. И я тому свидетель. Речь о стихотворении Александра Брона «Тропинка в лес».
Я иду грибной тропою,
Вижу: гиблые места.
Комары стоят толпою
Возле каждого куста.
Из-за пней и косогоров,
У березовой гряды
Вылезают мухоморов
Ядовитые ряды.
Не мани меня, погода —
Там, на глинистом краю,
Ёлок мелкая пехота
Ищет голову мою.
Стает солнце за чертою,
Грянет, красное, в висок...
Ветер облако крутое
Отнесет наискосок.
Заморочен
Птичьей блажью,
Чёрным глазом родника,
Так и ахнешь,
Так и ляжешь
В лапы папоротника.
Рыжих сосен перекличка,
Дуба ржавая броня...
Крикнет где-то электричка
И укатит без меня.
И кукушка все долдонит
То левее, то правей...
По дорожке на ладони
Тихо ходит муравей.
Когда сейчас мысленно возвращаюсь к нашим с ним разговорам об этом стихотворении, пытаясь восстановить настроение, с которым он читал его, не могу вспомнить ни одной тревожной или мрачной интонации. Помню, как он с гордостью — как о находке — говорил о строке «в лапы пАпо-рОтни-кА», с удовольствием разламывая по ударным слогам развесистое слово. Тогда я воспринял стихотворение, как очередную лесную зарисовку Александра Самойловича — он был завзятый грибник и ягодник, любитель природы. И понимал сюжет так, что завороженный лесными чудесами лирический герой просто-напросто сомлел от окружающего его благолепия и, блаженствуя, потерял счет времени. Но после его смерти вдруг выплыли из стиха «гиблые места», «ядовитые ряды», «ищет голову мою», «грянет, красное, в висок», «так и ахнешь, так и ляжешь», «по дорожке на ладони тихо ходит муравей». Но главное — «Крикнет где-то электричка и укатит без меня». Александр Самойлович Брон умер 19 сентября 2009 года в лесу, возвращаясь с «грибной охоты». Он опаздывал на электричку, спешил. Его тело нашли местные жители... В последнее время он жаловался на сердце. И в стихах тоже.
Среди ночи закурю,
Сам с собой поговорю,
Сам себе пообещаю
Исцеленье к январю.
Лучше всё-таки тоска
Возле левого соска,
Чем холодная землица
Да сосновая доска...
(«Если ты ещё живой»)
Александр Брон не был человеком религиозным. Главным образом, потому, что не принимал тот стиль отношений между человеком и Богом, который объявляла единственно возможным христианская религия. Как-то он сказал мне, что, христианство неприемлемо для него потому, что не в его характере быть рабом, пусть даже рабом Божьим. Он не мог согласиться с тем, что Высший разум, существование которого им допускалось, нуждается в рабском поклонении. То есть нематериальную сторону мироздания Брон не отвергал. Но, возможно, только потому, что в наше время выглядеть совершенным атеистом неприлично. А может быть, потому, что у него в жизни были случаи, которые иначе, как мистическими не назовёшь. Кроме того, чему он сам удивлялся, ему часто везло самым невероятным образом. Но почему тогда родилось стихотворение «Знает Бог»? Что это, констатация позиции? Попытка окликнуть Молчащего, чтобы вызвать Его на разговор? Откуда в этом богоборческом по форме стихе присущие молитве темы? Благодарение за то, что бережёт и не даёт в обиду, обещание жить по Его установлениям. И покаянное признание в неверии… Нет только личного обращения, которое может быть истолковано, как обращение низшего к высшему.
Знает Бог, что я в него не верю,
Ведает, что я для куражу
Даже в пасть зевающему зверю
Голову спокойно положу.
Впрочем, это дурь, а не отвага,
Это может каждый идиот...
Господу всё ясно, и, однако,
Он меня в обиду не даёт.
Защитит или вернёт потерю,
Иногда удержит на краю...
Не молюсь, не кланяюсь, не верю,
Но его законы признаю.
Чту кресты, священные надгробья,
Чудеса библейской старины...
Высь пуста. Но по Его подобью
В самом деле мы сотворены.
Перед тем, кто сир или недужен
Остальные вроде бы в долгу,
Ну зачем я тех, кому не нужен,
Всё равно храню и берегу?
Стихотворение это — глубокое по содержанию и парадоксальное по форме, очень точно отражает миропонимание Александра Брона. Вернее, обозначает точку его духовного пребывания в конце жизненного пути. Душой с Богом, но разумом — врозь.
И что же, Молчащий оставил без внимания это обращение к нему? Невольно задумаешься, а не превратился ли монолог в диалог в тот момент, когда увлекаемый вдохновением Брон написал: «Крикнет где-то электричка и укатит без меня». В любом случае, сейчас для него вопрос прояснен полностью. Нам же, не дошедшим пока до своей черты, остается только строить предположения.
Александр Брон любил жизнь. Простую, насыщенную журналистским и литературным трудами, лесными прогулками, общением с друзьями. Жил он скромно и размерено, но внутренне очень интенсивно — был постоянно в процессе интеллектуальной деятельности. Может быть, и лесные прогулки любил потому, что они способствовали уединения и располагали к размышлениям. Однако его зелёный кабинет и сам по себе манил его, и, долго не бывая в лесу, Брон скучал по нему, как скучают по дому.
Мне хорошо. С утра без грусти
Брожу в серебряном бору.
Под белый корень режу грузди,
А сыроежки не беру.
Куда мне их, скажи на милость?
Пусть продолжают свой парад.
А день какой!.. Земля умылась,
Два облака над ней парят.
Одно напудрено, завито,
Другое рваное слегка.
Могу следить за ним, из вида
Оно не скроется пока.
И снова затеваю поиск,
Опять кружу среди полян,
Где в каждой травке скрыта повесть
И в каждом дереве — роман.
Вот закурю, умом раскину:
Чего ещё мне? Жив-здоров.
И лес кладёт в мою корзину
Щепотку от своих даров.
Тепло — как раньше, как вначале
От малой радости земной.
И ни одна из ста печалей
Не увязалась вслед за мной.
(«От всех печалей»)
Это был его мир, обустроенный, приносящий радость, и не нуждающийся в улучшении. Неудивительно, что Александр Брон, обладая всем, что дала ему природа, не испытывал необходимости ни в каком другом блаженстве, кроме того, которым был уже наделен. И с грустью думал о неминуемом.
Долюбим, допьём, доиграем,
А дальше завеса темна.
Хотел бы я знать, что за краем
Действительно нет ни хрена.
Что зря вы про жизнь иную,
По мне — так и этой вполне...
Что нас за дорогу земную
Не спросят на той стороне.
Хотел бы я знать... А иначе
Не мне уготована честь
Быть там, где ни горя, ни плача,
И райские яблоки есть.
А мне — волочить еле-еле
Грехи, как постылую кладь.
Не то, что совсем одолели,
Да лучше бы их не считать.
На той стороне, у границы
Бесплотного царства теней
Кому интересны страницы
Моих неприкаянных дней?
К живущим надеждой и верой,
А стало быть, не ко мне
Пусть скачет с весами и мерой
Тот всадник на бледном коне.
Надеюсь, что высшее чудо
Есть небо, земля и вода.
А мы лишь пришли ниоткуда
И снова уйдем в никуда.
(«Долюбим, допьём, доиграем...»)
Александр Брон прожил интересную жизнь — бесшабашно лихую в молодые годы и наполненную мудрыми размышлениями в зрелости. Моё общение с ним пришлось на ту пору, когда он был уже признанным журналистским и литературным авторитетом области, всецело занятым газетными проблемами, организацией литобъединений, работой с авторами. Брон был моим первым редактором. Он дал мне профессию. Это была трудная учёба. Несмотря на удивительную деликатность и интеллигентность, в деле Александр Самойлович был жёстким, требовательным и бескомпромиссным. Корреспонденты заводской многотиражки, которой он руководил, буквально стонали под его железной редакторской рукой. Зато и похвала его дорогого стоила.
Он не имел ни дачи, ни машины, потому только два занятия заполняли его досуг — лес и творчество. В городской газете, где Александр Брон работал до последнего дня жизни, он помимо странички «Письма читателей» вёл рубрику, посвященную природе, пользовавшуюся большой популярностью у читателей. Воевал с городскими бюрократами и рассказывал о красотах лесной средней полосы. При этом не избегал ставить острые нравственные проблемы, связанные с поведением человека в лесу, нашего порой варварского отношения к природе.
Знатная затеяна охота,
Да не волчья куплена картечь....
Пожалей! Должны же мы кого-то
На последнем шаге уберечь.
От станка, от пишущей машинки
Надо же сойти хоть иногда
К озеру, где сонные кувшинки
Держит неподвижная вода.
Так зачем? При огненном закате
Разве ты не слышишь, лиходей,
Этот крик, похожий на заклятье:
«Не стреляйте в белых лебедей!»
Каждая дробинка ищет крови...
Или под созвездием Стрельца
Нет забавы радостнее, кроме
Из засады бьющего свинца?
За черту, за общую ограду
Иногда уходим и стоим
Над хранящим чистую прохладу
Лебединым озером своим.
Красота — она вернет сторицей.
Не губи! Хоть чуть похорошей...
Но следят за белокрылой птицей
Два ствола у ржавых камышей.
(«Знатная затеяна охота»)
Родившийся и проведший молодость в степном Донецком краю, Александр Самойлович, переехав на Брянщину, всей душой полюбил ее лесные просторы. Средняя полоса России, вот, что грело его душу, вот, что давала пищу его вдохновению. Хотя он был человеком широких взглядов, не зашоренных представлений, западный стиль жизни не считал образцом. Он вообще не был подвержен влиянию. Но и поворота России к старому не желал. В самый разгар деятельности ГКЧП, когда, казалось, победа путчистов неминуема, когда местные власти заняли выжидательную позицию, он был среди тех, кто в знак протеста бросил свой партбилет на крыльцо райкома партии. А потом готовился к аресту, как ему тогда казалось, неизбежному. А ведь долгие годы до этого был идейным, сознательным коммунистом. Однако его вера в светлое будущее базировалась не на социальных доктринах, а на вере в добрую сущность человека, которую он и пытался пробудить и развить в читателе своими газетными материалами и стихами.
Он верил в силу слова. И в силу его прямого воздействия, и в силу преображающей человека ауры речи, в которой сосредоточены опыт и культура цивилизации. Слово Александр Брон представлял непреходящей силой, которая может вознести, а может сразить.
Весомость слова... Его изначальность. Его незыблемость. Его непоправимая осуществлённость. Александра Брона уже нет среди нас десять лет, но слово, сказанное им, несущее отражение его сути, осталось. Он говорит с нами. Это великое чудо — слово, запечатленное на бумаге... Которое не вырубить, не стереть и не уничтожить. Мостик между поколениями. Голос из дня вчерашнего, говорящий о том, что волнует живущих сегодня и будет волновать тех, кто придет нам на смену... О стремлении всех «пришедших ниоткуда перед тем, как уйти в никуда» осознать себя в этом мире, постичь необратимость прожитого дня, непоправимость сказанного слова.
Для совести или спасенья для
Начать сначала! Попытаться снова!
Но там — стена. Непоправимость слова.
Необратимость прожитого дня.
Любой поступок, малая промашка,
Пометка на листке календаря
В прошедшем дне — как древняя букашка
В окаменевшей капле янтаря.
И твой каприз,
И даже голос твой,
И всё, что было, — доброе и злое —
Застыло там, в полупрозрачном слое,
За оборотом стрелки часовой.
Всё понимаю, сам себя кляня.
Но боль пройдёт.
И забываю снова
Необратимость прожитого дня,
Непоправимость сказанного слова.
(«Вчера»)
