Уже знал его стихи (спасибо литературным семинарам Марины Безденежных), поэтому прекрасно отдавал себе отчет в том, кто передо мной. Юрий Кузнецов был похож на скалу, глыбу, поставленную в людском море неизвестной силой. И об эту скалу бились людские волны, набегали и откатывались, а он вещал, что-то объяснял, доказывал в свойственной ему неторопливой манере и, конечно, читал стихи.
Помню, всех поразило стихотворение, написанное им 1991 году, о гражданской войне:
Шёл старик по глухой стороне
И за ветер держался.
- Где ты был?
- На гражданской войне
Перед Богом сражался.
- А поведай на чьей стороне
Ты сражался – держался?
- Я не помню, - ответил он мне, -
Но геройски сражался…
Согласитесь, провокационно (и по форме – кричащие глагольные рифмы, и по содержанию). Многие тогда в удивлении вскидывали брови, перешептывались и хмурились. В самом деле, где тут гражданская позиция, расстановка акцентов, точек над «i», обозначение полюсов и т.д.? Нет этого ничего. Только вызов, эпатаж… Нарочитая небрежность в рифмовке. А еще сказочность, былинность некая. Только вдумайтесь: эпос в этих восьми строчках!
Вот такой он и остается в читательском сознании: былинный богатырь, не признающий авторитетов. Идущий по собственной дороге и не оглядывающийся на ор критиков.
Родился будущий поэт на Кубани, в станице Ленинградской Краснодарского края 11 февраля 1941 года в семье кадрового военного и учительницы. Отец погиб на войне, при освобождении Севастополя. Эта смерть оказала в дальнейшем сильное влияние на творчество Юрия Кузнецова.
После окончания школы Кузнецов проучился один год в Краснодарском педагогическом институте, откуда ушёл в армию. Служил связистом на Кубе в разгар Карибского кризиса 1962 года, когда мир был на грани ядерной войны. Часто вспоминал об этой поре. После армии некоторое время работал в милиции. В 1970 году с отличием окончил Литературный институт им. А. М. Горького, семинар С. Наровчатова. После института работал в московском издательстве «Современник» в редакции национальной поэзии. С 1994 года — редактор издательства «Советский писатель», с 1996 года редактор отдела поэзии в журнале «Наш современник».
Профессор Литературного института, член Союза писателей СССР с 1974 года.
В интернете стихов поэта до обидного мало. Но у многих, особенно моего поколения и старше, книги поэта стоят на полках. Его читают и перечитывают, рассуждая о неповторимой, уникальной природе творчества автора.
Но любой поэт, выбравший самостоятельный путь в творчестве и не желающий с него свернуть, обречен, я думаю, на непонимание современников, нападки демагогов и зависть графоманов. Это испытали на себе и Пушкин, и Мандельштам, и Хармс, и Глазков, и Бродский.
Проблемы начались уже с ранних публикаций. И если вас спросить, какое стихотворение Юрия Кузнецова вы знаете, то, полагаю, ответ будет – «Атомная сказка». Стихотворение небольшое. Приведу его здесь целиком.
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошел в направленье полета
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
— Пригодится на правое дело! —
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
Произведение было опубликовано в 1969 году. И по мнению критиков, в разгар спора между физиками и лириками стало весомым аргументов в защиту последних. Соответственно, досталось поэту от первых, то есть от тех, кто верил в НТР и прогресс. Однако, на мой взгляд, стихотворение о душе, точнее, о том, что нам необходимо в самих себе сохранить остатки человечности, чтобы не оскотиниться, не стать закоренелыми прагматиками и циниками. Естественно, тем, кто все человеческое в себе вытравил, кто служит миру, стихотворение показалось чужим, неприятным.
Но это все пустяки, потому что серьезные неприятности начались после публикации в 1977 году другого произведения. Вот оно:
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.
Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землей.
Критики-профаны набросились на поэта с яростными упреками в неуважении к памяти, попирании ценностей и проч. Появилась масса пародий, все, на мой взгляд, неудачные (вот ссылка: http://litparody.ru/persons/kuznetsov-yriy.html). Особенно резвился А. Иванов, которого я считаю завистливым неудавшимся поэтом и очень желчным субъектом.
Это напоминает мне методы травли авторов в сталинские времена: «Я не читал, но осуждаю» (только в нашем случае «Я не потрудился вчитаться, но осуждаю»). И хотя первая строка действительно провокационна (напоминает в этом смысле строку Маяковского «Я люблю смотреть, как умирают дети»), страшна своей обнаженной откровенностью, любой (пусть и не знакомый с основами литературоведческого анализа, но внимательный) читатель без труда сообразит, что об разрушении нравственных основ в стихотворении речи не идет. Мы уже упоминали о том, каким потрясением для автора была смерть отца. И попытка вернуть память о нем, посмотреть на мир его глазами, вспомнить забытые имена – это и есть основная тема произведения. «Пью из черепа» - «обращаюсь к памяти», вот как надо это читать. И никакого кощунства здесь нет, а есть только непрофессионализм и лень критиков.
У Кузнецова есть другое, более, опять же на мой взгляд, страшное стихотворение «Отцу»:
Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?
Оставил нас одних на целом свете,
Взгляни на мать - она сплошной рубец.
Такую рану видит даже ветер,
На эту боль нет старости, отец!
На вдовьем ложе, памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.
Подобно вспышкам на далеких тучах,
Дарила миру призраков летучих:
Сестер и братьев, выросших в мозгу...
Кому об этом рассказать смогу?
Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.
- Отец! – кричу, - ты не принес нам счастья!..
Мать в ужасе мне закрывает рот.
Тут, как говорится, без комментариев. Потому что и так все понятно.
А как вам такой ряд однородных членов? Не кощунство ли для ценителей классической русской литературы и эстетов всякого рода: «Выходя на дорогу, душа оглянулась: Пень иль волк, или Пушкин мелькнул?»
Но, полагаю, непопулярность в широких читательских кругах поэта объясняется вовсе не этим откровенным надрывом, сломом привычных стереотипов и понятий о том, что должно... Ведь популярен же Бродский, хотя провокаций, ругательств и всяких прочих безобразий у него с избытком. Но, как говорит про него Д. Быков, «стихи Бродского можно читать любимой девушке». А вот Кузнецова, пожалуй, не почитаешь, бродя с дролечкой лунной ночью по аллеям парка – напугается и сбежит.
Все потому, что Кузнецов - непонятный поэт, загадочный, что называется - «от земли». Но загадочен он не как авангардисты или символисты, а как мрачноватый мистик. В его стихах есть что-то волшебно-таинственное. Это страшные сказки для взрослых. Он пугает тем, что приоткрывает полог и демонстрирует нам нечто сакральное, что простому смертному лучше не видеть и не знать, поскольку «во многой мудрости много печали». Но он смело, как пророк, от которого мало что зависит, говорит о тайном и запретном, а такое очень непривычно, трудно воспринимать и понимать:
Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.
Вот исчез. Снова вышел со свистом.
— Ищет моря, — сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья —
Это корни подрезал плавник.
Что это такое? О чем нам хочет сказать автор, к чему призывает, какое идейное содержание заложено в этих строках? Ни к чему не призывает. Привиделось, пригрезилось, он и описал нечто таинственное, читатель должен понимать так, как ему заблагорассудится. История обыкновенной мухи или рассказ о камне на дороге превращается у автора в притчу, повествование вселенского масштаба, потому, наверное, что все мы на Земле связаны невидимыми нитями. И если в одном месте что-то происходит (упадет капля на землю, звякнет цепью лодка, шелохнётся лист), то на другом конце земли, за тысячу километров, это событие отзовется в сердце чуткого человека. И он затоскует, заплачет, сам не зная, от чего, - от невыразимой печали, сердечной слезной муки, которую принято называть «русской тоской».
И когда в критике мы читаем о связи Кузнецова с народной поэтической традицией, берущей свое начало от Кольцова, то, вероятно, исследователи имеют в виду именно эту черту автора – выражение невыразимой печали русской души.
Самым загадочным его стихотворением я считаю «Мне снились ноздри! Тысячи ноздрей…» И пошленькая пародия Владилена Прудовского в журнале «Крокодил» по поводу этого стихотворения и следующего, приведенного здесь, говорит об упорном нежелании внимательно читать и пытаться понимать подлинную поэзию. А есть только желание все опошлить, принизить, сделать плоским и упрощенным. Возможно, Кузнецову действительно пригрезились собственные похороны, о чем (с уважением и почтительностью к поэту) пишет в своем блоге «Поэзия сегодня» Григорий Шувалов, участник последнего поэтического семинара мэтра (http://liudprando.livejournal.com/31760.html).
И вот еще одна загадка, каждый сам волен понимать, что символизирует лошадь, пригрезившаяся ЛГ в полусне-полубреду, но что эта лошадь, если так можно выразиться, вселенского масштаба, неземного происхождения, что она играет важную роль в судьбе автора, не вызывает сомнений:
На тёмном склоне медлю, засыпая,
Открыт всему, не помня ничего.
Я как бы сплю — и лошадь голубая
Встает у изголовья моего.
Покорно клонит выю голубую,
Копытом бьёт, во лбу блестит огонь.
Небесный блеск и гриву проливную
Я намотал на крепкую ладонь.
А в стороне, земли не узнавая,
Поёт любовь последняя моя.
Слова зовут и гаснут, изнывая,
И вновь звучат из бездны бытия.
Мысль о связи человека со всей Вселенной и о том, что эта Вселенная внутри самого человека, проходит рефреном через многие стихи:
Как в луче распылённого света,
В человеке роится планета.
И ему в бесконечной судьбе
Путь открыт в никуда и к себе.
И христианство автора не от книжных страниц, а живое, от земли и природы:
Так откройтесь дыханью куста,
Содроганью зарниц
И услышите голос Христа,
А не шорох страниц.
Есть одна любопытная деталь в его биографии. В 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II поэт перевёл на современный русский язык и изложил в стихотворной форме «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, за что ему была вручена литературная премия.
Кузнецов был православным человеком, но вот православным поэтом (простите за этот парадокс) я его назвать не могу. Уж очень его стихи не похожи на привычные произведения в этом жанре.
Мне не нравятся поздние стихи Юрия Кузнецова о политике (высокопарные и нравоучительные), но очень нравятся его стихи о любви. Они часто (нет, почти всегда!) тоже мистические:
Среди пыли, в рассохшемся доме
Одинокий хозяин живёт.
Раздражённо скрипят половицы,
А одна половица поёт.
Гром ударит ли с грозного неба,
Или лёгкая мышь прошмыгнёт, —
Раздражённо скрипят половицы,
А одна половица поёт.
Но когда молодую подругу
Проносил в сокровенную тьму,
Он прошёл по одной половице,
И весь путь она пела ему.
Или вот такое:
Кого ты ждёшь?.. За окнами темно,
Любить случайно женщине дано.
Ты первому, кто в дом войдёт к тебе,
Принадлежать решила, как судьбе.
Который день душа ждала ответа.
Но дверь открылась от порыва ветра.
Ты женщина — а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой — топил на море корабли.
По Кузнецову, мужчина для женщины - это стихия, нечто вторгающееся в ее жизнь против ее воли и в то же время страстно ожидаемое. В соединении мужского и женского есть что-то космическое:
Он вошёл – старый дом словно ожил.
Ты сидела – рванулась не ты:
Проступили такие черты,
Что лицо на лицо не похоже.
Он ещё не забрал, но уже
Ты его поняла по движенью.
То душа прикоснулась к душе,
То звезда зацепилась о землю.
Очень часто встреча мужчины и женщины приводит к гибели последней:
Он ленив и тяжел на подъем,
Смерть найдет – и его не зацепит.
На тепло он ответит огнем,
Но потери твоей не заметит.
А еще я бы порекомендовал заинтересованному читателю два шедевра любовной лирики «Все сошлось в этой жизни и стихло» и «Звякнет лодка оборванной цепью», в которых есть, кроме замечательных образов, метафор, сильных страстей (близких к романсовой культуре), диссонансные рифмы, которые так редки в русской поэзии, но за которыми, уверен, - будущее. Интерес может представлять стихотворение «Ты зачем полюбила поэта…» И, конечно, нельзя пройти мимо поучительного для всех хвастунов-ловеласов «За дорожной случайной беседой». Апофеозом же стихов «о страсти нежной», хитом, если угодно, я считаю произведение «Закрой себя руками: ненавижу!». Оно настолько заряжено энергией, что, кажется, ты видишь искры, читая эти стихи. Вот уж где энергия, и жизнь, и движение… И в то же время сделано по классическим лекалам. Одним словом, сейчас так не пишут.
И это странно, потому что многие читатели считают его стихи бездушными, слабыми по форме, непонятными по содержанию, а следовательно, не трогающими душу. Кто-то определил их как «стеклянные цветы». Что ж, каждый смотрит и судит со своей колокольни.
Я думаю, Юрия Кузнецова не стоит воспринимать как поэта гонимого или обделенного славой, вниманием публики. Думаю, он смог получить в одинаковой мере и жесткую критику, и читательскую любовь (особенно женской части аудитории). А потому, полагаю, поэтическая судьба его сложилась благополучно. Стихи поэта смело можно включать в учебники по литературе, имя его ставить в один ряд с великими.
А на все критические замечания и прочие упреки он однажды ответил эпиграммой и больше к этой теме, кажется, не возвращался:
— Как он смеет! Да кто он такой?
Почему не считается с нами? —
Это зависть скрежещет зубами,
Это злоба и морок людской.
Пусть они проживут до седин,
Но сметёт их минутная стрелка.
Звать меня Кузнецов. Я один,
Остальные — обман и подделка.
Как видим, поэт знал себе цену, помнил об индивидуальном творческом пути и на закате жизни написал программное стихотворение, которым мы и закончим наш краткий обзор его творчества, потому что поэт о себе всегда скажет лучше, чем критик, даже тот, который уважает и ценит его творчество:
Поэзия есть свет, а мы пестры…
В день Пушкина я вижу ясно землю,
В ночь Лермонтова — звёздные миры.
Как жизнь одну, три времени приемлю.
Я знаю, где-то в сумерках святых
Горит моё разбитое оконце,
Где просияет мой последний стих,
И вместо точки я поставлю солнце.
