Все благополучно разместились в купе, разложили багаж, и состав тихо тронулся. Ребёнок занял верхнюю полку и с детским любопытством смотрел в окно на пролетающие мимо пейзажи, а мы сели знакомиться друг с другом на нижнем ярусе. Мужчину звали Александр Владимирович, они с женой везли внука в Москву, чтобы он увидел парад победы 9-ого мая на Красной площади своими глазами, а не по телевизору. Мой новый знакомый ехал туда ещё и для того, чтобы встретить своих друзей-ветеранов Великой Отечественной войны, которых, к сожалению, с каждым годом становилось всё меньше и меньше. Мы разговорились, и этот человек рассказал мне свою историю, которую трудно забыть.
***
20-ого июня 1941-ого года он, в звании младшего лейтенанта, прибыл в расположение своего отдельного истребительного авиаполка на предписанный ему аэродром Киевского особого военного округа. В те дни, по его словам, в воздухе уже витал дух неотвратимо надвигающейся войны. Все понимали: она вот-вот начнётся, но никто не знал точно когда. За малейшие разговоры о ней наказывали жёстко и сурово.
Слушая его слова, я знал, что это были трудные времена не только для советской авиации, но и для всей нашей страны. Шло перевооружение Рабоче-Крестьянской Красной Армии. У молодых лётчиков не хватало часов налёта, порой их число не превышало двух-трёх десятков. Не было опыта пилотирования новых, ещё только-только поступающих в части машин. Мой рассказчик встретил войну молодым и не имеющим боевого опыта лётчиком на истребителе конструкции Поликарпова И-16. По его словам, этот самолёт доверяли не каждому новичку — он не прощал пилоту ошибок в управлении. Эта машина была непростого «нрава» и имела свои особенности в пилотировании, за что и получила прозвище «ишачок». Его не часто доверяли «птенцам», выпускникам лётных училищ. Большинство молодых пилотов летали на истребителях-бипланах И-15 и на их поздних модификациях И-153, «чайках». Но Александра Владимировича, как имеющего отличную характеристику из лётного училища, посадили на И-16. В умелых руках это была грозная сила, несмотря на то, что по многим параметрам он уже сильно уступал немецким самолётам, которые по нескольку раз в день безнаказанно вторгались в советское воздушное пространство и в открытую вели разведку нашей территории. В такие моменты у лётчиков-истребителей от бессилия сводило скулы, но сбивать нарушителей границы строго запрещалось: боялись спровоцировать начало войны. Утром 22-ого июня в три часа утра пилотов подняли по тревоге, приказали занять кабины своих машин и держать самолёты готовыми к взлёту.
- А как вы к этому отнеслись? Было же приказано не поддаваться на провокации, – спросил я.
- Нормально, - ответил мой рассказчик, - в тот момент уже никто не сомневался, что это не провокация, а начало войны. Все были к этому готовы и в любой момент ждали команду «занять боевые места». Мы восприняли этот приказ не то чтобы с радостью, но с удовлетворением, что тревожное ожидание наконец-то закончилось. Вас, молодой человек, там не было, иначе бы вы сами почувствовали запах приближающейся войны. Те, кто имел семьи, и у кого была такая возможность, ещё до того рокового дня отправили их к родственникам подальше от границы.
Позже я узнал, что весь Киевский особый военный округ по приказу командования и в нарушение приказов из Москвы был приведён в боевую готовность ещё за несколько часов до первых утренних атак фашистов. А Черноморский военно-морской флот и Севастополь сразу дали такой мощный отпор немцам, что всем стало ясно — стремительного продвижения немецких войск, как это происходило в Белоруссии, здесь не получится.
После взмывшей в небо сигнальной ракеты наши лётчики, в составе двух звеньев из шести И-16, взлетели на перехват самолётов противника, уже глубоко вторгнувшихся в советское воздушное пространство. Из рассказа Александра Владимировича я узнал, что рации стояли только на машинах командиров звеньев, и те передавали знаки своим ведомым лишь покачиванием крыльев. Набрав высоту тысячу метров, поднявшиеся в небо лётчики увидели большое тёмное пятно из множества чёрных точек, которое со стороны запада двигалось вглубь нашей территории. Сомнений в том, что это были немецкие самолёты ни у кого не возникло. Спустя несколько минут небольшое пятно отделилось от основного и направилось в сторону советского военного аэродрома, очевидно, именно он и был целью вражеских пилотов. Передав эту информацию на командный пункт, наши истребители пошли на перехват противника.
Завязался воздушный бой. Немецкие истребители «мессершмитты» Bf-109 не подпускали наших «ишачков» к «юнкерсам», штурмовикам-пикировщикам Ю-87, которые медленно, но верно «ползли» в небе к советскому аэродрому. Бой был неравный: двадцать 109-ых, имевших превосходство над нашими истребителями в скорости и в вооружении, против шести наших И-16. Ведущие, будучи опытными лётчиками, уводили своих ведомых на виражи, где «ишаки» были устойчивее, чем истребители противника. Но и с той стороны тоже воевали опытные асы «Люфтваффе», избороздившие всё небо Европы, и наши, пробиваясь к немецким штурмовикам, уже потеряли три сбитых самолёта. Но, не оставаясь в долгу, советские пилоты тоже успели отправить в землю двух представителей самой исключительной нации.
- А как у вас это получилось? Ведь 109-ый быстрее и вооружён лучше, чем И-16, - спросил я. В моей голове возникали картины этого воздушного боя.
- Дело не в самолёте, а в том, кто его пилотирует. Они не ожидали от нас такой прыти и, очевидно, к этому времени привыкли к нашему бездействию и бессилию. Расслабились, вот мы им наши зубы и показали, - задумавшись, ответил Александр Владимирович. Потом замолчал и долго смотрел в окно купе на пролетающие за ним пейзажи, но было видно, что вспоминать прошлое ему нелегко.
- Простите, не хотел вас обидеть, просто слышу про такое в первый раз, - попытался я извиниться перед ним за свой скепсис.
- Понимаю вас, молодёжь, сам когда-то таким же был. Жизнь намного позже научила чужой опыт брать на стороне, а не испытывать свою шкуру на прочность, - ответил он и продолжил свой рассказ.
Когда советские лётчики, ведя бой с немецкими истребителями, всё-таки догнали немецкие пикировщики, те уже атаковали наш аэродром. Но «юнкерсам» мешали поднятые в воздух другие наши истребители. В небе была «свалка» из нескольких десятков машин, советских и вражеских, расстояние между которыми порой измерялось всего лишь двумя-тремя десятками метров. Тогда-то мой рассказчик и открыл свой личный боевой счёт. Он преследовал и пытался сбить «лаптёжника», немецкого пикирующего бомбардировщика Ю-87. «Лаптёжниками» их прозвали из-за не убирающихся шасси, которые издалека и в самом деле напоминали лапти или какую-то другую обувь. Эти самолёты во время атаки наземных целей включали сирену, и её вой вызывал у людей на земле чувство паники и страха. «Юнкерс», которого в качестве своей цели выбрал мой рассказчик, шёл медленнее его истребителя, успешно маневрировал и «огрызался» огнём пулемёта заднего стрелка. Однако, атаковав противника с мёртвой точки для его досягаемости, молодой пилот успешно отправил этого фашиста в землю. Упомянув о том, как он зашёл в атаку на другой фашистский штурмовик, мой собеседник внезапно замолчал. На его глазах блеснули слёзы. Чувствуя, что ему сейчас нелегко, я вежливо молчал, ожидая того момента, когда он продолжит свой рассказ.
Моё вежливое ожидание оправдалось, через пару минут Александр Владимирович продолжил. По его словам, они уже почти отбили атаку на аэродром. Но несколько пар «юнкерсов» всё ещё продолжали своё дело. Зайдя в хвост одному из них, он с удивлением отметил, что задний стрелок фашистского штурмовика молчит. Скорее всего, немец был или убит, или у него просто закончились патроны. Взяв упреждение, мой рассказчик нажал на гашетку и, к своему ужасу, не почувствовал привычной дрожи самолёта от работающих пулемётов. Кончились боеприпасы! До «юнкерса», по его словам, было «рукой подать», не больше двадцати метров. Тогда мой герой, решив таранить его, прибрал тягу своего самолёта и медленно пошёл на сближение с ним.
- Вам не страшно было тогда? Ведь не известно, чем для вас это могло закончиться, – спросил я, поставив себя на место советского пилота.
- Почему не известно? Всё было совершенно ясно, но я не мог упустить возможность отправить в землю и этого гада тоже. Да и злость на фашистов тогда брала верх над чувством самосохранения, - был его ответ.
Зная, что тот Ю-87 беззащитен, и его стрелок молчит, Александр Владимирович «подошёл» к нему с задней полусферы. Потянув ручку управления на себя, он винтом своей машины «превратил в кашу» всё хвостовое "оперение" «юнкерса», и тот, пролетев примерно двадцать метров, устремился к земле. После тарана «ишак» моего героя на секунду замер в воздухе и словно взбрыкнул: его винт был повреждён, и двигатель заглох. Самолёт летел уже только по инерции. Тогда мой рассказчик выпрыгнул из кабины истребителя и дёрнул за кольцо парашюта. Медленно спускаясь, он наблюдал с высоты за тем, что творилось внизу. Несмотря на все усилия поднявшихся в воздух пилотов и средств противовоздушной обороны, немцам всё-таки удалось уничтожить половину стоящих на земле самолётов и почти всю видимую с воздуха инфраструктуру советского аэродрома. Однако взлётная полоса уцелела и всё ещё могла выполнять свои функции. Наблюдая горящие здания и уничтоженные на земле самолёты, Александр Владимирович понял – всё-таки они сумели дать достойный отпор противнику! Вокруг взлётного поля к небу поднималось около десятка столбов дыма от сбитых и упавших на землю немецких самолётов.
***
Из шести лётчиков, поднявшихся в небо в четыре утра вместе с ним, на землю вернулся только ведущий их звена. Он также таранил немца, когда у него закончились боеприпасы, и тоже приземлился на парашюте. В то утро 22-ого июня 1941-ого года их отдельный истребительный авиаполк потерял в воздушном бою двенадцать самолётов. Среди тех, кто поднял их в воздух, были не только молодые лётчики, такие, как Александр Владимирович, но и более опытные пилоты. Помимо потерь в первом воздушном бою, на земле этим налётом немцам удалось уничтожить и повредить ещё около десятка советских машин. Однако самолёты были всего лишь железом. Печальнее всего были потери личного состава, потери тех, кто в небе превращал его своим мастерством и умением в грозную силу!
Когда разобрались с последствиями утреннего налёта, уцелевшие самолёты и весь обслуживающий персонал в течение двух часов были переведены на ближайшее запасное лётное поле. И вовремя! Едва они успели это сделать, как над уже пустым, дымящимся аэродромом появилась другая группа немецких штурмовиков и истребителей. Во время повторной атаки немцы разбомбили взлётную полосу, сделав её непригодной для использования, и уже пустые уцелевшие здания аэродрома. Несмотря на все тяжёлые последствия той первой немецкой атаки, авиаполк Александра Владимировича всё же сохранил свою боеспособность и продолжил успешно «вырывать перья» у фашистских «стервятников», отправляя тех в землю.
***
По словам Александра Владимировича, этот первый воздушный бой 22-ого июня остался в его памяти не только как «боевое крещение», но и как начало Великой Отечественной войны. И после того боя, несмотря на тяжёлые потери, он уже не сомневался в нашей победе. Эта уверенность всегда придавала сил, когда он, невзирая на все трудности, учился бить и бил врага сначала в советском, а потом и в небе над Восточной Европой.
За время, пока наш поезд приближался к Москве, мой новый знакомый успел поделиться со мной множеством историй из своего славного боевого прошлого. В августе того же 1941-ого года в одном из воздушных боёв он был подбит и ранен, но смог удержать свою машину в воздухе и приземлиться в поле, неподалёку от своего аэродрома. Потом был госпиталь, из которого мой рассказчик пытался бежать, но ему чётко дали понять: если он хочет вернуться в строй, придётся пройти всё лечение до конца.
После выздоровления Александр Владимирович вернулся в свой авиационный полк. Из его товарищей, с которыми он встретил 22-ое июня, в живых остались уже немногие. В те дни наша авиация несла тяжёлые потери. Но Александр Владимирович прошёл всё огненное небо той войны от самого начала и до конца. 9-ое мая он встретил уже в Венгрии, имея на своём личном счету двадцать два сбитых немецких самолёта.
На самом деле у него их, по его словам, было намного больше, но в то время не всегда удавалось точно определить, кто из наших лётчиков одержал победу в воздушном бою. Для её подтверждения требовалось либо свидетельство с земли, либо его товарищей, которые в тот момент тоже вели бой. Существовали ещё и групповые победы, когда было неизвестно, кто именно из пилотов отправлял врага в землю. Фотопулемёты на советские самолёты массово стали устанавливать намного позже, ближе к середине войны. (Прим. автора: Фотопулемёты — фото и кинокамеры, фиксирующие воздушный бой и срабатывающие только тогда, когда пилот открывал огонь по противнику) Но, имея отснятые кадры такой атаки, тоже не всегда можно было доказать, что она прошла успешно, и после неё самолёт противника был сбит. Камера отключалась сразу же после того, как пилот прекращал вести огонь по противнику.
***
Благодаря рассказам Александра Владимировича, я словно сам оказался в том времени. Выпив огромное количество чая, мы проговорили до глубокой ночи. Спать нас, тихо ворча, уложила его жена. В шесть утра наш поезд прибыл на Казанский вокзал, где мы тепло попрощались. До сих пор не могу простить себе, что, будучи увлечённым его рассказами и находясь под впечатлением от услышанных историй, я так и не узнал фамилию этого замечательного человека.
Хочется пожелать Александру Владимировичу и другим ветеранам Великой Отечественной войны крепкого здоровья, долгих лет и низко поклониться им в ноги! Без этих людей, которых, к великому сожалению, с каждым годом всё меньше и меньше остаётся в живых, не было бы ни меня, ни всех последующих поколений. Не было бы никого из нас, как и не было бы нашей страны. Честь и слава им!
19.03.2016
